III — Ну как, хороша? — спрашивает Егор с довольной улыбкой на лице, видя, с каким аппетитом Харитон хлебает уху. — Хороша! — не отрываясь от еды, отвечает Харитон. — Коли хороша, то при случае так и вари. Половина котелка рыбы, другая половина котелка воды. Да клади рыбу в котелок, когда вода закипит. Чтобы рыба не прела, аромат не теряла… — Дядя Егор, расскажите ещё, как вы с басмачами бились, — прервав пастуха, просит Харитон. — Я уже тебе говорил, что в ту пору на границах среднеазиатских республик было очень тревожно. То тут, то там почти каждый день банды нарушали границу. Бесчинствовали в кишлаках: грабили, убивали людей. Нападали на пограничные заставы. — Даже на заставы? — удивился Харитон. — А банды большие? — Да разные. Где десятки сабель, где сотня сабель, а были банды и по четыреста сабель… Всех операций не упомнишь, в коих мне приходилось бывать, а одна схватка с басмачами так и стоит перед глазами до сих пор, будто вчера это было. — Чем же она вам запомнилась? — не терпится Харитону. — А тем, парень, запомнилась, что в этой схватке потерял я своего друга. — Как же всё это было? Расскажите. — А ты слушай, да не перебивай, — вздохнул старик. — Раз начал рассказывать, то расскажу. Поправив в костре головешки и глянув на солнце, он продолжал: — Было это к концу второго года моей службы на границе. Я уже ходил старшим пограничного наряда. А это не шутка. Да и научился за это время многому. Как-никак, а круглые сутки в боевой обстановке. Поневоле научишься. В следах стал разбираться в этих песках. Человек ли оставил след, зверь ли какой или животина — различу. Даже когда оставлен след — и то различу. Повадки нарушителей усвоил. Стрелять из винтовки на всём скаку или рубить клинком тоже выучился. А что касается силы, лихости да сноровки — этого не занимать. Уж такой уродился, наверное. Летний денёк, помню, был. Тихо. Солнце печёт. Жара. К вечеру ветерок погнал по низу песок, вроде как у нас позёмка по снегу стелется, так и песок по песку стелется. Плохой признак. «Быть бурану», — решили мы. А непогоду любой нарушитель ждёт. Потому как в непогоду легче пройти незамеченным. Начальник заставы усилил наряды. Получив приказ, выступил я на охрану границы в тот вечер не вдвоём, как обычно, а втроём: я, постоянный мой младший наряда, он же мой друг, Николай Нечитайло, родом из Запорожья, и приданный для усиления туркмен Сулейман. Что тот, что другой лихие воины были. Стрелять ли, рубить ли, преследовать ли нарушителей — устали не знали… Из-за берёзового перелеска донеслись девичьи голоса. Старик замолчал. Прислушался. Недовольная гримаса передёрнула его щетинистое лицо. — Ну, а дальше что? — торопил Харитон. — Дальше-то… — Пастух всё ещё вслушивался в девичьи голоса. — Как и следовало ожидать, басмачи воспользовались непогодой. Нарушили границу. Мы по следу. Нагнали. Банда в десять сабель. Они заметили нас, обстреляли. Мы ответили залпом и сняли троих. И не раздумывая, с ходу врубились в банду. Их стало семь, нас трое. Но как рубились Николай и Сулейман!.. Через какие-то минуты и их только трое осталось. «Молодцы! Добивай!» — кричу я. А как глянул — за Николаем гонится басмач. А он, Николай, не видит, не оглянется назад: так увлёкся скачущим от него бандитом. Я на выручку… Но мой клинок позже коснулся шеи басмача, чем клинок басмача головы Николая… Как я сплоховал тогда… — Дядя Егор, а в войну, — спрашивает Харитон, — а в Отечественную войну вы тоже в пограничных войсках служили? — Нет. В пехоте. С автоматом от Москвы до Берлина прошёл. — А в каком звании? — Как в каком звании? — удивился Егор. — В звании солдата. Солдат — великое звание… IV Из-за берёзового перелеска показались и вскоре подошли к костру три девушки в синих комбинезонах. — Здравствуйте, дядя Егор. — Здравствуйте, красавицы. Это наши механизаторы, — пояснил пастух Харитону, — да вот с утра мучаются — никак не могут завести мотор. Дело-то вроде бы не девичье… Девчата покраснели, смущённо глядя на Харитона и позвякивающего удилами Орлика. Харитон, ни слова не говоря, вскочил на коня, дал шпоры. На всём скаку ловко подхватил одну из девушек, не успевшую даже крикнуть, вскинул в седло и понёсся по взгорью, по сухмени, по траве белоусу к берёзовому перелеску. — Ой! — вскрикнули оставшиеся девушки. — Ловок! Ну и ловок, сорвиголова, — почёсывая затылок, хохотал старик, любуясь всадником… Через полчаса за берёзовым перелеском, тарахтел трактор и раскатисто смеялись девчата. Пастух играл на трубе, вскинутой к небу, — веселил разбредшееся по лесу за взгорьем своё чёрно-пёстрое стадо. Глава пятая I Давно миновала земля вологодская с сосново-еловыми лесами и берёзовыми перелесками, полями и полянками, озёрами и реками. С заливными лугами и чащами. С рожью в рост человека, с пшеницей по грудь, да по пояс ячменями и овсами, и зелёными-зелёными в васильковом цвету льняными делянками. С рокотом тракторов и комбайнов в полях и рёвом машин-лесовозов в лесах. Земля вологодская — родина красного клевера и травы тимофеевки. Долго будет помнить, да и забудет ли когда Харитон свои родные места. Да и есть ли человек на земле, который может забыть тот порог, который переступил в первый раз, ту тропку или ступеньку крыльца, по которой сделал свой первый шаг. Тот дом или комнату, будь это в деревне или в городе, где он произнёс своё первое слово не совсем ещё ясно: м-ам-ма! Нет, не забудет Харитон своих «Вешних вод». Не забудет реки Ужурги, где в летние дни он с утра до вечера не выходил из воды, купался, пока не посинеет, с такими же, как и он, ребятишками и отогревался вместе с ними на Лавном камне, что стоит посередине реки, будто русская печь, отшлифованный до блеска животами ребят. Не забудет ни новой, ни старой мельницы на речке Павеньге с пудовыми щуками в омутах и шустрыми хариусами на быстринах и перекатах. Не забудет окрестных лесов с ягодами — черникой, брусникой, морошкой. Да с грибами груздями, рыжиками, подберёзовиками, волнушками и белянками. Не забудет поле, вспаханное им вместе с Силой, Востроглазом и Тонкослухом. Не забудет Овсяной полянки. Той полянки, которая сделала его пахарем. Не забудет своих друзей — немного озорных и отчаянных следопытов. — Стой, Орлик, — остановил коня Харитон, прервав свои мысли, — кажется, мы не на шутку заблудились. — С волнением, удивлением и досадой глядя на место своего сегодняшнего ночлега под раскидистой елью, куда к полудню снова выехал он. — Кружим, будто заяц на гону. Срамота, да и только. — И, вооружившись компасом и картой, в который раз за третьи сутки начал определять своё место нахождения. А кругом лес. И нет этому лесу ни конца ни края. Редко где пробьётся солнышко сквозь обнявшиеся друг с другом густые тёмно-зелёные вершины елей. Кое-где из густой высокой травы и разросшихся папоротников по грудь лошади торчат старые, чёрные пни да ощерившиеся сломанными и тоже чёрными корнями выскори поваленных ветром великанов. Тишина. Лишь изредка прокричит, пролетая над лесом, неприветливое вороньё да жалобно проплачет чёрный дятел — желна, нагоняя страх и тоску. И опять тишина. Ни дорог, ни тропинок. Даже свежепримятой травы и той нет. А виноват сам. Да Харитон никого и не винил в том, что он третьи сутки не может выбраться из леса. Три дня назад, обедая в колхозной чайной соседней области с Вологодской, Харитон спросил трактористов, которые обступили его, любуясь Орликом, как лучше доехать до «Золотых столбов». — Шпарь по большаку, и на таком скакуне к вечеру примчишь, — посоветовал один. — Можно и по зимнику, вёрст на пятнадцать, а то и двадцать ближе, — сказал другой, — только проедешь ли летом-то: по пути болото большое, объезжать надо, не заблудился бы. Вот это «не заблудился бы» — и вскружило голову парню. Харитон только бровью повёл. «Леса нам не заказаны, видели древо всякое» — говорило выражение его лица и вздёрнутая бровь. Вскочил на коня и тронулся к «Золотым столбам» по зимнику. И вот теперь третий день кружит между болот, топей и согр в лесу непроходимом, и когда выберется из этого леса, да и выберется ли — неизвестно. Хорошо, что как ни отказывался, но взял настоятельно предложенный пастухом Егором мешочек сушёного ерша. «Бери, бери не разговаривай, — ворчал старик, — этот харч весу не имеет, к тому же не портится, а горсть кинешь в котелок, вскипятишь, вот тебе и еда, в дороге всякое бывает». С какой благодарностью вспоминал теперь Харитон пастуха, хлебая ершовую уху. II