— Я это знаю потому, что он это сам сказал. — Быть может, чтобы меня обмануть? — Нет, он раскаивается. — О да, да, но слишком поздно. — Он раскаялся не по своей инициативе. — Как же это случилось? — Если бы вы знали, как его друг ругает его за это! — А, господин Якоб. Как видно, этот господин Якоб вас совсем не покидает. — Во всяком случае, он покидает нас по возможности реже. И она улыбнулась той улыбкой, которая сейчас же рассеяла тень ревности, омрачившую на мгновение лицо Корнелиуса. — Как это произошло? — спросил заключенный. — А вот как. За ужином отец, по просьбе своего друга, рассказал ему историю с тюльпаном или, вернее, с луковичкой и похвастался подвигом, который он совершил, когда уничтожил ее. Корнелиус испустил вздох, похожий на стон. — Если бы вы только видели в этот момент нашего Якоба, — продолжала Роза. — Поистине я подумала, что он подожжет крепость: его глаза пылали, как два факела, его волосы встали дыбом; он судорожно сжимал кулаки; был момент, когда мне казалось, что он хочет задушить моего отца. «Вы это сделали! — закричал он. — Вы раздавили луковичку?» — «Конечно», — ответил мой отец. «Это бесчестно! — продолжал он кричать. — Это гнусно! Вы совершили преступление!» Отец мой был ошеломлен. «Что, вы тоже с ума сошли?» — спросил он своего друга. — О, какой благородный человек этот Якоб! — пробормотал Корнелиус. — У него великодушное сердце и честная душа. — Во всяком случае, пробирать человека более сурово, чем он пробрал моего отца, — нельзя, — добавила Роза. — Он был буквально вне себя. Он бесконечно повторял: «Раздавить луковичку, раздавить! О, боже мой, боже мой! Раздавить!» Потом, обратившись ко мне: «Но ведь у него была не одна луковичка?» — спросил он. — Он это спросил? — заметил, насторожившись, Корнелиус. — «Вы думаете, что у него была не одна? — спросил отец. — Ладно, поищем и остальные». «Вы будете искать остальные?» — воскликнул Якоб, взяв за шиворот моего отца, но тотчас же отпустил его. Затем он обратился ко мне: «А что же сказал на это бедный молодой человек?» Я не знала, что ответить. Вы просили меня никому не говорить, какое большое значение придаете этим луковичкам. К счастью, отец вывел меня из затруднения. «Что он сказал? Да у него от бешенства на губах выступила пена». Я прервала его. «Как же ему было не обозлиться? — сказала я. — С ним поступили так жестоко, так грубо». «Вот как, да ты с ума сошла! — закричал, в свою очередь, отец. — Скажите, какое несчастье — раздавить луковицу тюльпана! За один флорин их можно получить целую сотню на базаре в Горкуме». «Но, может быть, менее ценные, чем эта луковица», — ответила я, на свое несчастье. — И как же реагировал на эти слова Якоб? — спросил Корнелиус. — При этих словах, должна заметить, мне показалось, что в его глазах засверкали молнии. — Да, — заметил Корнелиус, — но это было не все, он еще что-нибудь сказал при этом? «Так вы, прекрасная Роза, — сказал он вкрадчивым тоном, — думаете, что это была ценная луковица?» Я почувствовала, что сделала ошибку. «Мне-то откуда знать? — ответила я небрежно. — Разве я понимаю толк в тюльпанах? Я знаю только, раз мы обречены — увы! — жить вместе с заключенными, что для них всякое времяпрепровождение имеет свою ценность. Этот бедный ван Берле забавлялся луковицами. И вот я говорю, что было жестоко лишать его забавы». «Но прежде всего, — заметил отец, — каким образом он добыл эту луковицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать». Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но я встретилась с глазами Якоба. Казалось, что он старается проникнуть в самую глубину моих мыслей. Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, повернулась и направилась к двери. Но меня остановило одно слово, которое я услышала, хотя оно было произнесено очень тихо. Якоб сказал моему отцу: «Это не так трудно узнать, черт побери». — «Да, обыскать его, и, если у него есть еще и другие луковички, мы их найдем», — ответил отец. «Да, обычно их должно быть три…» — Их должно быть три! — воскликнул Корнелиус. — Он сказал, что у меня три луковички? — Вы представляете себе, что эти слова поразили меня не меньше. Я обернулась. Они были оба так поглощены, что не заметили моего движения. «Но, может быть, — заметил отец, — он не прячет на себе эти луковички». — «Тогда выведите его под каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее». — О, о, — сказал Корнелиус, — да ваш Якоб негодяй. — Да, я опасаюсь этого. — Скажите мне, Роза… — продолжал задумчиво Корнелиус. — Что? — Не рассказывали ли вы мне, что в тот день, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами? — Да. — Что он как тень проскользнул позади бузины? — Верно. — Что он не пропустил ни одного взмаха вашей лопаты? — Ни одного. — Роза, — произнес, бледнея, Корнелиус. — Что? — Он выслеживал не вас. — Кого же он выслеживал? — Он влюблен не в вас. — В кого же тогда? — Он выслеживал мою луковичку. Он влюблен в мой тюльпан. — А, это вполне возможно! — согласилась Роза. — Хотите в этом убедиться? — А каким образом? — Это очень легко. — Как? — Пойдите завтра в сад; постарайтесь сделать так, чтобы Якоб знал, как и в первый раз, что вы туда идете; постарайтесь, чтобы, как и в первый раз, он последовал за вами; притворитесь, что вы сажаете луковичку, выйдите из сада, но посмотрите сквозь калитку, и вы увидите, что он будет делать. — Хорошо. Ну а потом? — Ну а потом мы поступим в зависимости от того, что он сделает. — Ах, — вздохнула Роза, — вы, господин Корнелиус, очень любите ваши луковички. — Да, — ответил заключенный, — с тех пор как ваш отец раздавил эту несчастную луковичку, мне кажется, что у меня отнята часть моей жизни. — Послушайте, хотите испробовать еще один способ? — Какой? — Хотите принять предложение моего отца? — Какое предложение?