При первой атаке пальцы Джимса ухватились за роскошный кафтан врага и послышался треск разрываемой ткани и кружев, после чего в ход пошли когти, и оба противника тесным клубком покатились по земле. Полю удалось сильным напряжением отбросить от себя Джимса, но когда они оба поднялись, у них был такой страшный вид от покрывавшей их жидкой грязи, что Туанетта в ужасе прикрыла лицо руками. Тем не менее она снова открыла глаза, точно зачарованная этим жутким зрелищем. Джимс поднялся с земли, захватив полную горсть грязи, которую он так метко запустил в Поля, что у последнего словно не стало половины лица. И когда тот вне себя от бешенства кинулся на своего врага, у него был такой страшный вид, столь противоречивший чистенькому франту из Квебека, что у Антуанетты дыхание занялось. А потом у нее на глазах снова переплелись в один клубок два тела, до ее слуха доносилось шумное, прерывистое дыхание, и, наконец, зловещая тишина была прорезана громким проклятием, сорвавшимся с уст Поля Таша, а Джимс отлетел назад и растянулся на спине. Он в то же мгновение вскочил на ноги и, опустив голову, точно козел, бросающийся в атаку, ринулся на Поля Таша. Тот, однако, успел уже протереть глаза и, вовремя заметив быстрый натиск врага, посторонился, но в то же время нанес меткий удар, от которого Джимс ничком растянулся в грязи. Снова его рука набрала полную горсть грязи, и он вторично запустил ею в противника; но Поль Таш, наученный опытом, быстро наклонился, и заряд, пролетев над его головой, частично распластался на Туанетте. Увидев, что ее новенький костюм для верховой езды весь запачкан жидкой грязью, девочка пришла в ярость, кинулась на Джимса, «обрабатывавшего» тем временем Поля руками, ногами и когтями, и обрушилась на него со всей силой и хлесткостью своих кулаков и языка. Джимс видел, какую беду он натворил, он понимал, что руки, с такой силой трепавшие его волосы, принадлежат не Полю, а Туанетте. Тем не менее он, невзирая на предательское нападение с тыла, снова ринулся в атаку, считая и на этот раз Поля виновником всех зол. Разве случилось бы нечто подобное, не вздумай он так трусливо и подло наклониться и дать заряду попасть в Туанетту? Теперь он уже дрался не с целью завоевать расположение Туанетты, не за нее, а против нее, против Таша, против всего человечества. Туанетта, трепавшая его за волосы и колотившая его кулачками по спине, тем самым возвела поединок до героических высот. Сейчас он видел себя самым настоящим мучеником, и это придавало его худым рукам и телу столько бешеной силы, что его более крупный, но и более изнеженный враг не выдержал натиска и оба опять грохнулись на землю. Туанетта не смогла удержать равновесия и последовала за ними. Ее длинное платье запуталось под ногами дерущихся, сильно мешая их движениям, широкополая шляпа соскользнула набок, прелестные тщательно завитые кудряшки были покрыты комками грязи, а кулачки ее с остервенением наносили удары тому из противников, кто подворачивался под руку. Джимс чувствовал ее участие в поединке, но в пылу боя он не в состоянии был задумываться о том, как пускать в ход то или иное оружие, то есть руки, ноги, зубы и голову. Туанетте удалось под конец высвободить свое платье из-под ног противников, и она с трудом поднялась с земли. Вид у нее был такой, что никто бы не принял ее теперь за ту очаровательную юную леди, которая совсем еще недавно гордо въезжала во двор Люссана. На ее долю досталось немало пинков, шляпа была втоптана в грязь, а руки, лицо и волосы были густо покрыты грязью. Платье ее представляло собой нечто ужасное. Несмотря на свой жалкий вид, она, тем не менее, вся горела желанием продолжать бой. Схватив в руки валявшийся в грязи одеревенелый прошлогодний стебель подсолнечника, она с такой силой нанесла им удар, что Поль, на голову которого он пришелся, был оглушен и растянулся ничком в грязи. Этот инцидент положил конец участию Туанетты в битве. Она только издала испуганный возглас, едва увидела, что натворила. А за полминуты до этого Джимс стал чувствовать, что ему все чаще и чаще не хватает воздуха, и он готов был поклясться, что либо Поль Таш, либо Туанетта дубасит его деревянным молотом, вроде того, который был в руках аукциониста. Это впечатление объяснялось тем, что Поль Таш, которому Джимс впился зубами в одно очень чувствительное место, не помня себя от боли, колотил его с удвоенной силой по голове. Поль пришел в себя после удара Туанетты раньше, чем Джимс успел воспользоваться случайным преимуществом, но, что произошло после этого, Джимс ни за что не мог бы объяснить, так как он сам терялся в догадках… Через некоторое время он присел, но теперь больше некому было наносить удары. Поль и Тунетта уже находились вне досягаемости, и только издалека доносились их голоса. Джимс хотел было крикнуть, в полной уверенности, что враг позорно бежал, но что-то такое застряло у него в горле и мешало набрать воздуха в легкие. Он сделал попытку встать, чтобы кинуться вслед за бежавшим противником, но земля поплыла у него перед глазами, дыхание с трудом вырывалось из груди, в животе он ощущал какую-то ноющую боль, а из носа текла кровь. Ужасающая мысль блеснула у него в голове, и столь велико было нравственное потрясение, вызванное ею, что он порывисто сел, подняв голову кверху и едва заметив две фигуры, вынырнувшие из-за кустов шагах в двадцати от него. Эта мысль постепенно перешла в уверенность: не он задал трепку Полю Ташу, а Поль Таш задал трепку ему, да еще такую здоровую, что земля казалась Джимсу неустойчивой, когда он с трудом поднялся на ноги. Сознание понесенного поражения прояснило его зрение. Он узнал людей, показавшихся из-за кустов. Один из них был дядя Эпсиба, другой — отец Туанетты. Оба, широко ухмыляясь, смотрели на него, а когда они были совсем близко, мальчик услыхал слова Тонтэра, произнесенные якобы шепотом: — Друг Адамс, это кто же будет? Ваш племянник или одна из свиней Люссана, вывалявшаяся в грязи? Ради Бога, поддержите меня, а то я сейчас лопну от смеха! Но Джимс не услышал ответа дяди Эпсибы. С лица бродячего негоцианта вдруг сбежала улыбка, сменившаяся выражением, в котором не было ни малейшего намека на веселье. Глава IV Полчаса спустя Джимс стоял в маленьком пруду, образовавшемся от скопления воды скрытого в траве ручейка, неподалеку от фермы Люссана и смывал с себя грязь, между тем как тут же на траве сидел дядя Эпсиба, пытавшийся по мере возможности очистить его пострадавшее в бою платье. Не прекращая ни на минуту работы, Эпсиба Адамс говорил: — И опять-таки я тебе говорю, что, пустив в ход несколько тонких трюков, необходимых в таком деле, ты разделался бы с ним по-своему, Джимс. Вот с этими трюками я с сегодняшнего дня начну тебя знакомить. В драке надо пользоваться кулаками, а не как баба — когтями и зубами. Кусаться еще позволительно, если удается захватить, скажем, ухо иди другое столь же чувствительное место. Но когда пытаешься откусить руку или даже ногу, в таком случае, Джимс, малыш мой, ты рискуешь помереть за этим занятием, разве только у противника почему-либо руки отнялись. А ты, должен заметить, этим главным образом и занимался, Джимси. Ты либо кусался, либо лягался, либо царапался. Надо признать, что делал ты это совсем недурно, и если бы эта маленькая кошка Туанетта, которую ты привел в ярость комком грязи, не вцепилась тебе в волосы, дав тем самым возможность Полю Ташу наносить меткие удары в голову, твои методы борьбы имели бы исключительно большой успех. Однако факт остается фактом, мой дорогой мальчик: ты получил такую взбучку и трепку, какой свет еще не видывал, особенно к концу представления. Но это имеет огромное воспитательное значение, и тебе совершенно незачем краснеть. Ты поверь, когда я пришел в себя после трепки, полученной в Олбани от голландца, я первым делом преподнес ему чудесную бобровую шкуру в благодарность за урок. Мужчине даже необходима время от времени встряска, а исходя из этого ты очень много выиграл за сегодняшний день. Джимс стоял на траве, предоставляя солнцу обсушивать его тело, а Эпсиба Адамс целиком увлекся своим монологом на тему об искусстве рукопашного боя, как вдруг внимание обоих было привлечено каким-то шумом, доносившимся из кустов. Через некоторое время оттуда показался Тонтэр, направляющийся к Эпсибе, так дико размахивая каким-то предметом, что Потеха зловеще зарычала. Джимс напрягал свой единственный годный для зрения глаз, и дрожь прошла по его телу, когда он узнал, вернее, угадал в изуродованном до неузнаваемости предмете прекрасную некогда шляпу Туанетты. — Посмотрите на это, друг Адамс! — воскликнул Тонтэр. — Ее шляпа! И такой же вид имеет она с ног до головы. Сейчас мадам Люссан с дочерью чистят ее и расчесывают, а моя Антуанетта не перестает кричать и требовать, чтобы ей позволили выцарапать глаза вот этому маленькому чудовищу, вашему племяннику! Это такая потешная картина, что я только и могу глядеть и хохотать. Придется ей напялить платье Жанны Люссан, которое ей велико до ужаса. Клянусь, вы упустили изумительное зрелище, не посмотрев на ее платье! Оно было невероятно изгажено, и Туанетта потребовала у мадам Люссан, чтобы та немедленно сожгла его. Но если вам не привелось насладить свой взор этой картиной, то вы, по крайней мере, выиграли пари. Я признаю, что ваш племянник — величайший боец своего роста и веса, какого только мне случалось видеть за всю мою жизнь! Он вывел мою дочь из рядов на много дней, хотя она жаждет снова скрестить оружие с ним! Заметив выражение душевной муки, мелькнувшее на исцарапанном лице Джимса, Тонтэр быстро подошел к нему, увязая деревянной ногой в траве, и ласково положил руку ему на плечо. — Полно, полно, дружок мой! Напрасно у тебя такой страдальческий вид! Вовсе не твоя вина, если моей горячей маленькой волчице вздумалось вмешаться в потасовку. Не забывай и того, что ее юный рыцарь также щеголяет сейчас в костюме из домотканины, а не в нарядном кафтане. Настанет день, когда ты положишь его на обе лопатки или же носом в грязь и не дашь ему подняться, пока он не запросит пардону. И когда ты это сделаешь, я подарю тебе самого лучшего коня, какой только найдется в замке Тонтэр. А потом он снова вытянул вперед руку со шляпой Туанетты и, разразившись оглушительным хохотом, продолжал: — Как жаль, что ее маменька не могла видеть ее в эту минуту! Патрицианская кровь, смешавшаяся с омерзительной грязью свиного двора! Высокопоставленная особа, брошенная на землю руками готов и вандалов! Дочь благороднейшей дамы, лишенная престижа и гордости руками щенка — Джимса Бюлэна! Соль земли и «мужик» в горячей схватке! А тут еще этот вертихвост, ненаглядный сыночек ее сестры, и все вместе в одной и той же грязи! О, если бы только можно было устроить так, чтобы она это видела, я согласился бы быть заживо зарытым в землю! Еще в начале этой речи Эпсиба Адамс издал какое-то недовольное ворчание, а когда Тонтэр умолк, угрюмо посмотрел на него и сказал: — Я толком не разберу, что вы там такое говорите про готов и вандалов. Опять-таки я не помню, чтобы в священном писании говорилось что-нибудь про «мужиков» и про «соль земли». Но если вы смеете называть Джимса «щенком», то должен вам сказать, что он в тысячу раз лучше ваших благородных дам и всей вашей семейки в придачу! Он истинный представитель Адамсов, несмотря на то, что его мать имела несчастье выйти замуж за французика, пока я был в отсутствии! Адамсы испокон веков были честными бойцами, и если в этой стране наступит мир, то лишь благодаря какому-нибудь Адамсу, а не презренному французу. А коль вы сомневаетесь в этом, то я готов на примере доказать вам, насколько верны мои слова! Тонтэр весь побагровел от негодования. — Что! — заревел он. — Вы смеете утверждать, что мать Джимса опозорила себя, выйдя замуж за француза? — Я не совсем так говорил, — ответил Эпсиба не менее воинственным тоном. — Я имел в виду, что всякий француз, которому привелось породниться с Адамсами, должен считать себя счастливцем, и это относится одинаково ко всяким там принцессам, носящим имя Тонтэр! Тонтэр в бешенстве швырнул шляпу Туанетты наземь. — Ни один француз не потерпит подобного оскорбления, сударь! — крикнул он. — И позвольте мне задать вам один вопрос: уж не хотите ли вы сказать, что моя дочь была виновата в этой отвратительной сцене, разыгравшейся на ферме Люссана? — Не скажу, чтобы вина целиком лежала на ней, но она в значительной степени принимала в этом участие и тем самым несет ответственность за случившееся. — Но ведь это ваш племянник затеял драку, не имея на то никаких оснований! — А ваша дочь сунулась туда, где ей совсем не место, и тем самым подлила масла в огонь! — Джимс попал в нее комом грязи. — Чистая случайность! — Нет, сударь, это было сделано намеренно! — Неправда! — не выдержал Джимс. — Я совсем не в нее метил. Однако мужчины, кровь которых была разгорячена частыми визитами к бочонкам с сидром и пивом, едва обратили внимание на его протест. Они подошли друг к другу вплотную, и в то время, как барон напыжился и надулся так, что казалось, его кафтан вот-вот лопнет, Эпсиба Адамс со зловещей усмешкой на круглом лице стал засучивать рукава. — Так, по-вашему, я лгу? — медленно произнес он. — Да, лжете. И вы и весь ваш подлый род Адамсов! Джимс издал испуганный возглас, а Потеха бешено зарычала, так как в одно мгновение произошло что-то необычайное. Эпсиба кинулся было на Тонтэра, но тот предупредил его нападение. Сделав шаг назад, он с такой ловкостью и точностью нанес Эпсибе удар в голову своей деревянной ногой, что тот сразу растянулся на земле; не успел он наполовину подняться, как крепкая культяпка Тонтэра нанесла ему еще один удар, угодив в самую плешь, и снова сшибла его с ног. Тут уж Джимс не выдержал и с громким воплем принялся искать какое-нибудь оружие. К тому времени, когда ему удалось найти крепкий сук, Эпсиба, которому удалось избегнуть третьего удара Тонтэра, сцепился с ним врукопашную, и оба они упали на траву возле самого края пруда, тяжело дыша и душа друг друга в тисках. Джимс тщетно пытался улучить момент, чтобы опустить дубинку на голову барона, как вдруг рыхлая земля не выдержала тяжести тел дерущихся и поддалась, и оба полетели кубарем в пруд. Несколько секунд спустя из воды показалась голова Эпсибы, который, фыркая и отдуваясь, тащил за собой грузного Тонтэра. А потом, к великому изумлению Джимса, его дядя отступил на один шаг назад и, глядя на распластанного барона, разразился громовым хохотом. Тонтэр, пыл которого значительно остыл от холодного душа, нисколько, по-видимому, не был оскорблен этим смехом. В то время, как Джимс все еще продолжал стоять с дубиной, занесенной над головой для удара, он вдруг увидел, что враги, за минуту перед этим пытавшиеся задушить друг друга, теперь пожимают друг другу руки. Кинув тяжелый сук, мальчик бросился к своим вещам и начал быстро одеваться, между тем как Потеха стояла возле него, догадываясь, что тут разыгрывается нечто недоступное ее пониманию. Да и как объяснить столь странное веселье в людях, которые только что бились не на жизнь, а на смерть? А потом Тонтэр, вдохновленный, видимо, мелькнувшей у него мыслью, заявил, что только одно средство есть для того, чтобы полностью сгладить разыгравшийся инцидент, и заключается оно в бутылочке славного бренди Люссана. Джимс глядел им вслед, пока оба не скрылись за углом дома, и ни слова не ответил на предложение дяди дождаться его возвращения. Он отнюдь не намеревался ждать. Он был несказанно горд сознанием, что дядя Эпсиба готов был вступить из-за него в бой с могущественным сеньором, но, с другой стороны, сердце его ныло от какого-то гложущего чувства, которое еще больше усилилось, когда взгляд его упал на изуродованную шляпу Туанетты, валявшуюся на земле. Он увидел в своем воображении ту прелестную девочку, которая за час до этого проехала мимо него, он вспомнил глаза, ласково улыбнувшиеся ему, нежное личико в рамке черных завитушек. Опустившись на колени у края пруда, мальчик принялся мыть шляпу, пока она не превратилась в бесформенную кашу, но зато вернулся ее былой блеск и мягкость бархата. Покончив с этим, Джимс отправился к повозке отца и взял оттуда лук и стрелы. Он отнюдь не думал удирать, когда решил пешком направиться домой, не предупредив об этом отца и дядю. Он скрылся в лесу и быстрыми шагами побрел через густую чащу с Потехой, следовавшей за ним по пятам. События последних часов сделали Джимса старше на несколько лет. Он вдруг возмужал. Это были часы, в течение которых он понес поражение, но тем не менее он, сам того не сознавая, достиг многого. Поль Таш вздул его, холодное безразличие Туанетты превратилось в ненависть, его мечты были разбиты, розовые надежды разлетелись прахом… И все же он сейчас шел особенно высоко подняв подбородок, его ноги двигались какой-то новой походкой. Утром он пустился в путь, лелея мысли, нашептанные нездоровыми желаниями, а теперь он возвращался, сознавая все безумие своей затеи, взлелеянной в душе его долгой неуверенностью, туманными надеждами и неопределенными потребностями. Уже в скором времени после ухода Джимса с фермы Люссана дядя Эпсиба обнаружил его исчезновение и, быстро распростившись с Тонтэром и шепнув несколько слов Бюлэну, пустился следом за ним. Быстрая ходьба и свежий лесной воздух очистили его мозг от паров сидра и пива, выпитого у Люссана, и теперь его начали донимать угрызения совести. Его очень мучило сознание, что Джимс ушел один, тем более что это носило характер малодушного отступления. И по пути Эпсиба не раз проклинал Тонтэра, который увлек его за собою, и себя самого за то, что он поддался соблазну. Немного людей на свете могли бы помериться с Эпсибой Адамсом в быстрой ходьбе по лесу. Не прошло и часа, как он остановился, увидев перед собой Джимса, выступившего из-за кустов с туго натянутой на тетиве лука стрелой. Если у Эпсибы были какие-либо сомнения насчет отваги племянника, то теперь они рассеялись, едва он убедился в зоркости и осторожности мальчика. — В теории я могу считать себя покойником, — сказал он. — Джимси, мне стыдно за свою неосторожность и беспечность, и я горжусь тобой. На таком расстоянии ты шутя пронзил бы меня стрелой! — Насквозь! — поправил его мальчик. — Мне не раз случалось расправляться таким вот образом с диким козлом. — Почему ты удрал? — спросил Эпсиба. — Я ни от кого не удирал! — негодующим тоном возразил Джимс. — Это ты убежал от меня… с Тонтэром… Я бы никогда не сделал этого… будь это Поль Таш! — И какого ты мнения обо мне за это? — спросил Эпсиба. — Я никогда не вел бы себя так, — только повторил мальчик и добавил: — По отношению к человеку, которого я ненавижу. — Но я не могу сказать, что я ненавижу Тонтэра, — возразил ему дядя. — Наоборот, он мне нравится. — Но в таком случае почему ты затеял драку с ним? И почему он чуть было не разбил тебе голову своей деревянной ногой? Эпсиба не сразу нашел что ответить на столь логичный вопрос. Твердо звучавший голос мальчика, столь непохожий на голос того мальчика, которого он пытался утешить там у пруда, невольно заставил его несколько раз бросить взгляд украдкой в сторону племянника. Дважды он открывал рот, собираясь заговорить, но каждый раз отказывался от своего намерения, вспомнив беседу с Катериной накануне, когда мальчик уже спал. Тем не менее он в конце концов не выдержал и, вопреки беспредельной любви к сестре, просившей его быть осторожнее в разговоре с Джимсом, заговорил задушевным голосом, исподволь подходя к запретной теме: — Рукопашный бой — это та же борьба, а борьба есть смысл жизни. Борьба это самое лучшее лекарство для человечества. Она очищает кровь народов, она сглаживает все невзгоды и превратности. И я хочу сказать, что самая крепкая, самая преданная дружба завязывается чаще всего в борьбе, а потому нет ничего позорного в том, что пожимаешь руку недавнего врага, при условии, если это пожатие продиктовано чистыми побуждениями. В таких случаях ты и приобретаешь верного друга. — Но я ни за что в жизни не пожал бы руки Полю Ташу, — сказал Джимс. — Никогда! Я еще когда-нибудь убью его! Спокойствие, с которым были произнесены эти слова, вызвало какое-то неловкое ощущение в душе Эпсибы. Он невольно вспомнил предостережение Катерины и продолжал внимательно приглядываться к мальчику, шагавшему рядом с ним. — Убийство — это нечто такое, о чем нехорошо даже и думать, если не находишься на войне, — укоризненно заметил он. — И на твою долю выпадет еще достаточно кровопролития, Джимс. А до тех пор надо тебе кой-чему подучиться. Я тебе покажу, как одержать победу над молодым Ташем, и когда ты задашь ему трепку, ты протяни ему первый руку. Вот в этом-то и вся красота борьбы!