Марк Морау заговорил о самом интересном для него предмете. Патер Людовик слушал его с выражением тупого внимания. Представляя своему слушателю описание Сильвины, Марк исчислял ее прелести с восторгом страстно влюбленного поклонника. Гармония всей ее личности, изящество тонких очертаний, живой блеск в глазах, очарование нравственных достоинств – ничто не ускользнуло от его восторженных похвал. – Я заранее могу сделать вывод: вы влюблены в эту девушку, – прервал его миссионер. Морау подтвердил. От хорошей водки его сдержанность растопилась, и он без зазрения совести изливал сердечные чувства своему поверенному. Хитрый, как лисица, час назад, он теперь болтал с наивностью школьника. Заботы, радости, надежды и разочарования потоками лились с его губ в уши патера. Горько жаловался он на жестокость Сильвины, тогда как, по его мнению, он имел все права на ее любовь. Не он ли выбрал ее и поставил выше всех женщин? Почему же она отталкивает его? Он предоставляет ей все преимущества и заслуживает ее внимания. Но она не признает его заслуг. Словом, Морау хотел доказать, что он – жертва капризов Сильвины Вандер. Чем больше он пил, тем мучительнее казались его страдания. – Следовательно, и средства помочь вам не существует, – заметил миссионер. – Я и сам сумею себе помочь. Если молодая девушка не понимает своих выгод, так следует ее проучить. Дело теперь в моих руках; я похитил непокорную, и она теперь находится в моей власти – в этом самом подземелье. Негритянка, стоявшая за столом, видимо, изнемогала; она едва выносила тяжесть своего тела и переваливалась с ноги на ногу. Патер Людовик незаметно подсунул ей стакан водки, которую она жадно выпила, отвернувшись в сторону. В тот же момент он быстро окинул все помещение и наклонился дружески к Марку, чтобы дать ему благой совет. При этом движении рука его невзначай оперлась на стакан хозяина и что-то блеснуло между пальцев при свете лампы. Послышался едва заметный звук, словно капля дождевой воды упала в лужу. – Что это такое? – спросил Морау. – Что вы имеете в виду? – спросил патер, побледнев. – Ну да то, что вы сказали? Лицо патера опять прояснилось. – Что же вами было сделано? – осведомился он. – Масса ничего не делал ей, – вмешалась Агарь, язык которой развязался от винных паров, – она лицемерит. Прерываемый икотой, Морау старался рассказать, как он пускал в ход и уговоры, и убеждения, и, наконец, угрозы, но все оказалось напрасно. – Мне самой хотелось узнать, какова она, – болтала на ломаном английском негритянка, – и уж я ли не веселила ее, но она не хочет веселья. Обычный смех негритянки заглушил ее слова. Не замечая ее вмешательства, Морау продолжал гнуть свое: как он предложил своей пленнице послать за священником, чтобы сочетать их законным браком, но она с презрением отвергла и это предложение. Ее упорство простиралось до такой крайности, что она даже затыкала себе уши, чтобы не слышать его голоса. Такой пример женского безумия, по-видимому, крайне удивил патера, который опять подсунул стакан вина негритянке. Натянутый Лук, совершенно опьяневший, свалился со стула прямо на каменный пол. Давно уже голова Найвадаги упала на стол, как бы отягощенная сном. Однако по временам ее длинные ресницы полуоткрывались и из-под них сверкали огненные зрачки. Но эти движения можно было приписать судорогам спящей красотки. Судя по тому, с каким трудом патер Людовик ворочал языком, надо думать, что он давно забыл о своем духовном звании и попал под влияние злого духа. Крис Кэрьер громогласно храпел. Все это время подчиненные Марка забавлялись игрой в карты донельзя засаленного вида. Четверо играли, пятый отмечал цифры, шестой, отправленный Марком, стоял у входа на карауле. Неподвижно, как статуя, стоял он с карабином в руках. Видно было, что занятия его товарищей возбуждали в нем зависть и их веселье вызывало мрачную досаду на его лице. Взгляд патера Людовика часто скользил по их лицам. Не беспокоило ли его их присутствие? Опытный наблюдатель непременно бы так подумал. Марк Морау качался на своем стуле и мог каждую минуту свалиться под стол. Патер украдкой обратился к негритянке, которая находилась в состоянии благодушия крайней степени. – Чего ты смеешься, дева ночи? – спросил он. – Агарь всегда смеется, она довольна, очень весела. – Ничего не вижу тут веселого, – сказал он, поглядывая на игроков. – Мы не похожи друг на друга. Я смеюсь над всем, что вижу. Такое мне веселье! Все смешно и так смешно, что хоть лопни, а смейся. Рука миссионера опять приложилась к стакану. – А вот этим молодцам совсем не до смеха! – сказал он, указывая на людей Морау. – У них ничего нет, чтобы веселиться, – возразила Агарь. – Вот это ты правду сказала. Их надо повеселить. Почтенный патер наполнил стакан вровень с краями и сказал: – Попотчуй-ка их, и, если этого недовольно, так можно и подлить, вина хватает. – Много им нельзя пить, они еще понадобятся. Впрочем, для них это все равно что вода. – Скажи им, что капитан их угощает. Негритянка отнесла кружку, игроки с видимым удовольствием выпили все. Черная Геба[17] вернулась, спотыкаясь на каждом шагу. – Они еще хотят немного. – Немного – друг человека, но много – всегда враг его. Однако, Агарь, не следует тебе забывать и того беднягу, который стоит на карауле у входа. Я уверен, что он высох, как копченая селедка. Агарь покачала своей курчавой головой. – Масса Морау никогда не позволяет пить часовым. Нет, нет, никак нельзя! Масса сильно прогневается. Ну вот и он свалился под стол, да и вы тоже готовы туда же. О, как мне весело! Ха-ха-ха-ха! – Я явился сюда затем, чтобы помочь твоему господину по делу этой молодой девушки, – бормотал патер, вдруг наклоняясь на правую сторону. – Много же вы наделаете добра! – хохотала Агарь. – Мы попробуем уговорить ее. – По-моему, это невозможно. В эту минуту ресницы Найвадаги приподнялись на минуту и опять закрылись. – Твой масса желает, чтобы я с нею повидался и потолковал, – сказал патер более осторожным голосом. Он ждал ответа Агари с большим интересом, чем, по-видимому, хотел показать. – Благословенны вы, масса! Но с девушкой ни о чем не договоришься. – А вот, чтобы не терять времени попусту, сведи-ка меня к ней. Я ее скоро так урезоню, что она и сама с нами согласится. Уже в этом доверься мне. – Не сделать мне этого, хотя бы вы всю комнату завалили серебром. Массу хорошо я знаю. Он не потерпит, чтобы кто-нибудь видел эту девушку. Лицо патера омрачило разочарование. Он взглянул на Вавабезовина, приподнявшего немного голову и, как оказалось, не совсем крепко спавшего. – Я заметила, как индеец глянул, словно съесть меня хотел, – сказала Агарь недоверчиво. – Он обратился на путь истины и не причинит тебе никакого зла, – сказал патер, несколько смущенный. – Он злой краснокожий! – сказала Агарь со злобой. – Он всего лишь головня, вырванная из горнила нечестия. – Пускай он там и горит, Агарь повеселится, не надо его вытаскивать из огня. – Дочь моя, ты немилосердна. Это грех, великий грех. Вино должно возбуждать в тебе добрые чувства. Я не поощряю пьянства, хотя мой воспитанник и впал в этот великий грех. Однако я думаю, что еще маленький глоточек не причинит тебе вреда, – сказал патер, подавая ей кружку. – Нет, нет! Ни одной капельки! – восклицала Агарь, защищаясь. – Слишком много пила, слишком много! Массу боюсь. Голоса игравших в карты мало-помалу смолкали. – Где же другие? – спросил миссионер. – Тоже пьяны. – Хвалю тебя за трезвость, дева ночи! Но нет ли у вас еще немного дичи? Ты удивительная искусница готовить кушанья. Если можешь поджарить еще кусочек, большую тем самым окажешь мне услугу, и я никогда этого не забуду, – говорил патер, подавая ей золотую монету, которая своим блеском буквально загипнотизировала негритянку. Она оглянулась на слуг и, увидев, что они все еще сидят за картами и что часовой стоит на своем месте, сказала: – Агарь любить услугу делать доброму массе и мигом приготовит кусок мяса. Вернусь через три-четыре минуты. Кухня близехонько отсюда. Все у меня в порядке, кухня, зала, столовая и все другое. Агарь ушла, пошатываясь из стороны в сторону, спеша исполнить желание гостя. Патер видел, как она исчезла в темном коридоре на другом конце залы, и захотелось ему поговорить с Вавабезовином, как вдруг он заметил одутловатое лицо Агари, прижавшееся к уступу скалы. Он притворился, как будто от водки ничего не видит, и черное лицо исчезло. Тогда Вавабезовин подвинулся к необыкновенному патеру и шепнул ему: – А эта чернушка чуть-чуть не вывела меня из терпения. Ей-же-ей, право слово! Она еще впутает нас в какое-нибудь проклятое затруднительное положение! – Тише, тише, друг Ник! Кто знает, не подслушивают ли нас сообщники Велиала. Дела приняли оборот не совсем желательный. Негодная чернавка, кажется, подозревает что-то, а этот медведь с карабином в руках даст о себе еще знать. Ты знаешь, что жестокость насилия не в моем духе, как всякий грех. – Что за беда! Совесть не упрекнет меня, если придется раздробить голову кому-нибудь из этих разбойников, только бы спасти нашу малютку. Мы пришли сюда за тем, чтобы вырвать ее из когтей демона, и непременно вырвем. – Друг охотник, мы сделаем все, что в человеческих силах. Но напоминаю тебе о терпении и осторожности. Поистине твой язык ворочается чересчур скоро и громко. – По чести, я чертовски рад, что сотворен не из одного дерева с вами. Вы холоднее льдины. Затруднительные обстоятельства нимало не горячат вас. Я почти не в силах зажимать себе глотку, ей-же-ей! Это Ник вам говорит. Я играю совсем не свою роль и потому не удивлюсь, если мы попадем в какую-нибудь катавасию. Ей-богу! Право слово, и я покорный ваш слуга. – Не сомневайся, друг Ник, если бы не эта бездельница, черная толстуха, да не этот болван у входа, все пошло бы как по маслу. Вот и игроки захрапели. Поистине наше лекарство благотворно подействовало на них. Ник Уинфлз покосился на группу игроков.