– Тут за углом ворота и контора. Высадить вас там? – спросил таксист, которому не терпелось от меня отделаться. Могилы были даже у самой ограды, покойники могли наблюдать за происходящим, им было не так уж скучно. Только не слишком оживленная улица под эстакадой Куинс-Мидтаун-экспрессуэй отделяла их от скромных таунхаусов живых. Так они и стояли друг напротив друга почти две сотни лет, враждебно, в лучшем случае равнодушно. Ты говорил, только после сильного дождя или снежной зимы вода вымывает землю с кладбища на дорогу. Но ты все равно еще навещаешь могилу деда в новой части Голгофы. Между цветочным магазином и мастерской каменотеса я увидела ворота кладбища, широко распахнутые, а за ними – красную постройку. «Пожалуйста, не уезжайте. Не оставляйте меня здесь одну», – умоляла я таксиста. Я несколько раз обошла вокруг постройки, стучала в двери и окна, но никто не показался. Сумку с маминым прахом я прижимала к груди, хотя чемодан оставила в машине. Бог с ним, с чемоданом, но я не могла снова потерять мать. – Нет никого? – спросил индус, опустив стекло. – Будьте добры, расплатитесь, и я поеду. – Погодите! – Я задумалась. – А здесь можно ездить на машине по кладбищу? В американских фильмах все так делают. – Если можете заплатить, то можно все. – Деньги у меня есть. – А кого вы ищете вообще? – Одного мужчину и одну женщину. – Тогда можете смело оставаться тут на несколько лет. Мы посмеялись. Многие памятники стояли, словно сутулые, низко и незаметно, а то и вовсе только плита лежала на земле. Иные же были массивные и широкие, занимали много места, стремились ввысь. Стелы с крестами, обелиски с ангелами – небоскребы мертвых. Мы проехали через седьмой, восьмой и девятый участки, мимо могил Пальмери, Ла Роза и Маццарелла, Уолшей, Сэвиджей и О’Нилов. Ирландская и итальянская смерти перемешались. Это были старые памятники, в основном XIX века, самые новые – 1920-х. Эмигранты первой волны. Они голодали бок о бок, а теперь вот лежат тоже бок о бок. Колмен, Макколем, Петрочелли, Руджьери, Коппола, Фицпатрик, Киган, Гроссо, Сиракузе, изредка попадался какой-нибудь Домбровский, Гоменюк или Тойбнер. Но я не встретила ни одной известной мне фамилии. Снова и снова я просила водителя остановиться и бежала к одному из памятников, но каждый раз возвращалась ни с чем. Порой я просто медленно шла впереди, а машина катилась за мной. – Как зовут людей, которых вы ищете? Может, я вам помогу. – У них одна фамилия, кончается на «еску», как и у многих моих соотечественников. Среди всех этих итальянцев и ирландцев должно быть заметно. – Откуда же вы приехали? – Из Румынии. Слышали о такой стране? – Не приходилось. Но на свете столько вещей, о которых я даже не слышал. Я по четырнадцать часов в день за баранкой. За лицензию платить надо. Времени на самообразование не много. Дорога пошла в горку, и мертвые теперь лежали лицом к Манхэттену, как будто хотели поддерживать связь с живыми. Были и такие могилы, которые выбивались из строя, словно искали солнца, чтобы их обитатели погрелись. Луи Бонсиньоре, Эмма Беренс, Жозеф Карузо, Луиза дель Мондо, Бриджит Хэмилтон, Игнасио ди Раймондо. С сорок седьмого участка открывался хороший вид на Мидтаун. Здесь лежали привилегированные покойники. У меня оставалось все меньше надежды, я давно уже поняла, что здесь вряд ли может лежать кто-то на «-еску». И тот, кого похоронили в семидесятые. Добравшись до вершины холма, я попросила таксиста остановиться под деревом. Издалека небоскребы Манхэттена казались продолжением кладбища. Ограду, соседние районы, мост, Ист-Ривер было не видно. Водитель вышел, достал из багажника две бутылки воды и одну протянул мне. Я молча взяла. Только теперь, когда он стоял передо мной, я заметила, какого маленького он роста. Он подкладывал на сиденье две подушки, чтобы как следует видеть дорогу. – У вас в Индии есть семья? – Большая семья. Но здесь я один. – Почему вы приехали сюда? – Все хотят в Нью-Йорк. Вы ведь тоже здесь. Родители хотели, чтобы я стал монахом. Определили меня в монастырь, но это оказалось не мое. Дисциплины мне не хватает. Я оттуда сбежал, а потом оказался здесь. – А ваши родители? Что они на это сказали? – Им приходилось платить, чтобы я оставался при храме. А теперь я трачусь на них. Приходится регулярно посылать деньги домой. Я полдеревни кормлю. Они обещали найти мне жену, но свадьба мне не по карману. Сначала надо оплатить лицензию. Мы помолчали. – А как в Индии хоронят мертвых? – Индуисты сжигают покойников. Вы не знали? Так что с прахом я имел дело. Кого вы тут возите в стеклянной банке? – Женщину. – От чего она умерла? Тут показался какой-то человек, первый живой, которого мы встретили на этом кладбище. Местных покойников теперь редко навещают. Они составляют компанию друг другу. Это был садовник. Он ехал на маленьком грузовичке с газонокосилкой в кузове. Когда он поравнялся с нами, таксист остановил его и я подошла спросить. – Новых могил вы здесь не найдете, – сказал садовник, выслушав меня. – Это старая Голгофа, новая – на другой стороне эстакады. Я здесь начал работать в шестидесятые, и уже тогда здесь сорок лет как никого не хоронили. Когда я хотела сесть в такси, садовник окликнул меня: – А те, кого вы ищете, они вообще католики? Иначе не стоит и время тратить. Здесь нет ни одной некатолической души. Другие лежат на кладбище Грин-Вуд. – На Грин-Вуд поедем? – спросил таксист. Я задумалась. – Да, поедем. – Это недешево. – Я знаю. Но надо. На Грин-Вуде я тоже никого не нашла, точнее говоря, никого уже не застала. Мне сказали, что два человека с такой фамилией действительно были там похоронены, одновременно, в 1978 году. Причина смерти не указана. Но могилу использовали для повторного захоронения. – Похоже, не судьба мне сегодня развеять мой прах, – сказала я, вернувшись к машине. – Уж и не знаю, что теперь делать. Отвезите меня, пожалуйста, в отель у Центрального парка. Когда мы съехали с холмов кладбища, когда оставили позади рощу и свернули на аллею к выезду, вдалеке отчетливо показались высотки Южного Манхэттена. Похожие на стадо животных, спустившихся на водопой к реке. – Красивый вид, правда, леди? – спросил индус. – Красивый, – рассеянно кивнула я. – Вон там «близнецы». Два самых высоких здания города. – Близнецы, – машинально повторила я. – На верхушке южной башни есть смотровая площадка. Вид оттуда просто сказка. В ясный день обзор на восемьдесят километров. – Я сюда не видами любоваться приехала. – Вы меня невнимательно слушаете. Там наверху терраса. Совершенно открытая. Внизу вы получаете гостевой пропуск, поднимаетесь на лифте с одной пересадкой, и через несколько минут вы на высоте четыреста метров над городом. Что там делать, вы решите сами. Можете любоваться видом, а можете развеять прах этой женщины над Нью-Йорком. Наверняка она будет не против. Понимаете меня? Я медленно повернула голову к водителю. Я поняла. Следующим утром началось мое путешествие к башням-близнецам. Когда я вышла на площадь Коламбус-Сёркл, восход окрасил окна высоток красным. Остекленные здания стояли бок о бок с белоснежными каменными башнями, безликие офисные центры – с коричневыми жилыми домами. Мне сказали: «На Коламбус-Сёркл сверните на Восьмую авеню и идите прямо пятьдесят кварталов. Вы увидите впереди башни-близнецы. Или поезжайте на метро». Я решила пойти пешком, хотя понятия не имела, какое расстояние означают «пятьдесят кварталов». Особенно для женщины за сорок, то есть уже немолодой, с лишним весом, грузноватой и страдающей одышкой. Я хотела незаметно подобраться к башням, все время видеть их и наблюдать, как они становятся все больше и внушительнее. Я хотела выиграть время, то единственное время, которое могла провести с матерью. Если накануне я торопилась исполнить свою миссию, то теперь я так же отчаянно медлила. До даты вылета домой оставалось еще несколько дней. Я несколько раз повернулась на месте, дома высились прямо над моей головой. Таких зданий я прежде не видела. Вход в Центральный парк напротив и идеально ровная линия жилых домов вокруг парка напомнили мне о родном городе. Хотя в Тулче нет ничего даже отдаленно похожего на Нью-Йорк. Тулча стоит на нескольких лысых холмах, и во время сильного дождя вода ручьями течет по плохо асфальтированным улицам окраин. Там где махрится центр города, в окрестностях набережной Дуная, Тулча похожа чуть ли не на деревню. За деревянными заборами лают собаки, во дворах тень от виноградных лоз. Всего в нескольких кварталах дальше Тулча уже похожа на город, днем там шумно и суетно, но после захода солнца даже там наступает такая тишина, будто находишься на краю света. Дунай течет всегда, и в темноте тоже. Он тихо скользит мимо, чтобы не беспокоить горожан. За прибрежной улицей – Страда-Исаккеи, – за причалами, за прогулочными судами и несколькими бетонными коробками, что построили на набережной, в последний месяц в Тулче мне было видно реку. По ту сторону темной ленты Дуная виднелась зеленая чаща, в которой почти полностью утопает деревня Тудор-Владимиреску. Она словно защищается и скрывается от города. Деревню часто затапливает. Тогда туда можно добраться только на лодке или пароме, сначала преодолев сильное течение. Только церковь упрямо стоит там, где властная река сворачивает налево. Было глупостью увидеть в Центральном парке что-то общее с тем диким, таинственным лесом ив и тополей на дунайском берегу. В детстве, по дороге из школы в детдом, я всегда оттягивала возвращение. Я смотрела за реку и воображала, что там живут мои родители. На мысе, который уже за чертой города, но еще не дельта. Такая вот резервация для потерянных родителей. Они были невидимы, но не далеки. Как и многие детдомовские, я не имела ни малейшего понятия, кто меня зачал и родил. Не менее абсурдно было сравнивать ровную линию панельной застройки на Страда-Исаккеи с линией домов вдоль Центрального парка – бесспорным архитектурным шедевром: здания, элегантные до последнего плинтуса, пронизывал свет. Эти дома давали жильцам почувствовать, что их жизни полны грации и смысла, а в тулчинской панельке чувствуешь себя в лучшем случае вытолкнутым за пределы. За пределы всего, что стоило бы увидеть и испытать за короткую жизнь. Наверное, это еще одна глупость, но кто знает, быть может, за широким окном роскошного фасада тоже стоял ребенок и представлял, что где-то в Центральном парке живут его невидимые родители. Я ощупала банку через кожу сумки, затем наконец прошла несколько шагов по Восьмой авеню. Уже на следующем углу мне бросился в глаза причудливый небоскреб – с косым, многократно изломанным фасадом, – построенный поверх старого каменного здания. Это сооружение мне не с чем было сравнить. На всех четырех углах перекрестка высились узкие башни, словно поддерживая небо. Или отталкивая его подальше. Я вспомнила сказку, в которой кто-то карабкался на небо по стеблю огромного растения, а навстречу ему спускались всякие сказочные существа. Как раз для этого годились здания вокруг меня. Пока я изумленно глазела на них, меня чуть не задавил грузовик с надписью «Make the better move»[4]. На одной из витрин предлагали «красоту и приятность круглые сутки». На вывесках я читала названия, о которых никогда раньше не слышала: Wendy’s, Starbucks, City Bank, Duane Reade, Gotham Pizza, HSBC. Я увидела многоэтажный гараж, Matt’s Grill слева, а справа – широкий и высокий жилой дом без балконов. Мне вспомнились колоссальные фасады панельных многоэтажек на перекрестках Бухареста. Они похожи на отлитые из цемента утесы, о которые разбиваются волны городской жизни. Эти здания годились только для одного: вешать на них огромные плакаты, расхваливающие красоту, автомобили, виски и сигареты. Они отнимали у жильцов свет, вид из окна и рассудок. Но вот чего не хватало нью-йоркским жилым башням, так это балконов. Люди жили за иллюминаторами, как пассажиры корабля, который должен их куда-то везти, но не трогается с места. Я видела Cosmic Diner и Worldwide Plaza, Express-Wash-and-Blow с эпиляцией воском и удлинением ресниц, а еще Bikram Yoga, Vishara Video, Bar and Grill прямо рядом с New York Sightseeing: Hop On and Hop Off – The only way to see Big Apple… Целый Вавилон названий, ни о чем мне не говоривших. Между вывесками то и дело попадались остатки прежних времен – дома из красного кирпича, где располагались многочисленные заведения, желавшие что-нибудь продать одинокому, голодному, мучимому жаждой, больному, усталому, скучающему человеку: аптеки, стейк-хаусы, бары, магазины деликатесов и алкоголя. То и дело я поглядывала и на горизонт, куда уходила Восьмая авеню, но все еще никак не могла разглядеть башни Всемирного торгового центра – единственное, что имело для меня значение. На Сорок четвертой улице я свернула и прошла к Седьмой авеню, потому что увидела крупные вывески с названиями театров: Schubert, Majestic, Helen Haynes – и подумала, что я всего в одном квартале от пупа земли, который все называют «Таймс-сквер». Я вернулась на Восьмую авеню.