— Ага. — Значит… Полевое испытание? — Подозреваю, что да. — И кто против нас работает? «Ньюронетикс»? — Нет, они вне игры. Мы им предъявили очень серьезные вещи, так что они мешать не будут… По крайней мере явно, — добавила капитан после внушительной паузы. — Но ты держи ухо востро. Легко сказать. После вчерашнего меня и просто так могут пришить, даже не надо совать нос в эту мутную историю. Действительно, может, забить? Ведь оказывается, умные и опасные синтетики — это верхушка айсберга. Тут как бы история с «Сатихо» не повторилась… — Это может стать покруче, чем в восемнадцатом, — словно читая мои мысли, сказала Кацураги. — У меня все оперативники в разгоне, роют носом, в том числе и ложные следы. Ты будешь ударным форвардом, Икари. Если это и впрямь корпоративные дела, вопрос надо закрыть. Навсегда. Я сидел в своем кабинете, таскал из принтера бумагу и комкал ее. Хрустящий лист шуршал между ладонями, пока не превращался в теплый шарик — тогда я бросал его в корзину и брал следующий. И следующий, и следующий. Все мои вещи были тут, я даже не стал снимать полиэтилен, которым их накрыли, стащил только чехол с кресла, упал в мягкие объятия и погрузился в мысли. Бумага никак не заканчивалась, мои мысли — тоже. «Сатихо» была индийской компанией, которая наладила выпуск второго поколения Евангелионов. И решили они там, значит, не тратиться на проведение испытаний в колониях, а просто выпустили три дюжины синтетиков в город — Нью-Дели, кажется… Хотя нет, Нью-Дели забомбили еще в Войну, а это был… Нишапур. Да, Нишапур. Евы устроили там настоящий геноцид — уж не знаю, какую им там планку снесло. Может, именно эту боевую функцию и решили проверить. В конце концов, в азиатский эфир вышел один из синтетиков и объявил, что они создали химическое оружие и требуют снятия ограничения на возраст. С тех самых пор Ев больше не пускают на Землю, директоров «Сатихо» кого рассадили по нарам, кого и шлепнули. А города Нишапур больше нет — впервые после Войны было использовано ядерное оружие. Мне в этой истории всегда нравилось, как легко пожертвовали десятками тысяч людей ради того, чтобы убить в зародыше бунт нескольких десятков не-людей. Страх организованного восстания машин — он такой. Сильнее здравого смысла. В дверь кабинета постучали — неуверенно, как-то тускло. Я поспешно швырнул недокатанный шарик, промазал и громко пригласил входить. «Ох ты ж, вот оно как…» В приоткрытую дверь боязливо протиснулась давешняя свидетельница из приемной — та, что с обворожительным личиком и стройными ножками. — Простите, вы старший лейтенант Икари? — спросила она, замерев у входа. Эдакой милой девушке хотелось сразу объяснить, что мы, блэйд раннеры, вовсе не мясники и бессердечные убийцы, что не надо вот так бояться, что можно сесть, расслабиться и забыть все те ужасы, что треплют о нас журналисты… Я внезапно сообразил, что она из телецентра, а значит, сама вполне может оказаться журналисткой, так что отставил эротические фантазии и указал на кресло. — Это я. Присаживайтесь. Вы… — я порылся на столе, разыскивая ее дело, но она протянула свой пропуск. Ладошка у нее была как она сама — маленькой и тонкой. — Мана Киришима. Я поднял глаза и мысленно обругал себя болваном. Конечно, на экране и в реальной жизни люди выглядят очень по-разному, но уж я-то обязан был узнать ее. «А» — я ее фанат, «Б» — у меня, извините, профессиональная память. Должна быть, во всяком случае. А еще я читал протокол ее опроса. С ее именем. Черт, черт, черт… — Прошу прощения, Киришима-сан, не узнал вас сразу, — промямлил я, ругаясь, на чем свет стоит. Ну что за идиот? У тебя в кабинете твоя утренняя мечта, а ты тут сопли разжевываешь с причмокиванием… На измученном лице появилась бледная улыбка. — Меня редко узнают, старший лейтенант. «Еще бы», — едва не сказал я вслух. Не знаю, как эта ведущая обычно выглядит вне эфиров, но сейчас она была бледной тенью своего обычного бойкого обаяния. — Хм. Жаль, конечно. Да. Вы понимаете, что вас пригласили по убийству на телецентре? Мана вздрогнула и прикрыла рот ладошкой. С трудом поборов острое желание обнять ее, я изобразил участливое дружелюбие. — Простите, что напоминаю. Уверяю, не буду вас заставлять все вспомнить. Мне просто надо кое-что уточнить. Девушка кивнула и жалобно на меня посмотрела. Я ее, конечно, понимал. Убийство на твоих глазах травмирует, а если убивает Ева — не-человек, похожий на человека, — это остается навсегда и приходит в кошмарах. Сумасшедшая текучая пластика, полное безразличие и холод. Почему-то эти твари именно в убийствах раскрывают свою ужасающую сущность. Может потому, что в основе всех поколений их контуров — контур солдата и убийцы, их первого предназначения. Я все понимал, и она была милашка «обними-меня», но я — блэйд раннер. А жизнь — дерьмо. — Киришима-сан, скажите, как Евангелион держал нож? Девушка напряглась, подняла руку, сложив кулачок, и слегка согнула запястье. — Вот так, кажется. Но я… Могу ошибиться, все было так… Так быстро. Обратным, значит, хватом держал. Босяк, ей богу. Или спецназовец. В любом случае, только несколько версий базового обращения с оружием включали ножевые приемы этого типа, и найти прошивку, в которой содержались техники обратного хвата, будет легче. Значит, вычислю, кто именно из беглецов отметился там. — Спасибо, Мана… — задумчиво сказал я, растирая подбородок. — Ой, простите. — Да ничего, — девушка мило махнула ручкой и улыбнулась. — Так даже привычнее. — Гм. Да. Благодарю вас. А почему Ева задержался над телом Миямото? Мана подозрительно заморгала: я произнес ключевое слово «тело», назвал имя покойного, и сейчас будут слезы. — Я… — она зашмыгала носом и взяла-таки себя в руки. — Я не поняла. «Нет, ну какое солнышко, а?» — Ясно. Тогда постарайтесь описать — как можно точнее — как выглядел Евангелион в этот момент. Она задумалась, серьезно глядя куда-то мимо меня, кулачки девушки то сжимались, то разжимались. На такое можно смотреть вечно, однако я готов был уже поторопить ее, когда Мана, наконец, ожила. — Он как будто всматривался в лицо умирающего. И замер. Как… Как… — Как окаменел, — подсказал я холодея, и девушка закивала. «Ой-ей-ей… Да он же учился!» Я не понимал пока что ничего, — ни чему учился этот странный Евангелион, ни зачем, — но мне не нравились даже призрачные догадки. Евы никогда не интересовались трупом или тем, кто вот-вот станет трупом, их синтетические мозги безошибочно определяли, что живой гарантированно будет мертвым, и давали следующую команду — бежать, скрываться, убивать дальше. Видимо, версия «ноль-ноль» совсем-совсем иная. Понять бы еще — какая. Самое печальное то, что на этот счет меня не просветят даже непосредственные создатели модели: начиная с версии «ноль-два» Евы самообучаются, и что дадут базовые контуры после внесения прошивок — чертовски мутный вопрос. Теоретически синтетик становится идеальным в своей сфере эксплуатации, практически же… Мда. Практически же к этому добавляется прорва спонтанных вещей. — Простите… Ох ты черт, я, похоже, задумался… Ведущая, которую никто не узнавал, смотрела на меня и решалась что-то не то сказать, не то спросить. Наверное, что-то вроде: «вы найдете его?» Или: «как это забыть?» Я свинья, я знаю, но все свидетели убийств поразительно похожи. — Скажите, почему он не убил меня? «Ээээ… А ведь ты себя ненавидишь, милая девушка из телевизора. За что?» — Не знаю. — Но… Вы же должны понимать! Вот теперь она плакала — и совсем этого не осознавала. Просто слезы катились по ее щечкам, я смотрел на это, и мне становилось грустно. От того, что я не встану, не подойду и не обниму — и дело тут не в этике. Дело в мечте. — Простите, Мана, этого не знает никто. Возможно, он не видел смысла вас убивать, возможно, не получил приказа, возможно — да что угодно. Может, перемкнуло синапс не тот. Она всхлипывала и смотрела на меня, а я — на нее. Да, дорогая, увы, мы не всеведущи, мы толком не понимаем, на кого охотимся. Но и создатели Евангелионов не совсем в курсе, что они клепают. Так уж все сложно. — Я могу идти? — А? Да, Мана, конечно. Отдохните как следует и ни о чем не беспокойтесь. Мы обязательно найдем этого Еву. Фразы рвали мне рот зашкаливающим объемом пафоса, и по ушам резали остро заточенные шаблоны, — но ей надо это услышать. Наверное. Мне так кажется. — Спасибо вам, офицер. Она встала, снимая с руки свой смятый плащик — модный, серебристо-блестящий плащик, каких тысячи и тысячи вокруг, и я встал тоже, провожая ее к двери. Вот так и шел, как дурак, несколько метров рядом с симпатичной ведущей — моей утренней фантазией, а она тоже шла, не вылезая из своих мыслей. — Икари, вы не могли бы… Перезвонить мне, когда все закончится? Я не сразу понял, что она протягивает мне визитку и в глаза смотрит безо всякого кокетства. Ну, почти без. — М… Конечно. Я буду держать вас в курсе. Она взглянула как-то странно на меня и вышла. С другой стороны, как еще на меня после этих слов смотреть? Я изучал маленький прямоугольник синтетического картона, упираясь ладонью в закрывшуюся дверь. «Перезвонить… Конечно, Мана». Я рухнул в кресло, положил визитку перед собой и потянулся за свежим листом бумаги, но удовольствие мне снова испортили: в кармане ожил мобильник. Морщась от издаваемых звуков — финальная композиция какого-то аниме, кажется, — я вынул прибор и уставился на серый экранчик. «Номер не определяется». — Да. — Сын. Я взмок — моментально и весь, словно меня обдали из брандспойта. Вот уж этот голос я хотел слышать меньше всего. И благослови небо тех, кто надоумил меня купить телефон без видеосвязи. — Отец… — Ты ведешь дело по бегству с «Саббебарааха». Это было утверждением, и это мне не понравилось. Мне вообще это все не нравилось. Паника. Это паника, паника… — Веду. Я соображал, прикидывая, что услышу после этой одуряющей паузы, и готовился к худшему. Ну, не знаю, что принято говорить в таких случаях. В фильмах обычно приказывают завалить дело, иначе произойдет что-то плохое. Мозги пытались деликатно намекнуть, что не стоит мне угрожать, что я могу сделать очень сложной жизнь корпорации отца, но… Но! — Дополни свой список на уничтожение.