Наверное, ты только своим внукам — если у тебя будут внуки — решишься рассказать, что произошло в ту ночь, среди разбитых контейнеров и ящиков, где по укрепленному бетону текли потоки молока, масла и чего-то красного, где валялись куклы, куски пищевых пакетов, раскрошенные высокоэкспансивными пулями. Ты никогда в жизни не забудешь, как ты упал под весом прикрывшей тебя Евы. Нет, не так: ты никогда не забудешь момента, когда ты понял, что пуля сбила не тебя. Это как казнь. Тебя ставят к стенке, всего в чистом и белом, ты смотришь в невидимые из-за стволов лица, борясь с желанием закрыть глаза, а потом происходит это. Ты еще не понимаешь, на что заменяют расстрел, но все внутри уже орет, кричит, исходит фонтанами крови. Ты едва видел ее лицо — оно было в глубокой тени, но на твою грудь стекало что-то теплое. Ты попытался встать — и она встала вместе с тобой, цепляясь за плащ, закрывая тебя от неминуемого выстрела. И оттуда — из невидимой машины — выстрелили. И еще раз. Вас обоих толкнуло назад, но ты по-прежнему не слышал ни звука — ни грохота ливня, ни лая выстрелов. Только два сильных толчка, вбивающих ее тело в твое. Ты выстрелил. Не глядя, из-под ее руки, и когда больше никто не ответил, левой выхватил из-за пояса «выжигатель» — карманный ад на двенадцать персон. Ты видел только черный силуэт Евы, вырезанный в дожде фарами проклятого ховеркара. А потом за силуэтом ее головы померк свет и расцвели вспышки, потому что ты попал, потому что в этом мире должно быть немного справедливости. Хоть совсем чуть-чуть. Ты расскажешь, как вы вместе осели вниз, как ты прижимал ее к себе, боясь отстранить, боясь, что это отнимет у нее ее странную жизнь. Как ее дыхание слабо билось у твоего уха — твой слух прорезался только сейчас, но все равно ты не слышал ничего, кроме этого хриплого дыхания. Ты расскажешь, как звал ее по имени, пытаясь отыскать в ее запрокинувшемся лице капельку надежды, как… Но ты никогда и никому не расскажешь, что ты чуть не умер в остатках бакалеи, что вы обняли друг друга, только когда тебе понадобился щит от экспансивных пуль. Что это жестокий фарс — всего лишь фарс твоей запоздалой и извращенной совести. * * * — Рей! Я с трудом дышал, гул ливня набивался мне в уши, но я пытался кричать ей в лицо, удержать ее в сознании, я видел Ев и в худшем состоянии — их приходилось добивать. — Рей, ты слышишь меня? Дышит. Она дышит, значит, пока еще не все потеряно. Пока. Я поднял Аянами из лужи — насквозь мокрую, вся ее пижама пропиталась влагой — черти чем из разбитых бутылок, ее кровью. Чем угодно — но там не было ни капли моей крови. Наверное, мне хотелось умереть. Наверное, я себя ненавидел и был готов орать от боли и отчаяния с ее телом на руках. Я повернулся, и автоматические ворота открылись, впуская меня в подъезд. «Остановить кровь? Чем? Домой. Там есть регеногель и бинты». Ты только дыши. И только бы сердце выдержало, иначе это все зря. Я оступился на первом же пролете, остановился, опершись на перила, но зато понял, что из-под моих рук уже не так быстро вытекает тепло, и тяжелые капли все реже падают на ступени. «Держись, пожалуйста». Ступенька. Ступенька. Ступенька. Ступенька. Это чертовски страшно: выстоять против сумасшедше быстрого противника, сбить ховеркар — и медленно задыхаться, таща на себе умирающую, слышать, как жизнь покидает ее, понимать, что ты сам можешь подохнуть куда раньше, чем она. Дверь. Коридор. «Что же мне делать?» Холод понимания обвалился на меня: я знал десяток способов, как быстро прекратить ее страдания — страдания Евы — но вот беда, ни один из них меня впервые не устраивал. «В ванную». Она быстро задышала, я ошарашено всмотрелся в ее лицо и вдруг почувствовал, как сжимается ее рука, переброшенная через мое плечо. Судорога то была или нет, но она сейчас комкала мне мышцы. Сквозь жестокую боль я понял: она отключается — не надо быть специалистом по Евам — и трижды успеет меня поломать, прежде чем я скажу «мама». Рей потянула носом и хватка ослабла, так что я смог опустить ее в ванну. Душ — убрать грязь. Попытаться снять одежду. Понять, наконец, где третья рана. Пока я регулировал воду, ее снова изогнуло — теперь сильнее, и теперь тонкий металл края ванны легко согнулся под ее пальцами. Пижаму пришлось разрезать, Рей словно застыла. «Она очень худенькая…» Ран оказалось четыре — одна касательная по бедру, одна сквозная разорвала косую мышцу, но хуже всего были две пули, вошедшие ей в спину — два тупых толчка, вжавших ее в меня — и нет даже смысла пытаться что-то рассмотреть: это не бинтуется, не оперируется и не лечится. Вся надежда на то, что она — Евангелион. И на «регеногель». Я осторожно помыл ее, как смог. А потом просто расколотил оба флакона «регеногеля», вылив содержимое на нее, стараясь омыть раны. Да, мало. Да, придется сильно разбавить водой, чтобы ее тело полностью погрузилось в жидкость — но это лучше, чем ничего. Не могу вынуть пули и зашить — она в судороге просто сломает меня пополам. Не могу перебинтовать — придется тормошить ее. С тем же результатом. Нихрена я не могу, кроме как ждать, пока набирается в ванной жидкость, пока все слабее становится золотистый блеск разбавленной панацеи. Она сейчас дрожит на грани, а я… А еще я могу слушать шум воды. И внимательно смотреть, как бегут капли по ее груди, по животу — тоже могу. Я почувствовал, как скрипят зубы, и заставил себя приоткрыть рот. «Вот так». Я подложил полотенце ей под голову, скосил глаза на пальцы, сжимающие измятый бортик, и сел на пол, положив подбородок на край ванны. Только что открыли клапан и выпустили из меня весь гребаный воздух. Теперь очередь чуда — почти невозможного и неправильного чуда, которое нагло попрет все законы физиологии. Над поверхностью воды, вдруг ставшей — ха-ха — лечебной, была только ее голова — зажмуренные глаза, нечеловечески спокойное лицо, серые губы, заострившийся нос, меловые щеки, на которые словно капнули кляксами болезненного румянца. «Прости меня». Я отвернулся и, к счастью, увидел на полу пятно крови. Мысли понимающе рванули в сторону. «Я наследил на лестнице и там — на грузовой площадке». Лучший вариант — отморозиться. Но не прокатит — есть подбитый ховеркар, есть ущерб домоуправлению эдак на полтысячи кредитов, есть, в конце концов, пули, которые не заметит только слепой. «Камеры… Не помню. В подъезде видеонаблюдения точно нет. Ну, почти нет, но та камера, что над моей дверью, не в счет, пару кнопок нажать… А вот на грузовой площадке?..» Я замер. Нужно вспомнить — во что бы то ни стало. Иначе все зря — опять все зря. Рей застонала и дернула головой. Я сорвал с вешалки еще одно полотенце и подложил ей слева под ухо, чтобы она случайно не сползла в воду. А еще увидел, что в воде дымными струйками сгущается кровь. «Черт… Черт. Аптека. Позвонить в доставку». Я кивнул себе — срочно нужно больше «регеногеля». И вспомнить насчет камер. Что-то застилало мне глаза, пока я не сообразил, что это данные пленочного прицела и не сорвал игрушку к херам. «Вспомни, придурок. Ну же!» Узкая ниша, врезанная между двумя несущими пилонами. Автоматические ворота, пятачок балкона — сраные шесть на пятнадцать, вечно забитые коробками и блоками. Есть там камеры или нет? Ну же, ты туда три раза на дню ходил, когда жаба давила курьерам платить! Нет. Точно нет, вдруг понял я и вспомнил: грузовик сетевого супермаркета все не приходит, я курю, подняв воротник, сосед из восьмой все порывается трепаться, а я поднимаю голову и демонстративно принимаюсь изучать стены. «Нет там камер». Хорошо. Что дальше? Еву никто не видел, но на площадке бардак и сущий ад, на лестнице пятна крови, на моем автоответчике… Стоп. «Как там все звучало?» «Ты головная боль Икари. Все будет правильно, только если ты с нами. В одиннадцать на грузовой площадке». А ведь это похоже на чертов план, понял я и попытался встать — получилось плохо и только со второго раза, но это все херня. Главное, что я впервые за последние двенадцать часов знаю, как поступить правильно. Итак — для начала официальная версия: позвонили мне. Значит, аз есмь головная боль для господина директора «Ньюронетикс», и на убийственную свиданку звали меня. Гладко? Гладко. Я поежился: слишком гладко, черт возьми. Слишком-слишком. Настолько гладко выходит, что я, может, и впрямь ошибся, и вызывали в самом деле меня. Рей же или тоже ошиблась или… Или как раз все поняла правильно. В груди кольнуло, и я поспешил полезть в карман за таблетками. Кстати, а времени-то немного. Черт его знает, что утворит сердце после реанимационного раствора, пальбы и забега по лестницам. «Врача бы мне…»