Вот ведь дурище, а. — Послушай. Мне предлагали добровольно сдаться врачам. На распил. Чтобы эту дрянь вычистили — из ствола мозга, из почек, из сердца… Боже ты мой, как приятно вот так об этом рассказывать — сидя на трупах шестнадцати человек. Эдакий предмет гордости — костыль с лазерной пушкой, честное слово. Все мы любим свои костыли, особенно если они такие навороченные. — И ты не согласился. Это что — одобрение? Понимание? Плевать. Я выговорился, и мне хотелось курить, в пустой головешке плавали останки совести, перемешанные с отчаянием и транквилизаторами. Я-то выговорился, только мне теперь с этим дальше жить. — Ты странный, болван. — Да? Поздравляю. Ты поняла. Аска присела на край кровати, внимательно меня рассматривая. — Ты ведь никогда не использовал этот свой «берсерк», хотя, судя по твоему списку, висел не раз на волоске. Правильный ответ звучит так: «Я никогда раньше не боялся остаться одному». Но, увы, Аска, ты обойдешься враньем — я просто обречен на вранье. Вернее, на полуправду: я не скажу главную причину. — Для блэйд раннера «берсерк» почти бесполезен. Тайиб доказал, что Еву нельзя просчитать — ее реакция и выстрелы всегда быстрее. На одну тысячную секунды. Ровно на одну чертову тысячную. Так что… — И ты все равно продолжил ходить на этот семинар? Это не вопрос. Настоящий вопрос звучит так: «Почему ты учился этому, если это бесполезно против Ев?» Как бы тебе объяснить… — Ты хотел умереть? «Ага, так я тебе и сказал». — Нет. Я хотел стать лучшим в невозможном. Она встала с кровати и одернула свою пайту, слегка приподняв уголок губ: — Что ж ты тогда не стал учиться пускать фаерболы? Я закрыл глаза. — Хорошо, что тебя тогда не было рядом. И твоих дурацких советов. А то я бы полез изучать книги по прикладной магии. Она пошла к дверям — таким шагом идут на выход, когда понимают, что пора уходить. Но она почему-то задержалась в дверях. «Господи, банальность-то какая… Ну давай, давай уже что-нибудь презрительно-утешительное!» — Да, хорошо, что меня не было. Потому что тогда сегодня ты бы сжег этих «чистых» фаерболами. Это был наглый комплимент моему упрямству, и она вышла, так и не дав мне ответить. А я остался, и у меня в мозгах навзрыд рыдали слова Майи о том, что я тупой упрямец, что я лучший. Она так и не поняла, что меня нельзя загонять в угол — не поняла ни тогда, когда мы встречались, ни сейчас. Я чертов слабак, который на своей слабости соорудил гору мертвых тел. И теперь у меня дело, к которому оборваны ниточки, ненависть почти всех и вся, подозрения начальства, зависть напарницы. А еще мне надо вернуться домой. Я сцепил зубы. «Ну почему мне так тяжело каждый раз возвращаться домой?!» Глава 12 Обливаясь потом и тяжело дыша, я выбрался из лифта и обессилено прислонился к стене у своей двери. — Все, готов? — Фиг тебе. Аску я видел четко, и это уже было достижение. — Вот к чему это геройство? — поинтересовалась она. — Ты выписался, а значит, завтра с утра тебе на работу. А так бы еще… — Дома стены лечат. Я шарил по карманам в поисках ключей, пока не увидел их перед лицом. «Так, навести резкость, прекратить дрожать». Аска подергала связкой из магнитных и механических побрякушек и спросила: — Это ищешь? Я поморщился от резкого дребезжащего звука — как зондом по барабанной перепонке, ей-ей, — и отобрал их у нее. — Извини, на посидеть и так далее — не приглашаю. После первого-то свидания. — Болван, — улыбнулась Аска. — Не было никакого свидания. — Не было? — изумился я, угомоняя разошедшийся пульс. — Тогда тем более… На лестнице застыл какой-то паренек, глядя, как я, облокотившись на стену, ковыряю замок, но Аска, не поворачиваясь, сказала «брысь», и он исчез, пропуская ступеньки. Я даже не понял, поднимался он или спускался, потому что сердце как раз решило приостановиться — причем слишком резко. — «И так далее» ты и сам сейчас не потянешь. Так что я не в обиде. Подколка была настолько очевидной, наглой и настолько четко вела к облому, что я даже не стал реагировать. А вообще, она хорошая. Видимо, решение выписаться из госпиталя Аска истолковала по-своему и очень даже в мою пользу — так что вела себя даже почти любезно и на удивление мило. Плечо она мне, конечно, подставлять не стала, но, подозреваю, вовсе не из вредности. По-моему, просто не хотела обижать своего сильного напарника проявлениями жалости. Рыжая тем временем сделала ручкой: — Ладно. Жри вовремя стимуляторы, отсыпайся и — до завтра. Взметнулась огненная грива, исчезла за створками подошедшего лифта, и я открыл наконец дверь к себе в квартиру, где не был уже двое суток. Аянами стояла прямо у входа, так что я невольно чуть не выпал назад — на лестничный пролет. «Ну что ж такое, я же просил спрятаться!» Аккуратно закрыв за собой дверь, я попытался приостановить сумасшедший пульс и выровнять дыхание. В глазах попеременно то темнело, то светлело, и этой своеобразной морзянкой организм всячески намекал мне, что я завтра никуда не пойду. — Что с вами, Икари? Ее голос был обычным — тихим, ровным, ни единого колебания или всплеска, но мне почему-то почудилось, что она меня очень ждала. Хотя бы потому, что торчала у дверей, едва заслышала мой голос снаружи. Этот вопрос. Это неожиданное волнение. Это здорово, оказывается, раздражает — если помнишь еще, какую цену ты заплатил, чтобы тебя вот так вот снова встретили у дверей — внимательным алым взглядом. Ну и чтоб совсем уж быть точным — если помнишь, что это всего-навсего эмуляция заботы. Не говоря ни слова, я разулся — еще один приступ тахикардии — и обошел ее. «Ты что творишь, мудак? Ты же сделал все, чтобы испытать это еще раз!» Да, именно что все. И даже больше. Черт побери, как же болит в груди. Я закрыл глаза. Надо понимать, подкрашенные брызгами осколки шлема Майи — это плата за щемящее чувство тоски по Рей. Тот парень, которого выстрел отбросил на колонну — за наши совместные завтраки. Тот, который слег последним, — за… За… ну, скажем, за то, как она мне лечила руки. На кухне я просто упал на стул и вцепился пальцами в волосы. Больно. Мерзко. Я рад, что она жива и будет жива, но мне чертовски хреново на душе. Не то чтобы противно быть рядом с ней, видеть, слышать ее — просто противно. Точка. Мог бы — отправил ее куда-нибудь, с глаз долой, чтобы помнить только о своей спасительнице, изредка думать о ней и всласть бичевать себя за то, что я поступил правильно. — Вы хотите есть? — Нет. Она стояла сзади, за спиной. И вот за это я даже был благодарен ей: Ева не искала моего взгляда, не заискивала, не пыталась понять — может, это она в чем провинилась. Словом, вела себя снова как идеальная девушка, которая просто должна мне сниться, о которой я не могу не думать. Которой бы лучше не было. Совсем. Тишина. Я открыл глаза и сообразил, что сижу над давно застывшей кашей, разведенной молоком. «Это она, наверное, как всегда — в полседьмого разогрела». Рядом стояла чашка с простывшим кофе, и на поверхности жидкости уже собралась какая-то мерзкая пленка — вечно она там собирается. Я потому всегда и пью кофе еще горячим, чтобы не видеть наглядного подтверждения всем гадостям из передач о нездоровой пище… Мне стало совсем нехорошо — и мое состояние красноречиво подтверждало: я устроил ту резню ради самого себя. Чтобы это все у меня было. И теперь, получив желанное, я включил реверс. — Вам плохо?