— Потому что… Вспышка-вспышка-вспышка… Я кричу. Не могу сказать этого, не могу сказать ничего. Я просто кричу — у нее на руках, весь заляпанный кровью, с раскалывающейся головой. А еще я уверен, что у меня поседели виски — ведь я отобрал у себя около пяти лет жизни. Я кричу. Или не я? — Да запустите вы его сердце, недоноски! Моя квартира сгорает, как в объемном взрыве, и последней тает, словно щепка, хрупкая голубоволосая девушка. А потом пламя выгорает само в себе, становится скорее темно-багровым, чем слепящим. На секунду я вижу другое лицо, обрамленное тем самым огненным взрывом, а потом снова в затылок входит игла. *no signal* Потолок — не мой. Нужно срочно закрыть глаза, отчаянно помолиться кому-то светлому и доброму, и снова их открыть. Попутно, может, это поможет голове. — Икари-сан? Я поморщился: луч фонарика, направленного мне прямо в глаз, казалось, прожег голову насквозь. — Вы меня понимаете? Голос, как сквозь вату. — Понимаю. А заодно — ненавижу. — А? — Уберите эту хрень. Голос — он, черт побери, неприятно родной и даже похож на мой, только слегка попорчен поленообразным языком и пересохшим ртом. Свет пропал, и я пошевелился, хотя в шее все кололось и толкалось, как будто я там позвонками перетирал стеклянные осколки. — Где я? — Это спецгоспиталь управления, Икари-сан, отделение интенсивной терапии… Мой собеседник — я по-прежнему видел только силуэт медика — запнулся, а потом осторожно спросил: — Вы поняли все слова, которые я произнес? А, черт. Меня долго не было, видимо. Ну, с этого и начнем. — Клиническая смерть? — Да. — Сколько? — Три минуты одиннадцать секунд. Потом — синаптический коллапс. Долго. Очень долго. Значит, таки активировал «берсерк» — молодец я. Я улыбался, а медик молчал. Впрочем, может, из-за моей улыбки он и заткнулся. Зрение ко мне возвращалось, и я даже начал различать подробности обстановки: стандартное полузамкнутое ложе с прорвой разных датчиков и сканеров над головой, приглушенный свет, усталый небритый тип в зеленом халате. Никогда еще не валялся толком в нашей интенсивке, кстати. Ну, с почином, Синдзи, ха-ха. Врач взглянул на меня поверх очков и пожевал губами. — Мне запретили делать полный анализ, так что не могу… — Да наплевать. «Да ну? Тебе же до охренения страшно, брат». Я кивнул — скорее самому себе, чем ему — и продолжил: — Мне томографию с третьего курса делать нельзя, так что я не напрягаюсь и вам не советую. Врач пожал плечами. — Да, вам тут почти всем нельзя. И ангстремное сканирование, и трансдермальный зондаж — тоже. Так что я даже примерно не могу сказать, что с вашими внутренними органами. Я промолчал. Да, у всех свои беды — вон малый как в пещерном веке работает, один стетоскоп да рентген. Я бы ему даже посочувствовал, если бы не ощущал, что наделал страшных делов, от которых сейчас старательно пытаюсь отвлечься всякой ерундой. Тяжелый вздох врача отвлек меня от отвлекания самого себя. — Икари-сан, соберитесь. Серия вопросов для контроля состояния мозга. Ответить мне не дали. — Я сама его поспрашиваю. Свободны, доктор. В палате стало тесно — рядом с врачом обнаружились Сорью и Кацураги. Я попытался было сесть повыше, но, во-первых, больно стукнулся о нависающий прибор, во-вторых, грудина отозвалась дикой болью. Я поднял край покрывала и обнаружил здоровенный синяк по центру груди, а заодно — пластырь на боковой мышце. «Так, жесткий непрямой массаж сердца и пулевая царапина. Кажется, пулевая». Аска закрыла за доктором дверь и облокотилась на стенку, складывая руки на груди. Выражения ее лица я не видел, а вот капитан, к сожалению, была намного ближе. — Икари, что это, мать твою, было? Блин. Блин, блин и блин. Сколько себя не отвлекай, мне все равно это сейчас расскажут. Или… Или даже покажут. — Вот это. Кацураги щелкнула пультом, и панель напротив моей кровати ожила, там показывали новости, а именно — подозрительно знакомый холл, в который выносили мешки с телами. Самый главный вопрос замер у меня в горле: бегущая строка как раз сообщила, что убито шестнадцать террористов, заложники не пострадали. — Главный сюжет сегодня, — скребущим голосом сказала Кацураги. — А еще любят показывать вот это. Она включила запись основного блока новостей, сразу после заставки — «да я сраный хедлайнер» — и там ведущая с глазами напуганного щенка объявила сюжет о событиях в офисе «Ньюронетикс». Вроде как эксклюзив, вроде с камер наблюдения. Я закрыл глаза: мне это все равно придется слушать, но видеть не обязательно. Шестнадцать человек, как-никак. Из динамиков грохотали выстрелы, слышался визг, крики — а потом стало тихо-тихо. И защелкала беретта. Да, я увеличил свой список в семнадцать раз. Гореть мне, видимо, в аду. — Меня имеют по полной, Икари. «Да, капитан. Представляю». — С тех пор, как Винс грохнул Еву на глазах детской экскурсии, меня так не сношали. Ты слушаешь вообще?! Я кивнул: еще бы. Слушаю и все хорошо понимаю. Если я активировал «бересерк», то зрителям и общественным организациям насрать, что убиты террористы. Потому что это выглядело как… — Это бойня, сукин ты сын, понимаешь? Капитан ухватила меня за щеку и рванула вверх, мгновенно оживляя боль и в голове, и в груди, и во всем-всем теле, которое болело, как после центрифуги. Я открыл глаза. Мисато Кацураги внимательно смотрела мне вроде как прямо в мозг, и лицо у нее было как маска — неподвижное и безжалостное. Интересно, с каких пор Аска у нас такая молчаливая? Кацураги встряхнула меня и твердо сказала: — Я слила твою медкарту и твои профданные, потому что каждый гребаный звонок мне начинался со слов: «У вас там что, Ева служит?!» У нее было горячее несвежее дыхание — пустой желудок пополам с табачищем, — сеточка порванных сосудов в больших глазах, синие пятна под веками. А еще ей хотелось крови, и я ее в принципе понимал, только мне это было равнопараллельно. Я перебил стольких людей, и теперь все, что мне нужно — это придумать убедительное объяснение своему поступку. Просто для того, чтобы все было не зря. Думаю, Майя и остальные могли бы оценить иронию. Кстати, хорошо, что Майя закрыла забрало, иначе… Ах да, я уже, кажется, думал об этом. — Что скажешь, Икари? А что тут сказать? Мне даже стало интересно — мысли размеренно плыли в коктейле успокоительных и остатков каких-то еще диких медсредств. А может, это еще выходил «берсерк». Что сказать? Как объяснить? Я ощутил легкую панику. Может, ее уже нашли и убили? А что если камеры зафиксировали звук нашего с Майей общения? Что если «чистые» писали диалог? Нет. Судя по тону Кацураги, мое поведение до сих пор не объяснили. Хорошо. Оставим на потом. Тогда так: что Майя могла сказать мне такого?.. — Не спать, Икари! — Не сплю. «Я уплыл? Есть, кажется».