— Это дача моя. — Думаю, — отвечаю я, — холодно там. Не натоплено, небось. — Натоплено, натоплено. Я захожу внутрь. — Мама, это я, — кричит он. — Я не один, с товарищем. В доме тепло и пахнет едой. — А у меня пирожки как раз, — раздаётся женский голос. Голос не юный, так что вряд ли он принадлежит фальшивой горничной на «Москвиче». Появляется милая пожилая дама и да, она тоже похожа на Де Ниро. Вот же наследил америкашка. — Здравствуйте, проходите пожалуйста. — Это Егор, — представляет меня Злобин. — А это моя мама, Татьяна Михайловна. — Очень приятно, — киваю я. — Ой, Лёнечка, давно ты не приезжал. Законопатил меня в деревню, а сам и не бываешь. — А чем тебе здесь плохо, мам? Все условия, все удобства и даже телефон, чтобы подружкам звонить. — Ах, — машет она рукой и обнимает сыночка. Не думаю, что постановка, выглядит всё очень натурально. — Пойдёмте сразу к столу, — зовёт Татьяна Михайловна. — Вон там можно руки помыть. — Пять минут, ладно, мам? — кивает Злобин. — Мы пошепчемся немного и сразу придём. — Спасибо вам, Егор, — качает мама головой. — Если б ему не нужно было шептаться с вами, то и не приехал бы, наверное. — Проходи сюда, — говорит он мне. — В гостиную. Мы заходим в большую комнату с обитыми широкими досками стенами. Здесь горит камин, стоит старый кожаный диван, два кресла. Похоже на какой-то лондонский сигарный клуб, правда с русскими пейзажами, развешанными по стенам. — Затеял ремонт в маминой квартире, вот и перевёз её сюда, — обводит Злобин комнату рукой. — тут все удобства, печку знакомый топит, приходит постоянно, и снег тоже он убирает и в магазин маму возит. — Сколько вашей маме лет? — спрашиваю я. — Выглядит она замечательно. — Семьдесят пять, — отвечает он. — Садись на диван. Или… нет, давай в кресло. Будем с тобой, как Холмс и Уотсон. Трубку хочешь? — Конечно, киваю я, надеюсь, вы сейчас на скрипочке что-нибудь сыграете. Мама, мама, что мы будем делать, когда грянут злые холода… — Холода уже на убыль, — хмыкает он. — Ладно. Извини за постановку. Решил инсценировать твоё похищение. — На американском автомобиле? Типа я шпион империалистов? — А что, — пожимает он плечами, — план отличный. Таких машин раз-два и обчёлся, все на виду. Номера поставили эмвэдэшные, так что пусть у твоего друга Чурбанова ищут и у его босса. На некоторое время это их отвлечёт. — А кого «их», можно уточнить? Надеюсь, вы рептилоидов имеете в виду или инопланетян, на худой конец? — Ладно, не дуйся. Некогда было посвящать тебя в курс дела. — А если бы я… — Не смог бы, — перебивает он. — С моими ребятами тебе точно ничего не светит. Поверь. Верю, что ещё остаётся. — Я себе не верю, а вам верю, — цитирую я артиста Суханова. — Расскажите, пожалуйста, в чём суть этой игры. Мне почему-то кажется, что Кухарчук, если это его уши торчат, вскоре узнает, что МВД тут не при делах и, скорее всего, поймёт, что это ваших рук дело. И потом, куда я-то денусь? Вы меня нелегально переправите на Кубу? Или, может быть, в штаты? А хозяйством всем кто управлять будет? — Нет, на Кубу пока рановато, — качает головой Де Ниро. — Смотри. Кухарчук пока ничего не знает и чтобы что-то узнать, ему понадобится время. И мне оно понадобится. Как раз для того, чтобы нажать на нужные рычаги, чтоб ему по башке дали и он тебя в покое оставил. В МВД он не сунется, он там крайне нежелательная персона и вся его служба тоже. А просить коллег пошпионить за ментами ему несподручно, потому что по тебе он сейчас работает на свой страх и риск. Заметает следы, свой провал, то есть. Провал, который ему устроил не кто иной, как ты. — Я? — удивлённо переспрашиваю я. — Ты конечно. Устранил объект, по которому он работал. — Не совсем так. Мой человек устранил, надо думать, крышу объекта, по которому он работал. Я в деталях рассказываю о том, что произошло в магазине «Филателия» и в гостинице «Москва». Злобин погружается в раздумья — А вы с Евой в последнее время говорили, Леонид Юрьевич? — Нет, конечно, — хмурится он. — Сейчас с ней официально работает Кухарчук и контролирует каждый её шаг и вздох. Так что нормально поговорить с ней не представляется возможным. — Прям Мюллер какой-то, а не Кухарчук. Вы без пяти минут генерал, а он вам козни строит. — Тут звания роли не играют. Он совсем из другого управления, и какая там у них иерархия нам неважно. — А что важно? Почему он на меня взъелся? Типа свидетелей убирает? Так там ещё несколько человек было. Он всех планировал поубивать? Как он их искать собирается? Мы же законспирированы немного. — Немного, — хмыкает Злобин. — Всё твоё движение, как на ладони сейчас. Много внимания к нему приковано, а это значит, что и внимание органов тоже на него направлено. Так что твои солдаты рано или поздно где-то засветятся. Сечёшь? — Слушайте, а Еве ничего не угрожает? — спрашиваю я. — Думаю, нет. Это был бы уже не просто провал, а крах вселенского масштаба. Видишь, выходит, они вышли на бриллиантовую схему, а важные элементы этой схемы были уничтожены. Проблема усугубляется тем, что Еве пора уезжать. Она не может находиться здесь бесконечно и не вызывать при этом подозрений. А поскольку она одна из важнейших фигур в игре, вся операция накрывается чем? — Медным тазом? — предполагаю я. — Нет, Егор. Про таз я ничего не знаю, зато знаю про один важный человеческий орган, которым накрываются все нереализованные операции. А за это, сам понимаешь, по головке никто гладить не будет. За это и должности можно лишиться. А если узнают, что фигурантов они сами же и поубивали, представляешь, что начнётся? — А как узнают-то? — Ты скажешь и люди твои, как ещё-то? Поэтому вас всех и надо вывести из игры. Тем более, врагов у вас много, всегда есть, на кого свалить. — А горничная эта… она своя или взята на аутсорсинг? — Слова-то какие… Может и по контракту работать, не знаю. Да это и неважно совсем. Ладно. Я думаю, сейчас тебе надо залечь на дно и несколько дней не отсвечивать. — Уехать можно? — Через пару дней будет можно, — соглашается Де Ниро. — Надо сначала подстраховаться. Говорю же, нужно понажимать на педали и подёргать ниточки, чтобы Кухарчука этого прижать немного. — Мне звонок надо сделать, не один даже, — говорю я. — Можно от вас? — Лучше из автомата. На всякий случай. Окей? — Ладно, но по межгороду из автомата не позвонишь, а мне нужно. Заходит Татьяна Михайловна с огромной миской, практически тазиком с пирогами. — Ну-ка, мальчики, давайте за стол, а то остынет всё, в отличие от ваших разговоров. С разговорами ничего не сделается, их и потом закончить можно. Лёня, помоги мне, надо чашки принести. Она ставит пироги на скатерть, похожую на тонкий гобелен и украшенную богатыми кистями, а потом уводит Лёню на кухню. Мы сидим, пьём чай, смеёмся и довольно мило проводим время, если не брать в расчёт, что у меня дел невпроворот. Потом Злобин сажает меня в свою машину и везёт к таксофону, где я, удовлетворяю свои потребности в раздаче заданий и поручений. Я звоню и на базу. Тот номер никому не известен, стало быть и слушать его вряд ли придёт кому-то в голову. Два дня мы с Наташкой честно сидим в штаб-квартире, а потом Скачков везёт нас на машине в Минск. Целое приключение. А оттуда мы летим дальше, на моря. Страна, увешанная красными флагами и лозунгами, встречает делегатов судьбоносного партийного съезда, а мы с Наташкой летим в развлекаться. Чувствую себя олигархом с готовой на всё старлеткой. Из разговоров с Новицкой я узнаю о себе много нового. А из разговоров с Айгюль выясняю, что Рекс и Пашка чувствуют себя намного лучше. Саню и Сеню удаётся достойно похоронить. Так что теперь можно спокойно улепётывать из столицы. Мы прилетаем в Новороссийск, и сразу попадаем в руки Беллы. Она присылает за нами машину, и мы мчимся в Геленджик. Заранее ей была передана просьба ни с кем не обсуждать моё появление. — Всё та же гостиница, — улыбается Наташка. — Всё тот же ресторан, надо полагать. Начинаю чувствовать здесь себя, как дома. — Что же, — усмехаюсь я. — Об этом нужно серьёзно поразмыслить. Почему бы и нет, в конце концов. Первым делом мы падаем в постель и проверяем, не испортились ли пружины за время нашего отсутствия. Нет, не испортились. И, что даже ещё лучше, мы тоже совсем не испортились. Вон Наташка одна чего только стоит. Приезжают родители и Гена с Ларисой Дружкиной. Наташка хмурится, а я прошу оставить отца в покое и смириться с тем, что у неё теперь имеется гражданская мачеха.