В знак протеста Фрэнк разражается грандиозной истерикой, а я еще целую неделю вычесываю из волос блестки. Ксандер не появляется дольше, чем в прошлый раз. Мне уже двадцать пять. Пора бы и поумнеть. Ненавижу кокосовый торт! Еще один вечер, который я изо всех сил стараюсь забыть. Ксандер с Фрэнком сидят перед роялем, играя в четыре руки. Мими стоит за ними. Одна ее рука покоится на макушке Фрэнка – типичный для матерей собственнический жест, который говорит всему миру: это мой ребенок, я его люблю, и он меня тоже. Вторая рука лежит на затылке Ксандера. Это тоже о чем-то говорит, только я не уверена, что хочу вдаваться в подробности. 15 В тот месяц между моим днем рождения и Рождеством меня больше всего огорчало то, как сильно скучает по Ксандеру Фрэнк. Несмотря на мои уговоры, он отказывался даже близко подходить к роялю. Вернувшись из школы, мальчик шел в Дом мечты и садился на площадку второго этажа, положив подбородок на среднюю поперечину перил и болтая ногами, точно рыбак на мосту. Он не хотел ни бегать по двору с пластмассовым мачете, ни в пятисотмиллионный раз смотреть «Касабланку», ни даже устраивать мне экскурсию по своей галерее. Как-то раз, когда все мои попытки заинтересовать Фрэнка хоть каким-то более веселым занятием провалились, я сдалась и села рядом. Фрэнк взял меня за руку и сказал: – Грустная часть, о которой я тебя предупреждал. Мы долго сидели, взявшись за руки. Эти молчаливые посиделки напомнили мне вечера на крылечке с мамой после ухода отца. Я давно о нем не вспоминала. Даже не помню толком, как он выглядел, хотя это странно, ведь я была не такой уж маленькой. Мама дала мне коробку с его фотографиями, только они куда-то пропали, и на этом все закончилось. Думаю, я забыла его лицо потому, что искала отца в каждом мужчине, который появлялся в нашем квартале. Со временем чужие лица стерли из моей памяти его черты. От нечего делать я тогда увлеклась рисованием. Лучше всего у меня получались лошади и бульдоги – существа, которые появлялись в нашем районе не чаще, чем мой отец. – Все дело в ушах, – объясняла я одноклассникам, которые выпытывали у меня секрет успеха. – Они треугольные. Поклонники моего творчества серьезно кивали. Способности к рисованию и отличные оценки в сочетании с финансовыми трудностями позволили мне получить полную стипендию в Университете штата Небраска. Правда, я не строила иллюзий по поводу своих художественных талантов и после переезда в Нью-Йорк практически забросила живопись. Материалы стоят дорого и занимают много места. Краски пачкают мебель и издают не самый приятный запах, так что далеко не каждый домовладелец захочет сдавать жилье художнику. Я начала рисовать карандашные портреты в Центральном парке, надеясь зарабатывать этим на жизнь. Через пару месяцев я поняла, что лошади и бульдоги – куда менее взыскательные клиенты, чем туристы, и бросила это занятие. Роскошь заниматься искусством могут позволить себе богатые бездельники, по-настоящему талантливые люди и заблудшие души, которые считают себя таковыми, а мне надо оплачивать счета. Становиться бухгалтером не хотелось. Я понимала, что это разумно, и все же на что-то надеялась. Моей лебединой песнью в рисовании стал портрет Кэролайн, дочери мистера Варгаса. Я хотела отблагодарить его за свою новую работу, не связанную с бухгалтерией. Я стащила у патрона со стола снимок дочери, сделала копию и рисовала с нее. Это не совсем честный способ, поскольку на фото трехмерные углы и тени, с которыми художник имеет дело в жизни, останавливаются во времени и в двух измерениях. Впрочем, если мистеру Варгасу портрет принесет хоть половину того удовольствия, которое разыгрывала моя мать при виде очередного нарисованного пони, которого у меня никогда не было, я буду рада. Мне показалось, что портрет удался. Я вставила его в рамку и вручила мистеру Варгасу, который рассыпался в благодарностях. Правда, рисунок в тот же день исчез со стола. А когда я в последний раз навещала в больнице его супругу, портрет стоял на прикроватной тумбочке рядом с фотографией мистера и миссис Варгас в день их свадьбы, двадцать лет назад. Хотя я не отношусь к людям, которые имеют привычку плакать в больничных палатах, в тот раз удержалась с большим трудом. Пусть я не великий художник, зато мое искусство чего-то стоит. На следующий день после школы, когда мы с Фрэнком отправились нести наше скорбное бдение в Дом мечты, я вооружилась карандашом и стопкой пустых учетных карточек, села за желтый стол и начала рисовать мальчика в его любимых нарядах. Я не ожидала, что это доставит Фрэнку столько удовольствия. Он встал и начал прикреплять мои рисунки к стене галереи, то и дело меняя местами, чтобы получилась понятная лишь ему история. Практически сразу после этого у Фрэнка возникла блестящая идея: выставить на середину мастерской мольберт с холстом, чтобы я написала его портрет, который он подарит маме на Рождество. – Что можно подарить женщине, у которой есть все, кроме денег и мебели в гостиной? – спросил он. – Кофейный столик? – несмело предложила я. – Мама не пьет кофе. И от кофейных столиков одни неприятности. – Кто тебе такое сказал? – Уильям Холден. То есть мог бы сказать, если бы выжил после смертельного столкновения с кофейным столиком двенадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Маме нужен мой портрет, чтобы повесить над камином. – Ну, я не такой уж талантливый художник, – скромно призналась я. – Ей все равно. Мама любит рассматривать фотографии, у которых нет абсолютно никаких художественных достоинств. Она держит под кроватью коробку с моими детскими фотографиями, реально ужасными: я в одном памперсе, или сижу в детском стульчике с кашей в волосах, или сплю в странной позе, с поднятой задней частью и лицом, размазанным по подушке. Думаю, ей ужасно больно становиться на колени, чтобы достать эту коробку: я не раз видел, как она плачет, рассматривая фотографии. А если мой портрет будет висеть над камином, она сможет смотреть на него когда угодно, не напрягая суставы. Я решил поручить эту работу тебе, поскольку у меня нет свободных средств, чтобы нанять другого художника, а ты уже получаешь зарплату. Он вывернул карманы, показывая, что в них ничего нет. – К тому же у тебя будет хоть какое-то занятие, пока я в школе. Крыть было нечем. – Что ты сделала с Ксандером? – спросила у меня вскоре после этого разговора Мими. Я отвезла Фрэнка в школу и мыла пол на кухне, после чего собиралась пойти в Дом мечты и заняться своей главной миссией – портретом. Меня так поразило неожиданное дневное появление работодательницы, что я не сразу нашлась с ответом. – Что? – Я давно не слышала, чтобы Ксандер играл на рояле. Мне нравится слушать его игру, когда я работаю. Я для этого и купила рояль. – Хотите, я попробую включить музыку? – Если бы я хотела послушать рояль, то уж как-нибудь додумалась бы нажать кнопку, – сердито заявила Мими. – Неужели ты со своим блестящим умом не видишь разницы между человеком и компьютером? Она возмущенно покинула кухню. «Мими все раздражает», – написала я в тот вечер в блокноте с единорогом перед отходом в постель, но по здравом размышлении исправила: «Мими раздражает все, что я делаю». Это больше походило на правду. – Ксандер вернется к Рождеству, – задумчиво сказал Фрэнк на следующий день по дороге из школы. – У него нет семьи, кроме нас. – У Ксандера нет семьи? – переспросила я. – У него есть мать, отец, сестра и мертвая сестра, а больше никого, достойного упоминания, потому что он больше ни о ком не вспоминает. – Мертвая сестра? Что с ней случилось? – Не знаю. Буквально вчера вечером мама сказала, что Ксандер очень сильно напоминает ей одного близкого человека. Ты слышала когда-нибудь о Джо Ди Маджио? – Ты имеешь в виду бейсболиста? Ксандер напоминает твоей маме Ди Маджио? Я попыталась вспомнить, как выглядел легендарный спортсмен. Кажется, он брюнет. Может, большой нос? Симпатичный, хотя явно не Аполлон. – Нет, Ксандер напоминает маме кого-то другого. А ты знаешь королеву экрана Мэрилин Монро? – Ксандер напоминает ей Мэрилин Монро? – Полагаю, ты не знаешь Мэрилин Монро, поскольку она женщина, а Ксандер – мужчина. – Мне это известно, Фрэнк. И Мэрилин я тоже знаю. Сомневаюсь, что на всей планете найдется хоть один человек, не слышавший о Мэрилин Монро. Фрэнк ненадолго задумался. – А на Марсе? – Насчет Марса не уверена. Так о чем мы говорили? – Как я сказал, Джо Ди Маджио был женат на Мэрилин Монро сто семьдесят четыре дня в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. Когда они проводили медовый месяц в Японии, Мэрилин решила съездить в Корею, чтобы выступить перед нашими военными. «Джо, ты никогда не слышал таких оваций», – сказала она ему, когда вернулась. «Вообще-то, слышал», – ответил тот. Перед самым Рождеством я буду учеником недели. Я должен встать перед классом и рассказать о своем происхождении и о своей жизни до сегодняшнего момента. Мне хотелось бы услышать овации, хотя я не особенно надеюсь, поскольку их до сих пор не получал ни один ученик. Даже мальчик, который попросил своего папу-пожарного поставить на школьной площадке пожарную машину и разрешить нам залезть на нее. Разумеется, я позаботился об антураже для своей презентации. Придет мама, и она обещала позвонить Ксандеру, так что он тоже будет. Фиона отпросится с урока. – Я тоже приду. – Спасибо, не надо. В ночь перед презентацией Фрэнк вел себя еще беспокойнее, чем обычно. Слушая, как он бродит по дому, я в конце концов решила выйти посмотреть, не удастся ли заманить мальчика в кровать, пока он не разбудил Мими и весь город. В гостиной горел свет, и Фрэнк говорил так громко, что его услышали бы даже на галерке самого большого театра на Бродвее. Затем свет погас, и на потолке вспыхнули звезды. Они постояли неподвижно и лениво закружились по комнате. – С незапамятных времен человечество пытается разгадать тайны звезд и планет, населяющих нашу галактику, – торжественно продекламировал Фрэнк. – Это твой старый ночник, – услышала я голос Мими. – Я спрятала его, когда ты пошел в детский садик. Я выглянула из-за угла, умирая от любопытства, что там происходит. Фрэнк закрыл рояль и поставил ночник на крышку. Это была такая старая штука с лампочкой внутри, которая нагревает воздух и заставляет абажур с вырезанными на нем звездами кружиться все быстрее и быстрее. – Я наткнулся на него, когда искал свои алебастровые шарики, чтобы поиграть с Фионой на перемене, и понял, чего не хватает для презентации. – Этот ночник старше меня. Он принадлежал твоему дяде, когда тот был совсем маленьким, – сказала Мими. – Пожалуйста, береги его. – Ты уже мне это говорила, когда укладывала его на хранение. – Правда? – Ты сказала, что мы лучше спрячем его и достанем, когда у меня появится свой собственный маленький мальчик. Что он хрупкий, и его надо положить в коробку и поставить на верхнюю полку. Там я его и нашел.