– Ты же говорил, они считают тебя сумасшедшим. – И это тоже. – Может, их просто бесит, что ты умный и получаешь хорошие оценки. Дети порой такие глупые. Зато тебя любят учителя, правда? – Знаешь, что говорит мама? Учителя терпеть не могут, когда их исправляют. Час от часу не легче! – Надеюсь, ты этого не делаешь? – Только если они делают фактические ошибки. Я посмотрела в зеркало. Фрэнк не втянул голову в плечи, хотя надел очки. – Уинстон Черчилль провалил экзамены за шестой класс, – добавил он. – Неужели? – Да. Великий архитектор Фрэнк Ллойд Райт не окончил среднюю школу. Равно как и Кэгни, Гершвин, знаменитый фотограф Энсел Адамс и Ирвинг Берлин. А Чарли Чаплин и Ноэл Кауард – даже начальную. – Ты точно знаешь? – У мамы в прикроватной тумбочке лежит список. Если не веришь, загляни туда на досуге. – Я тебе верю. – Поехали домой. – Да, капитан, – сказала я и на ближайшей развязке свернула с магистрали. До конца поездки никто из нас не проронил больше ни слова. Мельком глянув в зеркало, я увидела, что Фрэнк спит, как младенец, очки-авиаторы висят на шее, а щека прижата к стеклу. Подъехав к дому, я услышала через открытое окно барабанную дробь пишущей машинки. Не успела я заглушить двигатель, как Фрэнк выскочил из машины и понесся к дому, точно электрический кролик, преследуемый настоящими гончими. Я нашла его под дверью Мими. Он сидел на корточках, раскачиваясь в кресле, невидимом обычным землянам вроде меня. – Что с тобой? – прошептала я. – Просто хочу посидеть с ней немножко. Я его понимала. Все бы отдала за возможность посидеть вот так со своей мамой. – Ну, хорошо. Только не мешай ей работать, ладно? Он кивнул, и я ему поверила. Пройдя на кухню, я вытащила из кармана обжигавший руки мобильный Мими и бросила на стол – пусть забирает. Достав из другого кармана список врачей и больниц, забила в свой телефон. После этого разобрала почту, захваченную на входе, то есть отсортировала рекламные буклеты от счетов. В почтовом ящике почти никогда не бывало ничего другого. Изредка попадались письма от фанатов, которые можно было узнать по адресу, написанному от руки, и маркам. Хуже, если марок на измятом послании не было. Это означало, что его просунул в щель почтового ящика сам поклонник. Каждый раз, когда я протягивала Мими кусочки чьего-нибудь сердца, заключенные в конверт, она выбрасывала их, не читая. Сегодня почта порадовала нас открыткой с изображением несуразной хижины, заваленной плюшевыми игрушками – из тех, что выигрываешь на ярмарке и потом таскаешь за собой весь день, не зная, как избавиться. Я перевернула открытку, приняв ее за дурацкую рекламу строительной компании или невероятно грустного детского сада, и обнаружила, что она адресована Фрэнку. Я не собиралась читать, просто слова, написанные крупными буквами, невольно бросались в глаза. «Рядом с Солт-Лейк-Сити. Ксандер». Опять таинственный Ксандер. Я положила открытку надписью вниз рядом с телефоном Мими и начала резать базилик для томатного соуса. Плеснув в сотейник оливкового масла, добавила раздавленный чеснок и томаты черри. Когда я отцеживала спагетти, в кухню вошел Фрэнк. – Я проголодался. – Как раз вовремя, – сказала я, ставя перед ним тарелку с едой. – Можно мне поесть на диване? – Нет. Ни один уважающий себя джентльмен не станет есть на диване. – Почему? – Потому что человечество не зря изобрело столы, позволяющие спасти прекрасные брюки от ужасных пятен. А заодно и диваны. – Разумно, – признал Фрэнк и сменил тему. – Она никогда оттуда не выйдет? – Выйдет. Ей же надо поесть. Смотри, тебе пришла открытка. Фрэнк увлеченно гонял вилкой помидор по велодрому тарелки и не обратил внимания на мои слова. Когда он доел, я подвинула к нему открытку. – Смотри, мне пришла открытка, – сказал он. – Ух ты, здорово! От кого? – От Ксандера. Он вернулся на нашу сторону континентального водораздела. – Кто такой Ксандер? – как можно более непринужденно спросила я. – Мой учитель музыки. Когда он здесь. – Вот как? А давно ты занимаешься музыкой? – С раннего детства, только нерегулярно. – Никогда не слышала, чтобы ты играл. – Я не очень люблю играть, больше слушать. – А зачем тогда учишься? – Мама говорит, что талант нужно развивать. Кроме того, Ксандер мой друг. Он приходил к нам играть на рояле еще до моего рождения. Сначала учил маму. Она говорит, что ничего не получилось, потому что она слишком старая для учебы. И все же Ксандер ей нравится, а ему нравится наш рояль, и мама дала ему ключ от дома, чтобы тот играл, когда захочет. Я отвернулась к раковине, чтобы Фрэнк не увидел выражения моего лица. Не то чтобы он был знатоком человеческих эмоций, просто я стыдилась показать свое нездоровое любопытство кому-то более разумному, чем испачканная жиром сковорода. – Так он здесь живет? – Иногда, когда приезжает в город. Ксандер зарабатывает на жизнь уроками игры на фортепиано. А еще играет в ресторанах и модных универмагах и получает много денег. А потом путешествует, пока они не закончатся. У меня в галерее есть ретроспектива его открыток. Хочешь посмотреть? Как усердная домработница, собственноручно и неоднократно пропылесосившая каждый дюйм вверенной территории, за исключением запретного кабинета Мими, я недоумевала, где же он прячет свою галерею. Фрэнк провел меня через раздвижную дверь, пронесся мимо инсталляции на дереве и затормозил перед гаражом. Я видела его тысячу раз, и все же как-то не задавалась вопросом, почему туда не ставят машину. Гараж прилегал к каменной стене, черепичная крыша в тени огромного эвкалипта поросла мхом, а стены, в отличие от дома, были полностью каменными. «Практично, – подумала я, – не выставлять же на всеобщее обозрение хлам, который обычно хранят в гаражах». Фрэнк одной рукой толкнул дверь вверх и отвесил поклон, точно Аладдин, приглашая меня в пещеру с сокровищами. Изнутри гараж не напоминал ни пещеру, ни свалку. Он столь разительно отличался от дома, что у меня перехватило дыхание. Выбеленные дощатые стены с декоративными балками, на заднем плане большое окно до самого потолка, представляющего собой одновременно пол чердака, который занимал бо́льшую часть пространства. Через стеклянные люки по обе стороны остроконечной крыши лился дополнительный свет. Бетонный пол, должно быть, покрытый специальным лаком, сиял, точно мраморный. На нем не было маслянистых пятен или выцветших напоминаний об утечке жидкости из радиатора. А самая большая странность заключалась в том, что весь первый этаж был девственно пуст – ни старых велосипедов, ни запылившихся детских игрушек, ни ржавых инструментов или старых оконных рам. Не было даже граблей и садового шланга. Я в жизни не видела такого безукоризненно чистого гаража. Да еще такого огромного. В нем запросто поместилась бы дюжина тракторов. – Как здесь красиво и чисто, – сказала я. – Хоть ешь с пола. – А джентльменам разве можно? – Нет, джентльменам нельзя. Я образно выразилась. Так говорится, когда пол действительно чистый. Обычно гаражи напоминают кладовку Дагвуда Бамстеда: стоит открыть дверь, и тебе на голову падает всякий хлам. – У Фиббера Макджи тоже был такой шкаф, – просиял Фрэнк, – и создателям радиопередачи пришлось отражать этот беспорядок с помощью звуковых средств[1]. В отличие от меня, мама – не архивариус, она не любит хранить вещи. По ее словам, чем больше у тебя вещей, тем больше ты теряешь. Если мама чем-то не пользуется, то не успеешь и глазом моргнуть, как она это выбросит. Пойдем, галерея наверху. Фрэнк вскарабкался до середины небольшой деревянной лестницы, толкнул дверцу люка и пролез в него, после чего высунул голову в люк, наблюдая за мной. – Осторожнее, – предупредил он. – С этой лестницы уже упала одна старушка. А она стояла ниже, чем ты сейчас. – Какая старушка? – У которой мама купила дом. Она построила его в молодости. Гараж продавался вместе со старым домом, старушке не разрешили строить новый, и она не стала сносить этот, а превратила его в художественную мастерскую. Поднявшись наверх, я поняла, что бывшая хозяйка дома была художником-любителем, потому что имела все, о чем только может мечтать, но редко позволяет себе настоящий художник. Свет и пространство, широкие шкафы с ящиками для хранения рисунков, стеллажи у стен, куда можно повесить полотна и мольберт. Раковина для мытья кисточек и столешница вдоль стены, а внизу тоже ящики. Пара ярко-желтых стульев с прямыми спинками, и такой же желтый стол, который непонятно как сюда подняли, и такого же цвета диван с журнальным столиком. – Смесь дома мечты Барби и «Спальни в Арле» Ван Гога, – сказала я. – Да, – согласился Фрэнк. – Или кто-то попал на распродажу желтой краски. Смотри, здесь есть ванная. Он открыл дверь и показал мне маленький санузел. Медная ванна размером с чайную чашку, крошечный умывальник – с кофейную, а над старинным унитазом висит бачок с цепочкой. Я не удержалась от искушения за нее дернуть. Вода смылась с таким шумом, точно самолет оторвался от авианосца. Фрэнк закрыл уши и поморщился. – Извини, – сказала я, когда он убрал руки от ушей. – Я просто никогда не видела такого туалета. – Ван Гог сделал бы то же самое, – сказал Фрэнк. – Он тоже такого никогда не видел. Как и вот этого. Подойдя к раковине, мальчик повернул ручку наверху шкафчика с ящиками и открыл спрятанный там холодильник, из которого пахнуло застоявшимся прохладным воздухом. В соседнем ящике оказалась маленькая двухконфорочная плита. – Ничего себе, – сказала я. – Здесь можно жить. Твоя мама часто сюда приходит?