Половину полосы занимала фотография мужчины в черных очках, в костюме десантника, с автоматом на груди. — Кто это? — Наемник. Ландскнехт двадцатого века. В Америке их зовут «дикие гуси». — Он что — американец? — Зачем? Наш. Воевал в Афгане, во Вьетнаме, в Никарагуа и далее везде, где у нашей державы был интерес. — Ну и что? — Как вы полагаете, какова у него фамилия? — По вашей теории, либо Мертвецов, либо Душегубов. — Ну зачем же так резко. Резников. От — «резать». — Ну, сколько других Резниковых… — Погодите. Помните чемпиона мира по бегу Борзова, а по фехтованию — Сабельникова, а начальника одного из управлений Минздрава — Живодерова, не говоря уже о татарских корнях всех Баскаковых, Толмачевых и т. д. и т. п. — А фамилия Раскуров что означает? — Надо подумать. Но по первому впечатлению что-то недоброкачественное. Пьянь или шпана. Сказал неожиданно злобно, и Ирина вспомнила, как единственный раз привела Кольчеца на какой-то служебный междусобойчик. Сто лет назад. Кольчец распустил павлиний хвост и трещал не умолкая, никому слова вставить не давал. Запомнились завистливые восторги сослуживиц и темный неподвижный взгляд Саши из угла, где молча просидел весь вечер. — А у моей Ленки девичья фамилия Каженова, ну и что это значит? — тихо спросил Митя. — Каженова, это… — Саша осекся, — Каженова… она белоруска? — Не, по соседству, из Щорса, украинка. Ирина Федоровна, может, ее облучило, она ведь у родителей была, а до Чернобыля меньше сотни, может, облучение это? — тоскливо спросил Митя. — Я говорила с Дубовым, он сказал, что по его части все нормально, — повторила Ирина уже в который раз. — Мне тоже кажется, что в нейрохирургию ее надо. — А звали зачем? — Да так… помехи какие-то были, сейчас нет. — Но ведь ваш пациент в другом корпусе. Помехи вполне возможны, включили где-нибудь рентген. Да, Александр Игнатьевич? Саша не отозвался. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел в пространство. — Митя, вы вот что… у Коновалова работает моя подруга, я дам вам ее домашний телефон, поговорите с ней. Покосившись на погруженного в размышления Сашу, она написала телефон. Митя взял бумажку, сунул в карман. — Я пошел. Завтра зайду, ладно? А то сегодня действительно не до чего, сегодня меня к ней не пустили… Ирина пила остывший кофе, стараясь отхлебывать и глотать бесшумно. Присутствие Саши, вот так — наедине, как всегда, тяготило ее. Как всегда, казалось, что он медлит, не решается произнести что-то непоправимо тяжелое. — Что вы ему голову морочите какой-то подругой, — тихо сказал Саша, — какая подруга, при чем здесь подруга? Каженова — это от «скаженной», то есть сумасшедшей по-украински. «Сам ты сумасшедший», — хотелось сказать Ирине, но промолчала. Наталья распахнула дверь. — Господа! Потрясающая новость! Две потрясающие новости! Первая — менее потрясающая, прямо из недр дирекции. Вы, Ирина Федоровна, и вы, Александр Игнатьевич, через три дня отбываете в Питер на международный симпозиум, тема… не имеет значения, я ее не поняла, да и вы, наверное, не поймете. Проживание в гостинице «Ленинградская», проезд в СВ, теперь дело за погодой. Как я вам завидую! Шведский стол, Большой драматический, прогулки вдоль Невы, кофе на Литейном — да, ленинградская болезнь, не забывайте о ней. — Что это за ленинградская болезнь? — Их несколько, Ирина Федоровна. Некоторые вам не грозят, а вот водичку из крана пить низзя. Последний раз я чуть не загнулась. Один мэн на «тойоте»… — Ну ладно, давай вторую новость. — Вторая… держитесь крепче. — Держусь. — Я всех нас записала в турпоездку в Ю-эс-эй. — Ты что, с ума сошла? Кто тебя просил? — холодно поинтересовался Саша. — Не хочешь? — Не хочу. — Вот это да! А я-то старалась… Выходит, зря… Ну тогда я тебя вычеркиваю. — Я сам себя вычеркну. Саша резко поднялся. — Крэзи, — крикнула ему вслед Наташа, — путевка со скидкой, научный обмен! Но мы с вами едем, Ирочка, да? Едем! — Она обняла Ирину, овеяв сложным ароматом дезодоранта, шампуня, кремов и духов «Пуассон». — Это же дорого, наверное. — Неважно. Возьмем в долг. Такие поездки окупаются. — Как? — А вот этот вопрос я беру на себя. Разве вы забыли, что Америка — страна проживания многих моих друзей и… Леонида Осиповича. — Откуда знаешь? — Ирина Федоровна, да очнитесь вы, наконец. В стране перестройка, гласность, демократия, все пишут друг другу и ездят туда-сюда, сюда-туда. У трех вокзалов появились малолетние проститутки, в гостинице «Ленинградская» открыто казино, брачные объявления печатают газеты, в подземном переходе на Пушкинской продают порнолитературу, средства массовой печати пропагандируют оральный секс, а вы всё — белый верх, черный низ, умри, но не дай поцелуя без любви, четвертый сон Веры Павловны, помните? Сон-то сбылся! Свободные люди свободно любят друг друга, свобода сексуальным меньшинствам! Дадите завтра ключик? — Ты же только «Муму» читала… А твоя гарсоньерка? — Я же говорю, квартиры теперь сдаются только за валюту. Помогите перезимовать. Через месяц-два у меня будет своя хатка на Аэропорте. — Тебе ключи на когда? — Ну, думаю, с четырех до семи. В восемь у меня свидание с герром Франком, помните, такой длинный из Мюнхена, занимается медицинской генетикой. Кстати, он тоже едет в Питер. Там и увидитесь. — А ты почему не едешь? — А у меня родители строгие, они меня с чужим дядей не отпустят. Вот съезжу в Америку, потом в Тбилиси, потом… ауф-видерзеен — и в Мюнхен. — В Тбилиси зачем? — Хочу сделать герру Франку подарок, а запечатывают лучше всего в этой неспокойной нынче республике. — Наташа… — Ну ладно, не сердитесь, Вера Павловна, давайте я для вас что-нибудь хорошее сделаю. — В четвертом есть у тебя кто-нибудь? — Есть. — Меня интересует один больной. Все, что известно о нем. Все, все, все… — Этот тот, который сейчас на проводе? — Да. — Я пошла? — Прямо сейчас? — А когда же? Давайте номер истории болезни.