В детстве она посещала синагогу и слушала рассказы о божьих деяниях, но всегда пыталась найти рациональное объяснение божественному. Почему он наказывал? Почему ему было больно? Почему проповедовал? Что за постоянные величины скрыты за его выбором? Но когда она задавала эти вопросы, никто не мог ей ответить. В конце концов, Бог не был существом, чье поведение она могла изучить и оценить. И лишь отец понимал ее. – Мне нравится размышлять о божественном, как о каком-то неизвестном факторе, – сказал он. – Думай о вселенной, как о бесконечном уравнении, Зося. Возможно, вещи, которые добавляются, а затем исчезают, например, новые братья и сестры или потерянные дома и страны, возможно, они всего лишь часть баланса этого уравнения, сумма того, что мы не способны увидеть. – Но тогда мы никогда его не поймем, – сказала Зофья, нахмурившись. – Ах, Зося, – широко улыбнувшись, ответил отец. – А кто сказал, что мы должны понимать? Когда он широко улыбался, это означало, что не о чем беспокоиться, и Зофья чувствовала, как напряжение отпускало ее. – Я верю, что мы предназначены для более прекрасных вещей, согласна? – сказал ее отец. – Мы должны использовать во благо все то, что нам дано. Время – это общий знаменатель, данный нам всем, и он не бесконечен. Зофье нравилось это объяснение, хотя порой оно и расстраивало ее. Спустя годы она по-прежнему верила в слова отца. Она помнила об этом великом, неизвестном уравнении после смерти родителей, когда ее выгнали из института, когда заболела Хела. Это была не несправедливость, а всего лишь достижение баланса. Только и всего. И ей не надо было видеть или понимать это уравнение, чтобы верить в его силу. Но сейчас, стоя на пороге, между пещерой и храмом, Зофья вдруг ощутила это уравнение. Ей никогда не нравилось ощущать Творение разума. Оно представлялось ей вторжением чужеродных видений и ощущений. Но то, что она видела и чувствовала в эту секунду, было совсем иным. Казалось, словно храм рассказывает ей свою историю. Зофья видела то, что было невозможным. Ощущала знание, которое сотни рук вдолбили в солому и грязь, возводя грандиозное сооружение, и словно помогала поддерживать огонь в печах, где обжигали тысячи кирпичей. Она слышала множество незнакомых языков и все же понимала смысл произнесенных слов: Береги себя. Прячься. Не смотри. Зофью переполняла непостижимая легкость, словно она заглядывала в бездонную темную пропасть. Внезапно странные ощущения исчезли. Зофья открыла глаза. Ее ладонь была прижата к губам. Она не помнила, как сделала это. Ее пальцы касались вмятины над верхней губой. – Вот здесь, – как-то сказала ей Хела, когда они лежали в темноте. – Здесь ангел прижал свой палец, запечатывая все тайны мира, прежде чем мы появились на свет. Зофье нравилась эта сказка, хотя с точки зрения логики это представлялось ей невероятным. Теперь же она глубоко вздохнула, чувствуя себя гораздо спокойнее, чем все последние годы. Появление великого уравнения было кратким, подобным неуловимому мигу, когда вспыхивает зажигаемая спичка и тут же гаснет. Однако ощущение того, что вселенная на краткое мгновение приоткрыла ей свои тайны, осталось. 30. Энрике Энрике споткнулся, едва не упав, когда храм освободил его разум. Он смотрел на блестящий стеклянный ночной пол, на огромный зиккурат, чья вершина исчезала в лесистом потолке. Он ощущал запах обожженных на огне кирпичей. В его ушах звучали переливы тысяч постепенно затихающих молитв. И в конце концов он остался один, ощущая переполнявший его восторг. Энрике искал доказательства своих исследований в уголках потертых древних карт и в старинных бронзовых артефактах, покрытых зеленоватой патиной, но даже и не мечтал увидеть их так явственно. Перед его мысленным взором мелькали образы людей, натягивавших струны божественной лиры. То название, которое придумали для них в западном мире, не соответствовало действительности. Они были не просто Забытыми Музами. В других культурах их одаривали и другими званиями – жрицы отвергнутых богинь. И хотя несколько секунд назад Энрике помнил их имена, теперь он не знал, как произнести их. Как странно, – подумал он, вдруг усмехнувшись. Как историк, он судил о мире по прошлому, но история никогда не умирала. Она была яростно живой, даже если была забыта, даже если существовала в образе призраков, преследовавших завоевателей или женщин, рассказывающих своим детям страшные истории на ночь. Всю свою жизнь Энрике искал хоть тень правды в этих сказках и страстно верил, но теперь он знал. Это была разница, подобная разнице между ночью и днем, словно ты стоишь в лучах самого первого рассвета и смотришь на рождающийся перед тобой мир. – Я… я не могу в это поверить, – воскликнул Энрике, пытаясь рассказать о своих чувствах. Лайла, стоявшая рядом с ним, тихо дрожала. Энрике подумал, что она плачет, и его сердце сжалось, но нет. Она смеялась. Он уже целый год не видел на ее лице такой улыбки. Шумный вздох привлек его внимание. Гипнос опустился на колени, его губы приоткрылись, глаза сделались огромными. Даже Зофья выглядела потрясенной. Наконец, он взглянул на Северина, и на мгновение ему показалось, что между ними никогда не возникало разногласий. Северин улыбнулся, и Энрике узнал его прежнюю улыбку. На его лице появилось озорное выражение, смешанное с легким недоверием, всегда следовавшее за каждым их удачным приобретением. И на этот раз Энрике полностью разделял его чувства. Они молча обернулись к храму. Удивительное очарование этого места не рассеивалось, но теперь глаза Энрике привыкли к его яркости. Понемногу он стал различать детали, замечать особенности, объединявшие все в этом месте. Его внимание привлекли огромные автоматоны. Он понимал, что они настоящие, однако фигуры не двигались. Энрике сам не заметил, как сделал шаг вперед, но Северин поднял руку, загораживая ему проход до того, как нога Энрике коснулась блестящего пола, по периметру которого возвышалась насыпь из мягкой рассыпчатой глины, которую они видели в пещере, шириной примерно в метр. – Подожди, – мягко произнес Северин. – Чего здесь еще ждать, mon cher? – с улыбкой спросил Гипнос. Он указал на зиккурат. – Теперь мы точно знаем, куда идти! Просто поднимемся по ступеням, и вуаля! Вечная жизнь, вечная радость… Вечная Лайла. Лайла, улыбаясь, покачала головой. – Да… да, все это будет и даже больше, – сказал Северин, глядя на нее. Энрике заметил боль в его глазах. – Но мы пока не можем рисковать и вести себя безрассудно. Мы должны осмотреться. – Все мои инструменты потеряны, – сказала Зофья. – У меня не оcталось ничего, кроме ожерелья Теската, спичек и вот этого. – Она подняла руку. Гипнос нахмурился. – И чем нам поможет твоя правая рука? – Нет, – ответила она. – Это Сотворенный рукав, который может пылать как факел, не причиняя вред своему владельцу. У Энрике тоже такой. – Правда? – удивился он. Она кивнула, кивком головы указав на серебристую ткань, обвязанную вокруг его руки. Остатки карнавальных костюмов. Он сохранил повязку, как талисман. – Это, конечно, хорошо, но нам не понадобится огонь, – заметил Северин. – А вот что нам пригодилось бы, так это кинжалы и веревка, на случай, если возникнут какие-нибудь препятствия… У нас это есть? – Зофья покачала головой. – У меня есть это, – сказал Гипнос, обмахиваясь веером. – Возможно, что-то осталось в рюкзаках, – сказала Лайла. – Дайте их мне. Северин скинул свой рюкзак, протягивая ей. – А я свой потерял, – сказал Энрике, вспоминая о скелетах. – Это все равно ничего бы не изменило, – заметила Зофья, постукивая по своему ожерелью. – А мой остался в другом конце пещеры, – сказал Гипнос. – Думаю, нам придется положиться исключительно на силу наблюдения, – заявил Северин. – Что вы видите? Энрике? Что привлекло твое внимание? Энрике указал на гигантских автоматонов. – Сначала я решил, что они были… царями, – медленно произнес он. – Но теперь не уверен. Думаю, эти скульптуры были созданы в XI веке в период правления империи Пала, в Южной Азии. Обратите внимание на безмятежные, почти тантрические выражения их лиц – глаза с отяжелевшими веками, расслабленные рты, – все это явные отголоски влияния буддизма. – Это стражники? – спросил Северин. – Не думаю, у них нет оружия, – сказал Энрике. – Если это автоматоны, как я и подумал вначале, тогда они должны подчиняться… напомни, как это называется, Лайла? – Bhuta vahana yanta, – ответила Лайла, вытаскивая из рюкзака обгоревший моток веревки, и нахмурилась. Свет упал на золоченый футляр, в котором когда-то была спрятана карта Повельи. – Проще говоря, это механизмы, движимые духом, но они управляются Творением. – Точно, – сказал Энрике. – Но я не вижу механизмов. – А могут они быть спрятаны… вот в этом? – спросил Гипнос, указывая на серебристый туман, окутывавший храм. – Возможно, – ответил Энрике. Ему совсем не нравилась мысль о том, что нечто может скрываться в тумане. Следить за ними. – Но главное, не вызвать их появления. – Справедливо, но как нам этого избежать? – поинтересовался Гипнос. Северин взглянул на пол, слегка нахмурившись. – Это пространство всегда точно так же выглядело в видениях, которые являлись нам? Энрике пытался восстановить в памяти все видения, посещавшие его. Он вспомнил солнечный нимб, окружавший зиккурат. – Пол… – воскликнула Зофья. – Он… меняется. Энрике вытаращил глаза. И точно, стеклянный пол у них под ногами слегка посветлел. Звезды померкли. Легкая алая дымка проступила у подножия зиккурата. Он обернулся к Северину, чтобы спросить, что тот об этом думает, как вдруг тишину прорезал незнакомый звук. – Что это? – воскликнул Гипнос, оборачиваясь к ним.