— А-а… Понятно… В первой хирургии лежите? — Да. А ты во второй? — Угадал… — интонация голоса опять отклонилась в сторону «грустно». — Что у тебя с рукой? — показываю на её левую руку, закованную в гипс от плеча, до самых кончиков пальцев. — Ты глупый? — Нет. — Тогда почему задаёшь такие глупые вопросы? Что ещё может быть под гипсом? Только перелом. — Переломы тоже разные бывают… — Какая разница? — Иногда перелом бывает закрытый, а иногда открытый. — Дурак! При открытом переломе оставляют незакрытым то место, где рана. — Не ругайся! Я же не доктор. В переломах и гипсах не особо разбираюсь. — А у тебя синяки на лице? Тебя били? — Ну, так… Подрался слегка. — С братом? — Нет. Почему ты так решила? — Он же тоже здесь? — Нет. Его ударили ножом… А я за него заступался, и всех их побил. Думаю, что рассказывать этой девочке, что одного из нападавших я убил — не стоит. — Ножом? — её васильковые глаза расширились… — Ты сказал, что всех их побил… А сколько их было? Вот что мне сказать? Правду? Не поверит. Скажет, что я врун. А врать не хочется. Придётся рисковать. — Семеро их было. — Врёшь! — Я так и думал, что ты не поверишь. — Но ты же врёшь. Не мог ты один побить семерых. Или они были младше тебя с братом? — Нам с братом в конце лета будет по четырнадцать лет. Тем, кто на нас нападал было столько же, сколько нам. А троим из них по пятнадцать. Если ты мне не веришь, это твоё право. Но я не вру. — И чем же ты их побил? — Дужкой от кровати. Мы с братом в интернате живём. Они пришли нас бить ночью, когда мы спали. Вот чем попало и пришлось от них отбиваться. — Вы с братом — хулиганы? — Нет. Они были хулиганами. А мы защищались. — Аня. — Что? — Ты спрашивал… Меня Аней зовут. — Приятно познакомиться! Ну а теперь ты мне можешь ответить: Почему ты такая грустная? — Я должна была поехать в пионерлагерь на Чёрное море… А теперь вот… — «Артек» или «Орлёнок»? — Да ты что? Нет. Простой пионерский лагерь. «Прибрежный» называется. В Евпатории. Это в Крыму. — Я знаю. — Бывал там? — Нет. Откуда. Мы с братом — сироты. Нас только в Подмосковье в пионерлагерь отправляют. Да и то… — Что? — Ну, как ты себе представляешь детей из детдома среди обычных детей? Постоянные конфликты и оскорбления. Приходится постоянно отстаивать своё право называться человеком, а не бездомной дворнягой. Я чего-то разошёлся. Это домашняя девочка со сломанной рукой была абсолютно не виновата, что в нынешней жизни нам с Лёхой досталась такая участь… Но в памяти реципиента есть несколько неприятных сцен из прошлых пионерских сезонов… Да… Похоже это память этого тела даёт себя знать, выдавая такие эмоции… — Ладно… Извини… У меня тоже всяко-разно безобразно… Но не бойся! Не заразно… — Да ты прямо поэт. — Вове нет. Поэты — это те, кто на своих стихах большие деньги зарабатывают. — Не в деньгах счастье. — Расскажи это тому, у кого нет ни гроша. Аня опять немного загрустила. Я её понимаю… Лето у неё насмарку… Судя по гипсу — перелом сложный. Это на месяц или даже на ещё больший срок. А потом ещё какое-то время нельзя руку напрягать. То есть плавать в море она в этом году вряд ли будет. Это не наше будущее. Когда есть Египет или Арабские Эмираты. А ещё и Куба, где круглый год тепло… — Я тоже хочу на море. — вдруг ни с того ни с сего озвучил я. И сразу понял, что для девочки, у которой тоже был шанс поехать на море, мои слова могут снова вызвать негатив. Но она, почему-то не расстроилась, а поддержала мою «шутку». — Если поедешь в этом году на море, возьмёшь меня с собой? — Обещаю! — не раздумывая пообещал ей я, будучи в твёрдой уверенности, что на море этим летом мне уж точно побывать не удастся. — А ты забавный… — улыбнулась девчонка. — А у тебя — замечательная улыбка. Не грусти больше никогда! — Так не получится. У каждой девочки найдётся повод, чтобы погрустить… — Это верно… Меня вдруг разобрал смех… — Ты чего? — удивлённо спросила Аня. — Я тут подумал… Если я возьму тебя с собой на юг, то плавать тебе не разрешат из-за гипса. А это значит, что ты всё время будешь загорать на берегу. — И что? — насупилась девочка… — Осенью, когда ты придёшь в школу. Одна рука у тебя будет коричневая от загара, а другая белая… Мне показалось, что она сперва хотела на меня обидеться. Но потом и ей смешинка в рот попала. У неё был красивый мелодичный смех. — Ты такой дурак! — смеясь, еле выговорила она. — Не забудь записать мой домашний телефон. — Зачем? — удивился я. — А как же ты меня пригласишь на море, если не знаешь, как меня найти? — Точно… Я — дурак. Сейчас пойду, возьму ручку и блокнот… — Не надо. У меня есть с собой. И правда, у неё с собой в кармашке пижамы был небольшой блокнотик и карандаш. Пристроив блокнотик на гипсе, она написала на бумажке семь цифр, а потом отдала мне вырванный листок. — Мне пора в палату, а то ругать будут.