Вокруг не было видно ни единой живой души, даже на веранде салуна, поэтому я сразу проехал к месту, где расположились несколько коралей, служивших одновременно загонами для лошадей и стоянками для фургонов. Из ближайшей лачуги выскочил какой-то малый, взял Капитана Кидда за повод и попытался завернуть его в загон, где уже стояли два полудиких, никогда не ходивших под ярмом, мула. Но я предупредил его, что Кэп буквально через полчаса сделает из этих мулов отбивную, поэтому парень, недовольно ворча, завел мою лошадку в отдельный загон. Через несколько секунд он вылетел оттуда пулей, ругаясь на чем свет стоит и шипя от боли: Кэп на прощание игриво куснул своего провожатого и при этом случайно вырвал из штанов довольно-таки приличный клок. Я едва успокоил беднягу, пообещав ему заплатить за бриджи по-королевски, после чего поинтересовался, где можно найти Билла Сантри. Малый, по-прежнему кривясь от боли, довольно нелюбезно буркнул, что Билл, как обычно, скорее всего торчит в лавке. Ну что ты будешь делать! Лавка, украшенная хвастливой вывеской: «Универсальный магазин Джона Миддлтона», оказалась обычной для таких вот полугородков-полупоселков. Тут тебе и бакалея, и галантерея, и всяческий инструмент, вплоть до оселков и механических точильных камней, и конская сбруя, и все такое прочее. В углу стояло здоровенное дышло от какой-то повозки. Внутри, прямо в торговом помещении, на коробках из-под разных товаров, расселось человек десять. Они похрустывали пресными галетами, заедая их солеными огурчиками прямо из стоявшего рядом бочонка. Вид у всех этих парней был самый что ни на есть крутой. — Где тут можно найти Билла Сантри? — обратился я ко всей честной компании. — Что ж, парень, — ответил мне самый здоровенный из этих мордоворотов, слегка приподнимаясь с единственной в помещении скамейки, — значит, тебе теперь уже ни к чему продолжать свои поиски. Билл Сантри — это я! — Отлично! — обрадовался я. — А меня зовут Брекенридж Элкинс, и Джон Элкинс мой родной брат. Он прислал меня сюда, чтобы получить от вас то, что вы ему обещали отдать. — Ха! — вдруг заявил этот малый, окончательно расставшись со своей скамейкой. — Ха-ха! — добавил он, плотоядно фыркнув, словно голодная рысь в предвкушении близкой добычи. — Во всем мире не нашлось бы другой такой просьбы, какую я выполнил бы с большим наслаждением! Получай, дружок! С этими словами он быстро схватил дышло от повозки и вдребезги расколотил его об мою голову. Клянусь вам! Все это вышло так неожиданно, что я малость оступился, потерял равновесие и с грохотом рухнул на спину. А Сантри, издав какой-то ужасный волчий вой, тут же прыгнул обеими ногами прямо мне на живот, после чего у меня слегка потемнело в глазах. Следующее, что я припоминаю, — это как ко мне со всех сторон подскочили человек девять или десять приятелей Сантри и принялись нещадно охаживать мои бока своими сапогами, все время норовя почаще попадать по голове. Должен заметить, что я не хуже любого другого умею ценить добрую дружескую шутку. Беда в другом. Я совершенно выхожу из себя, когда неловкий шутник переходит всяческие границы и, накрутив мои волосы на свою шпору, дрыгает ногой, пытаясь содрать с меня весь скальп разом. А Билл Сантри, несколько увлекшись, такую границу перешел! Только поэтому мне пришлось подняться с пола, стряхнув с себя всех этих безумных. К тому же один из шутников, отлетая в сторону, неловко наступил мне на любимую мозоль, отчего я окончательно разъярился, взревев как бешеный бык. Я сгреб в далеко не братские объятия всех, до кого сумел дотянуться (кажется, их оказалось человек пять или шесть), и придавил их уже без всякого баловства: лучше, пожалуй, не справился бы и матерый гризли. Одним словом, когда я разжал руки, все, на что оказались способны эти бедолаги, так это просто повалиться на пол и уже там начать верещать и ругаться. Помнится, они все время твердили что-то такое о вывихнутых суставах и сломанных ребрах. Но точно поручиться не могу. Поскольку особо не прислушивался. Быстро позабыв про них, я повернулся лицом к остальным. Они, придя в себя, набросились на мою скромную персону, беспорядочно размахивая револьверами, охотничьими ножами, арапниками и тому подобным злодейским оружием. Какой же поднялся вой, когда я, войдя в раж, расправлялся с толпой! Эти сладостные звуки до сих пор иногда снятся мне по ночам! Занявшись делом, я едва не пропустил момент, когда Билл Сантри попытался под шумок поковыряться в моих ребрах здоровенным мясницким ножом — он второпях выдернул его из какого-то свиного окорока. Ну, честное слово, у меня просто не оставалось никакого другого выхода, кроме как слегка шлепнуть его по голове тем самым бочонком с солеными огурчиками! Но и бочонок, и сам Билл оказались удивительно непрочными созданиями — вот единственная причина, по которой бедняга Сантри рухнул на пол оказавшись заживо погребенным под лавиной разломанных клепок, расщепленных дощечек днища, обручей и соленых огурчиков, обильно сдобренных целым морем рассола. Покончив таким образом со своим главным противником, я покрутил головой, разглядел неподалеку стопку здоровенных кругов от точила и дотянулся до нее, после чего сдержать меня можно было разве только прямым попаданием из корабельной пушки. Должен сказать, надежный, увесистый круг от точила — едва ли не самое лучшее оружие, когда дело доходит до настоящей потасовки. Но у него все же есть один небольшой недостаток: такой штукой очень трудно воспользоваться с должной точностью. За примерами далеко ходить не надо. Вот, скажем, шарахнул я тогда кругом по парню, который вздумал взводить курки у своего обреза. А что вышло? Малый, как ни в чем не бывало, остался стоять, где стоял зато начисто куда-то подевались пять, не то шесть жуликов, целившихся в меня из-за его спины. Но тут уж ничего не поделаешь. Пришлось мне разбираться с тем дробовиком, а заодно — и с его владельцем при помощи здоровенной коробки с консервированной говядиной, после чего я схватил с колоды для рубки мяса обоюдоострый мясницкий топор (в этой лавке он зачем-то был насажен на очень длинную ручку и потому напоминал секиру). При виде этого боевые порядки граждан Кугуарьего Хвоста пришли в полное расстройство, и все они — уж во всяком случае те, кто еще мог бегать и вопить, — мгновенно покинули поле битвы, испуская столь душераздирающие вопли, что у человека, менее выдержанного, чем я, наверняка разом застыла бы вся кровь в жилах. Спотыкаясь о густо наваленные друг на друга тела жертв побоища, я кое-как добрел до дверей лавки, причем по дороге пару раз просто так, для тренировки, как следует врезал топором по полкам, снеся их к чертовой матери вместе со всеми ящиками, банками да жестянками, что на них раньше хранились. После чего решительно вывалился из дверей на улицу, воздев топор над головой, твердо намереваясь разрубить пополам всякого мерзавца, если таковой попытается на меня напасть. Но тут, прямо передо мной, словно из-под земли, вынырнул какой-то тощий дохляк и завопил: — Стой! Именем закона приказываю тебе — остановись! Не обращая никакого внимания на двуствольный дробовик, которым этот мозгляк тыкал мне чуть не в самую физиономию, я пошире расставил ноги и занес топор, примериваясь для доброго удара, но при этом, совершенно случайно, зацепился своим оружием за вывеску над дверями лавки. Хвастливая вывеска тут же рухнула вниз, хлопнув парня прямо по макушке. Заверещав, будто недорезанный, малый грохнулся на землю, а дурацкая пукалка, вывалившись у него из рук, пальнула мне прямо в лицо, изрядно опалив мои усы. Нагнувшись, я сбросил с него вывеску, чтобы она не мешала мне правильно воспользоваться топором, но тут малый открыл глаза и снова заверещал: — Стой, где стоишь! Я — здешний шериф! Я требую, чтобы ты немедля сдался законно избранным властям! Только тут я заметил тщательно натертую звезду, приколотую к одной из подтяжек этого олуха. Что делать! Я вздохнул, положил топор на землю и почти безропотно позволил тому чудаку завладеть моими револьверами. Уж так я дурно воспитан: никогда не сопротивляюсь представителям закона. Хотя, крайне редко, подобные мысли все же посещают мою голову. Мозгляк, усердно пыхтя, кое-как подобрал с земли свой глупый дробовик, опять навел его на меня и, все еще слегка пошатываясь, провозгласил: — Именем закона! Я приговариваю тебя к штрафу в десять баксов за вопиющее возмущение общественного спокойствия! Словно нарочно, именно в этот момент из-за угла вывернулся еще какой-то чудак, довольно долговязый и противный на вид сосунок с длинными, тщательно подбритыми бакенбардами, при галстуке, на котором сверкала брильянтовая заколка в виде лошадиного копыта. Он вприпрыжку подбежал к нам, остановился рядом, потрясая кулаками, и закатил такую истерику, на какую едва ли отважился даже только что кастрированный молодой бычок. — Этот разбойник начисто сровнял с землей мой замечательный магазин! — брызгая слюной, орал этот недоумок. — И теперь он должен заплатить мне за все окна, прилавки, двери и полки, разнесенные им вдребезги! И еще — за мою прекрасную вывеску! И еще — за тот четырехведерный бочонок с чудесной, свежайшей свининой, который он вдребезги расколотил об голову моего младшего клерка! — Ну, хорошо, — устало произнес шериф. — Как, по-вашему, сколько он вам в результате должен, мистер Миддлтон? — Сколько? — кровожадно вскричал мэр Кугуарьего Хвоста. — Пятьсот долларов, вот сколько! — Пятьсот долларов?! — заревел я, вновь впадая в черную ярость. — Ты никак рехнулся, чертов сын?! Да ведь весь ваш долбанный городишко, вместе взятый, не стоит таких денег! А кроме того, — несколько успокоившись, добавил я, — у меня все равно их нет. Вот разве что пятьдесят центов, но я их обещал отдать за штаны одному парню. Ну, тому, который сидит в будке у кораля. — Давай сюда эти пятьдесят центов! — чуток оживившись, приказал мне мэр. — Я прямо счас спишу их в расход. С твоего счета! — А я прямо счас спишу в расход тебя. С этого света! — взревел я, сунув мерзавцу под нос свой кулак. Честное слово, чудак здорово рисковал, потому как тот мясницкий нож, каким Билл Сантри так неудачно ткнул меня между ребер, наверняка был испачкан солью и теперь у меня все сильнее жгло рану и внутренности. — В общем, — твердо заявил я, — эти пятьдесят центов я должен. И отдам их только тому, кому должен. И никому другому! — Тогда его надо немедля отправить в тюрьму! — опять принялся бушевать Миддлтон. — И пусть сидит там, покуда мы не найдем ему такое дело, чтобы он смог бы полностью отработать гражданам нашего города весь причитающийся с него штраф! После таких распоряжений мэра шериф торжественно повел меня к бревенчатому сараю, каковой в этом паршивом городке использовался вместо тюрьмы. А Миддлтон продолжал горестно оплакивать утраченный им «Универсальный магазин», не обращая ни малейшего внимания на разбросанные по полу стонущие тела. Но я, к своей радости, успел заметить, как уцелевшие горожане укладывают парней на носилки и затем влекут оные носилки в салун, дабы там привести пострадавших в чувство. Между прочим, над дверью там красовалось следующее: «Золотой квадрат, салун Джона Миддлтона». Краем уха я услышал, как ребята проклинают самого Миддлтона, потому как тот велел им заплатить за виски, которым они поливали ссадины и синяки жертв недавней баталии. Но ругались они шепотом, поэтому я заключил, что этот самый Миддлтон, похоже, умудрился захватить в здешнем дерьмовом городишке почти что всю власть. Ну да ладно. Устроился я на тюремных нарах, которые тут почему-то называли койкой. Устроился с трудом, потому как та койка была рассчитана на обычного человека, не больше шести футов ростом, после чего принялся гадать, с чего бы это Билл Сантри огрел меня тем дышлом. Ведь в подобных нелепых действиях любому было бы трудно углядеть хоть какой-нибудь смысл. Я лежал, думал, а заодно ждал, когда же шериф наконец принесет мне ужин, но паразит то ли забыл про меня, то ли еще что, одним словом, жратвы я так и не получил Поэтому довольно скоро я задремал, и мне, конечно же, приснилась Джоан, в туфлях из самого настоящего магазина. А разбудил меня ужасный гвалт, доносившийся, как мне показалось, из салуна. Я встал с койки и попытался разглядеть хоть что-нибудь сквозь зарешеченное окно. Несмотря на глубокую ночь, салун, да и все окна домов, что находились от него поблизости, были ярко освещены. К сожалению, тюрьма находилась довольно далеко, поэтому понять, что же там происходит, было чертовски трудно. Однако сам по себе шум напомнил мне дом, и какое-то мгновение я даже решил, будто чудом вдруг снова перенесся на Медвежий Ручей. Мужчины орали и вовсю сыпали ругательствами, шла беспрерывная пальба из револьверов, а весь этот тарарам то и дело заглушался чьим-то до боли знакомым громовым ревом. Потом вдруг раздался сильный треск — кого-то выбросили из салуна прямо через закрытую дверь. После этого я наконец почувствовал настоящую тоску по родным краям, ведь происходящее ну просто как две капли воды походило на столь любезные моему сердцу танцульки у нас, на Медвежьем Ручье! Я в отчаянии затряс решетку на окне, так мне хотелось увидеть, что же такое происходит в салуне! Правда, мне удалось разглядеть более-менее отчетливо, как тела людей по очереди вылетают из салуна головой вперед. Когда эти тела шмякались об землю и переставали катиться, то тут же вскакивали на ноги и неверными шагами устремлялись прочь. Причем крайне торопливо и в самых разных направлениях, завывая так, словно по пятам за ними гнался вышедший на тропу войны отряд конных апачей. Вскоре я заметил еще одну человеческую фигуру, со всех ног мчавшуюся по направлению к тюрьме. Это оказался тот самый тщедушный шериф. Вся одежда на нем висела клочьями, бедолага кулаком размазывал кровь по лицу, шипел и задыхался. — У нас наконец-то появилась для тебя стоящая работенка, Элкинс! — прохрипел он, едва сумел немного отдышаться. — В городе только что объявился какой-то дикарь из Техаса и сразу же поверг в панику всех наших граждан! Ежели ты сумеешь защитить наш покой, а также изгнать отсюда это ужасное исчадие пустынных прерий, твой долг будет списан навеки. Нет, ты только послушай! Я последовал его совету и, судя по доносившемуся сюда шуму, пришел к выводу, что вышеупомянутый дикарь выкидывает прямо сквозь стены салуна мебель, чем-то не пришедшуюся ему по душе. — Но даже дикари никогда не станут буйствовать просто так, — рассудительно заметил я. — Наверно, была какая-то причина? — Ах, сущие пустяки, — горячо зашептал в окошко шериф. — Просто кто-то из ребят обмолвился, будто в Санта-Фе гонят куда более лучшую перцовку, нежели в Эль-Пасо, а этот придурок в ответ принялся громить весь наш город!.. — Но я никак не могу осудить его за это! — сурово бросил я в ответ шерифу. — Потому как данное утверждение есть грязная ложь и самая низкопробная клевета! Должен сразу заметить, шериф, что все старшее поколение моей семьи родом из Техаса, и ежели вы, койоты, засевшие в своем мерзком Кугуарьем Хвосте, всерьез полагаете, будто у вас имеется не только право порочить мой родной штат, но и надежда избежать ответственности за свои столь гнусные наветы, то… — Нет, нет! Нет! — в отчаянии взвыл шериф, заламывая руки и подпрыгивая на месте всякий раз, когда со стороны салуна доносился очередной треск деревянных панелей. — В нашем городе все, ну просто абсолютно все убеждены, что Штат Одинокой Звезды есть, был и будет вовеки средоточием всех достоинств, присущих нашему родному Западу. Ну послушай же меня! Будь другом, вышиби из нашего города этого придурка и убийцу! Черт побери, в конце концов, ты просто обязан сделать это! Ты обязан по закону отработать наложенный на тебя властями штраф и, лопни мои глаза… — Черт, ну как же ты мне надоел! Ладно уж, сделаю, только помолчи малость! — с досадой произнес я, вышибая ногой дверь тюрьмы прежде, чем шериф успел ее отпереть. — Но сделаю только потому, что не могу вечно торчать в вашем долбанном городишке. Не далее как завтра на рассвете у меня есть одно весьма важное дельце в нескольких милях отсюда. Мы двинулись к салуну. Улица была совершенно пустынна, однако из каждой приоткрытой двери, из каждого приотворенного окна торчали молчаливые, исполненные робкой надежды головы граждан Кугуарьего Хвоста. Шериф следовал за мной по пятам, покуда мы не оказались всего в нескольких футах от салуна. Тут он робко потрепал меня по плечу и смущенно пробормотал: — Иди туда и делай свою работу. И постарайся сделать ее хорошо. Ты — наша последняя надежда. Ежели тебе не удастся уложить притаившегося там, внутри, окаянного гризли, тогда этого не сумеет сделать никто! Иди! — С этими словами шериф вручил мне мой пояс с револьверами и мгновенно растаял во тьме, нырнув за угол ближайшего дома. Я не спеша вошел в салун и тут же разглядел возле стойки бара настоящего гиганта, только что приготовившегося сделать добрый глоток из большущей оплетенной бутыли. Парень постарался и расчистил для себя достаточно места, но разрушения внутри помещения оказались совсем не такими уж большими, как я ожидал. Едва послышались мои шаги, он мгновенно — дикая кошка и та не сумела бы быстрее — повернулся на пятках в мою сторону, неуловимым движением выдернув из-за пояса револьвер. Но я выхватил один из своих шестизарядных ничуть не медленнее, и какое-то мгновение мы хмуро и молча взирали друг на друга поверх вороненых стволов. — Брек! — наконец произнес он. — Брекенридж Элкинс! Мой дражайший кровный родственничек! А ведь я-то уж невесть что подумал! — Дорогой двоюродный братец! — с чувством ответил ему я. — Медведь Бакнер! А ведь я-то и слыхом не слыхивал, что ты наконец лично пожаловал к нам в Неваду! * * * — Мне последнее время что-то не сидится на месте, — признался братец, убирая за пояс свою скорострелку. — Ну прям будто шило какое в одном месте воткнуто. Так вот и в эти края занесло. А тут вдруг ты, братец Брекенридж! — Богом клянусь, даже не знаю, как сказать, до чего я сам рад тебя видеть! — воскликнул я, дружески тряся ему руку. И тут меня словно молния ударила: я разом вспомнил все нынешние события. — Фу ты, черт, — виновато сказал я, — мне же придется тебя вышвырнуть отсюдова! Какая незадача! — Это ты о чем? — требовательно спросил Медведь. — Да ну… — промямлил я. — Тут такое дело… Одним словом, они меня тут арестовали. Денег, чтобы уплатить штраф, у меня, конечно, нет. Поэтому штраф мне велено отработать. А работа, какую эти подлецы мне поручили, она, видишь ли, сводится к тому, чтобы вышвырнуть тебя из этого города… — Никогда не видел никакого смысла в законах и законниках, — мрачно заявил Медведь Бакнер, — но ежели речь идет просто о штрафе, я немедленно уплачу его за тебя. Ежели, конечно, у меня хватит наличных, — с сомнением добавил он. — Но Элкинсы никогда и ни от кого не принимали подаяния! — слегка уязвленно ответил я. — Мы всегда честно отрабатывали то, за что нам платили. А штраф накладывает на меня обязательство помочь тебе покинуть этот город к чертям собачьим! Тут мой братец окончательно вышел из себя. Недаром родичи давно поговаривали, что у него слишком уж горячая голова. Бакнер оскалил зубы, его черные брови совершенно съехались к переносице, к тому же он начал нервно сжимать и разжимать кулаки, каждый из которых был размером с хорошую кувалду. — Ну разве можно такого парня, как ты, считать настоящей кровной родней? — проворчал Медведь. — Я лично никогда не был противником хорошей, доброй потасовки между родичами, но сейчас мотивы твоих устремлений кажутся мне слишком уж меркантильными и попросту неприличными для истинного Элкинса! Твое недостойное поведение заставляет меня вспомнить один общеизвестный факт. Это ведь твоему старику пришлось срочно покинуть Техас, потому как он пару раз по рассеянности накидывал свое лассо не на ту лошадку! — Подлая ложь! — с жаром возразил я. — Мой папаша оставил Техас лишь потому, что после гражданской войны он не захотел присягать на верность проклятым янки! И ты сам об этом прекрасно знаешь! Но так или иначе, — я постарался придать своему голосу всю язвительность, на какую был способен, — никто и никогда не сможет обвинить Элкинсов в том, что хоть кто-нибудь из них способен сперва стащить чужого цыпленка, а затем сожрать его полусырым прямо в придорожных зарослях чапараля! Медведь Бакнер вздрогнул и заметно побледнел. — Это еще что за грязные намеки, ты, сын Велиала?! — взвыл он не своим голосом. — Какие уж там намеки! — скорбно ответил я. — Одна лишь святая правда во всей своей неприглядной красе! Твои преступные наклонности давно уже ни для кого в нашей семье не являются тайной. Тетушка Атаскоция в своем письме подробно расписала дядюшке Джеппарду Граймсу о том, как ты своровал ту курочку прямо с насеста в курятнике старика Вестфалля! — Немедля заткни свою пасть! — оглушительно взревел братец, подпрыгивая на месте от ярости и судорожно стискивая рукоятки своих шестизарядных. — Прежде всего, то была вовсе не курица, а какой-то тощий полудохлый петух! А во-вторых, когда я стащил и сожрал эту полусырую дохлятину, я был совсем еще пацаном, а вдобавок натурально помирал с голодухи, поскольку уже шестой день кряду с трудом уходил от погони. Ведь после того, как чертов дурень Джо Ричардсон случайно оказался на моем пути именно тогда когда мне вздумалось разрядить тяжелый винчестер, целая толпа до зубов вооруженных идиотов буквально дышала мне в затылок. Да чтоб тебе лопнуть! Клянусь всем святым, с тех пор мне случилось подстрелить немало людей, куда более достойных, чем ты, которым пришла в голову глупая мысль слегка потрепаться в моем присутствии о краденых цыплятах!