Матвей смотрел в сторону. – Конечно, верю, – отозвался злой скороговоркой. – У нас тут через день кого-нибудь убивают по воле богов. И дубы цветут развесистыми ромашками. – Но ты же сам говорил о Трое! Чудовище плакала. Все было неправильно, запутанно. Матвей молчал, уставившись в темноту, хмурился. – Ну, говорил… Я откуда знаю, что это было? Может, какая природная аномалия? Здесь многим что-то кажется. Мухоморов надо меньше жрать, а потом на земле холодной валяться. – Что кажется? – закричала Чудовище. – Как такое может показаться? – Не знаю. Я ничего не видел. На телефоне высветился неотвеченный вызов, я и пошел. Прихожу, а ты тут спишь. – Но я ведь упала! – схватила она Скелета за руку, спасаясь от бурных вод сумасшествия. – Наверное, упала, раз на земле лежала. Смиля потрогала голову, посмотрела на свои руки. Все в царапках и синяках. Не могла же она сама себе оставить такие метки? – А Лаума? – И Лаума тоже, – недовольно буркнул Скелет, – упала. Не дергайся. Смиля потупилась. Она начала сомневаться в том, что происходившее случилось на самом деле. Глянула на Скелета. Он не собирался ни помогать, ни поддерживать. – Держи. Я тебе тут диск нашел. – На плед упала пластиковая коробочка CD-диска с бежевой вставкой-картинкой. – Сказки, саги и хроники Старой Пруссии. Послушай, местами забавно. – И что здесь? – Про страну Аистов. Вопросов было очень много. О птицах, Лауме, что здесь произошло, почему Смиля осталась жива, куда делись старые деревья. Но Матвей был настолько угрюм, что спрашивать его об этом не хотелось. Он за что-то обижался на Смилю. Как будто она что-то обещала, но не сделала. – Ты меня не любишь, – надула губки Смиля. – Чудовище ты, – Матвей впервые ухмыльнулся. – При чем здесь я? Ты сама никого не любишь. – Как это? – встрепенулась Смиля. – Я тебя люблю. – Влюбишься, из Чудовища превратишься в Красавицу. Это будет заметно. Вон как с Синеглазкой. Кулачок сжался, чтобы стукнуть по костлявому плечу, но она сдержалась. Ничего, обратится еще Матвей к ней за чем-нибудь, попросит помощи, она ему так поможет, так… Скелет, отвернувшись, смотрел в темный предутренний сад. Позолоченные ранним солнцем верхушки деревьев. Внизу еще копилась ночная тьма, набухала, пытаясь выдавить приближающийся день за пределы сада. – Я был вчера в библиотеке, – заговорил Скелет. – Елена Александровна нашла книгу, археологические исследования. Что раньше было на месте Калининграда, как обживались эти места, где какие капища стояли, каким богам где поклонялись. У пруссов было три священных дерева – дуб, бузина и ясень. Эти деревья росли в священных рощах, им поклонялись. Не думаю, что капище было именно здесь, но, вполне возможно, местный дуб – остатки древней священной рощи. Наверное, когда-то ему поклонялись, потом он просто стал частью сада. Пока были пруссы, они несли в себе память о древних богах. И мы сейчас слышим… – Матвей пожал плечами, – эхо… – Что мы слышим? – Смиля не верила своим ушам. Парк, соглашаясь с ней, застонал, заохал, наполнился звуками, голосами. – Ничего не слышим, – буркнул Матвей. Смиля всхлипнула. И вдруг перед ней встала картинка. Она падает, а внизу стоит Матвей. – Это ты спас меня! – выкрикнула она. – Ты уничтожил деревья! Старые боги ушли! Матвей увернулся бы, но Смиля на этот раз оказалась быстрее. Она кинулась на шею, успев впечатать свои губы в его впалую щеку. – Спасибо! – прошептала на ухо, прежде чем он успел ее от себя оттолкнуть. – Да не делал я ничего, – с натугой произнес Матвей, силясь развести сцепленные на шее руки. – Если эта роща и была, то на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. А мы на улице Гоголя. Нет здесь никаких священных рощ и старых дубов. Я пришел на улицу Гоголя. – Ты лучший! – Смиля прижалась к Матвею. – Я тебя люблю! – Не дай бог! – высвободился наконец Скелет. – Почему ты такой злой! – Нормальный я. Это вы тут все одной дубинкой стукнутые. В Доме послышалось движение, посыпались мелкие камешки под легкими ногами. Матвей задрал голову. – Эрик с Верой пришли. Сейчас будем пить кофе. Он достал из кармашка давно забытую губную гармошку. – И что? Все закончилось? – прошептала Смиля. Ее слова заглушили протяжные звуки. Скелет помотал головой. – Почему? Деревьев больше нет. Лаума ушла! Ту-тууу – позвала гармошка наверх. Скелет кивнул на плед, намекая, чтобы Смиля его не забыла. Скрылся за Домом, но тут же выглянул. – Войны никогда не заканчиваются. Боги любят выяснять между собой отношения. – Он подмигнул. – Ничего, мы еще подеремся. Ты чью сторону выберешь? Ушел, на невидимой веревочке уведя за собой музыку. Смиля вздохнула, чувствуя непонятную радость. – Кстати, – снова показался из-за угла Матвей, – Гера вчера вечером уехал-таки в Ладушкин. Он вбил себе в голову, что видел землю Аистов и принес оттуда фигурку из янтаря. Утверждал, что отдал свою душу, чтобы побывать там. Душу передавал через Снежку, все как в легенде. Мать испугалась, что Гера сходит с ума, и отправила его к бабке. А там, в этом Ладушкине, свой дуб есть. Говорят, ему восемьсот лет. Под ним сидел Наполеон перед тем, как подписать Тильзитский мир, и останавливалась карета с тяжелобольным Кутузовым – после победы над французами он ехал домой умирать. Ни Наполеону, ни Кутузову дуб не помог. Не тем богам они молились. Снова заиграл нечто протяжное, печальное. И откуда он только берет такие мелодии? Как будто кто специально ему подсказывает. Смиля встряхнула плед, смахивая с него соринки. Скелет и есть Скелет. Ничего толком сказать не может. Она посмотрела на Дом, на запущенный сад. А что, если он прав? И не было никакого падения, не было деревьев, не было ночи с альпами. Надо бежать домой, выяснять, что с комнатой, не переругались ли родители. Да! И вернуть лапоток. Он где-то в подвале лежит. Хватит ее домовому путешествовать, пора дома наводить порядок. Пока его не захватили альпы. С третьего этажа доносились приглушенные голоса. Из окна в окно блуждал дрожащий свет. У них есть свечи, Синеглазка наверняка принесла красивую скатерть. Сейчас там хорошо, уютно. Настаивается в термосе кофе, на тарелки раскладываются свежие пироги. Смиля закуталась в плед и пошла к лестницам. Шлось с трудом. Ногу потянула, лицо покалывает, зудит локоть, в плечо точно воткнули длинную иголку. А неплохо ее отделали. Дома разденется, посмотрит, есть ли на теле живое место. В подвале зашуршало, будто кто пробежал. Смиля присела около полукруглого окна. Как здесь, в такой тьме разглядишь лапоток? Его затоптали уже – столько народа туда-сюда пробежало. – Домой не пора? – спросила она темноту. Посыпался песок, отлетел камешек, подброшенный ловкой ногой. Ну, конечно, кто еще мог гонять альп, превратившихся в кошек? Домовой. Вот откуда эти постоянные камешки. Вот кто не пускал сюда Томиловых, чтобы они не становились хозяевами, чтобы не было жертв. – Поехали! Смиля опустила руку. Пальцы нащупали крошечную соломенную обувку. «Домой, домой! – засело у нее в голове. – Кофе и пироги потом». Плед защищал ее от утренней прохлады. Август. Скоро осень. Ночь несет нотки приближающейся зимы. Опять будет война. Лета с зимой, любви с нелюбовью. Боги всегда выясняют свои отношения через людей. – Ох, осень, осень, тяжелое время. К зиме надо готовиться. Домовой сидел под кустом, вертел в коротеньких пальчиках корявую дубовую веточку. Лаума выступила из-за старого засохшего дуба. – В следующий раз ты подготовиться не успеешь, – пообещала она. – Вот в следующий раз и поговорим. Домовой закряхтел, вставая. Треснула в руках палочка. – Мне скоро понадобятся новые жертвы, – напомнила Лаума. – Ну, поищи, поищи. Домовой хитро улыбнулся. – Наша война еще не закончена, – холодно произнесла ведьма. – Это вы воюете, а мы уж так, живем, как можем. Из рукава домовой достал сушку и звонко ею захрустел.