– Как ты догадался? Что он… не настоящий? – Не знаю. Почувствовал. Он отобрал у Катьки колокольчик. Он допытывался, где я спрятал доску. У него не очень хорошо работает правая рука. Настоящему Мертвецу я не говорил про то, что дом с красной крышей… – А ты спрятал доску? – Угу. – А где ты ее спрятал? – спросила Лерка. – Здесь? Я кивнул на батарею. И тут свет погас. Было тихо. Мы сидели в темноте. Вернее, сначала это была темнота, потом глаза стали потихоньку привыкать, очертания комнаты проступали, проступали… Далеко, за холмом полыхнула молния, село озарилось белым светом. – Грома нет, – сказала Лерка. – Далеко потому что, – объяснил я. – Вот грома и не слышно. Опять гроза… – Не, – покачала головой Лерка. – Это гроза такая. При такой грозе молнии не в землю бьют, а по небу распространяются. Как зарницы. При такой грозе свету много, а грома вообще нет. И дождь может быть совсем мелкий. Я посмотрел в окно. Молнии стали вспыхивать чаще, гроза приближалась. – Где она? – спросила Лерка. – Почему не ломится? – Не знаю. Может, готовится. А может, инструменты ищет. С голыми руками через эту дверь не пройти. Башку обломает. Лерка взяла меня за руку. – Я сказала дедушке, что до утра меня не будет, – вздохнула она. – Что пойду к тете Вале, у них караоке. Будем петь, это здорово. Так что дед не станет меня искать. Не станет. Нам каюк… Нам каюк? – Не знаю, – ответил я. – Может, все и обойдется. А может, нет. К утру станет ясно. Я встал и на всякий случай проверил дверь еще раз. Закрыто. Надежно, плотно. Кровать тоже хорошо держит. Через такую дверь пройти будет тяжеловато. Но я не сомневался, что Костриха попробует пройти. Попробует. – Она к нам полезет? – Лерка тоже посмотрела на дверь. – Полезет, – я снова уселся рядом с ней. – Я ей нужен. – А как она до нас доберется? Если ты говоришь, что дверь надежна? Я не ответил. В коридоре послышались шаги. Затем приятный женский голос сказал: – Доберусь. Лерка прижалась ко мне. – Открывайте. От-кры-вай-те… В темноте этот голос звучал жутко. – Валерия, – позвали из-за двери. – Валерия, открой дверь! И я тебя не трону. Лерка вздрогнула и прижалась ко мне. – Валерия, я тебе ничего не сделаю, – продолжала Костриха. – Ты мне не нужна. Мне нужен он. Он. Открой… – Замолчите! – крикнула Лерка. – Я не хочу вас слушать! Костриха засмеялась. – У тебя ведь есть родители, – зашептала Костриха. – Валерия, у тебя есть папа, у тебя есть мама. Они еще очень молодые. И у тебя есть дедушка. Старый человек, но тоже хочет пожить. Открой, или я… – Замолчи! – закричала Лерка. – Заткнись! Я не открою! В дверь стукнули. Несильно. Затем шаги. Шаги удалялись от нашей комнаты к лестнице. Медленные шаги. После каждого шага пауза. Потом снова тишина. – Она ушла? – шепотом спросила Лерка. – Нет. Она вернется. Подготовится и вернется. – Как подготовится? – Не знаю… В гараж спустится, лом возьмет. У тебя фонарика нет? Лерка промолчала. – Извини, что я… Лерка махнула рукой. Я сидел и пытался что-нибудь придумать. Мы были заперты на втором этаже. Вокруг никого, до ближайшего дома на краю села километр. Кричи не кричи, никто не поможет. Ловушка. Конец. Как я проворонил этого Мертвеца? Ведь что-то насторожило меня в нем, что-то напрягло, когда он переступил порог. Но я все равно купился. Купился, как последний баран… Лерка начала потихоньку молиться. Приложила руки к груди и шептала что-то. Я молитв не знал, поэтому просто сидел и глядел в потолок. Завидовал. Если все кончится хорошо, то я обязательно выучу молитвы. Лерка меня научит. Я буду хорошим учеником. В книжках часто пишут, что герои, попав в сложную ситуацию, о чем-то думают – о прежней жизни, о судьбе, о других ненужных в подобных обстоятельствах вещах. Ни о чем таком я не думал. Я думал о пельменной. Да, да. Я думал о пельменной. Я не псих. Но такие вещи со мной случаются, иногда начинаешь вспоминать какую-нибудь страничку жизни и не можешь остановиться. Однажды, во время нашего очередного переезда в другой город, мы задержались пообедать на трассе. Маленькая деревушка. Там была пельменная. Старая, видимо, еще с советских времен. Даже вывеска старая. И внутри тоже все старое, ни пластика, ни металла. Дерево и какая-то медь почерневшая. Касса старая, столы старые… Еда вкусная, котлеты, чай с мятой. Лучшее воспоминание в моей жизни. И сейчас, сидя в забаррикадированной комнате и ожидая развития этой малоприятной ситуации, я вспоминал пельменную на краю дороги, в деревеньке, названия которой я даже не помнил. – Если мы отсюда выберемся, то я… – сказала вдруг Лерка. – То я… я траву в огороде буду пропалывать каждую неделю. Я рассмеялся. – Чего смешного? – спросила Лерка. – Смешная ты, – сказал я. – Нас скоро… побеспокоят. А ты про траву – выполю… – Выполю. И жуков колорадских соберу. А ты что сделаешь? Если выберешься? – На море поеду, – сказал я. – Зароюсь в песок и буду пить ананасовый сок. На море я никогда не был, хочу очень. – Не, не так надо отвечать, – возразила Лерка. – Ты должен от чего-то отказаться, чтобы нас спасли! Вот если бы ты курил, то ты должен был бы бросить. А ты не куришь… Какой-нибудь порок у тебя есть? Я подумал и решил, что один порок у меня все-таки есть. Не очень серьезный, но есть. – Ну, хорошо, – сказал я. – Я откажусь. Даже больше, дам зарок. Если мы отсюда выберемся, я не буду целый год играть в компьютерные игры. Хотя нет, пожалуй, год это слишком долго… Пусть будет полгода… Лерка ткнула меня в бок. – Нельзя торговаться в таких случаях. Я подумал, что торгуйся не торгуйся, а все равно ничего не изменится. Со стороны гостиной послышался рев. Долгий, протяжный, болезненный. – Это кто? – спросила Лерка. – Она. Превращается. Наверное, это очень больно – превращаться. Все растягивается… – В кого она превращается? В белую кошку? – Нет, не в кошку. В кошку она легко превращается, быстро. Значит, сейчас она превращается во что-то другое… – Во что? Я не знал. И не очень-то хотел знать.