– Кто же, кроме нас, лучших, знатнейших людей Тикаля, должен подумать о будущем? Конечно, молодой царевич обладает всеми достоинствами, но смогут ли его юношеские руки уверенно держать бремя такой высокой власти? Будет ли он прислушиваться к голосу Высшего совета? Царевич Кантуль храбр… – Что ты, Ах-Меш-Кук, все хвалишь сына ничтожной дочери ничтожного батаба из Иашха, любой из нас в двадцать раз достойнее его, – громким голосом прервал хозяина дома полный невысокий человек, сидевший напротив него. – Говори прямо, что ты думаешь! Его сосед слева, до сих пор молчавший, повернул к нему голову и, невинно поблескивая маленькими глазками, возразил: – Если ты упомянул о матери царевича, то почему же не сказать и про отца – владыку Тикаля? Одно уравновешивает другое. – Но, видя, что сосед побагровел, он поспешно добавил: – Впрочем, с чистотой и знатностью твоего рода, мудрый Ах-Печ, вряд ли кто сможет сравниться, кроме нашего почтенного хозяина. – С каких это пор стало законом, чтобы сын владыки Тикаля обязательно становился его преемником? – гневно спросил высокий старик. – Преемника выбирает Высший совет из наиболее достойных. А раньше вообще верховная власть в городе отдавалась поочередно на четыре года каждому главе знатного рода, и он только с согласия всех остальных принимал важные решения. Зачем отступили от обычаев старины? В них мудрость бесчисленных поколений! А теперь вы, знатнейшие люди Тикаля, не решаетесь даже сказать, что презренный мальчишка не должен быть правителем столицы мира… Старик задохнулся от возмущения и замолчал, гневно оглядывая присутствующих. – Нас не могут подслушать? – негромко осведомился у хозяина дома тот самый человек с лисьим выражением лица, который польстил Ах-Печу. – Нет, я принял меры, – коротко ответил Ах-Меш-Кук. – Владыки, здесь, среди нас, восемь человек из Высшего совета. Кто из вас, как и я, будет протестовать против назначения царевича Кантуля преемником правителя Тикаля? Что скажешь ты, владыка Ах-Меш-Кук, хваливший его? – спросил напористо Ах-Печ. – Царевич Кантуль не должен быть властителем Тикаля! – твердо ответил хозяин дома. – А что скажешь ты, након? Након – руководитель всех войск Тикаля во время войны, могучий мужчина, до сих пор молчавший, – откашлялся и ответил низким басом: – Если этот щенок и станет когда-нибудь правителем, я не исполню ни одного его приказания! Без моего слова ни один воин Тикаля не сдвинется с места и не поднимет оружия! – добавил он с гордостью. После этих решительных слов спокойствие и сдержанность покинули собравшихся. Все, долго таившееся под спудом, переживаемое в одиночку, вырвалось наружу. Говорили все разом. Голоса становились громче, слова – резче. Уже никто из присутствующих не скрывал своего недовольства правителем, вспоминались старые обиды и унижения. Кто-то привел слова царевича Кантуля: «Мой отец слишком мягок! Когда я стану владыкой Тикаля, то знатные гордецы почувствуют мощь моей руки. Один воин, сражавшийся за меня, будет значить больше, чем десяток этих надменных мешков с жиром!» Но Ах-Меш-Кук собрал альмехенов – знатнейших людей столицы – не только для того, чтобы они выразили свое негодование по поводу поступков повелителя и его сына. Притворно сдержанной речью в начале он сумел разжечь в них те чувства, о которых давно догадывался. Теперь можно было приступить к более важному, являвшемуся его затаенной целью. – Итак, почтенные владыки, вы все согласны, что царевич Кантуль не может быть правителем Тикаля? – спросил он громко, чтобы привлечь внимание. – Да! Да! Он нам не нужен! Он не будет! – раздалось дружно со всех сторон. – Тогда не лучше ли нам подумать, кто будет правителем Тикаля, когда наш трижды почтенный владыка отойдет в иной мир? – задал Ах-Меш-Кук новый вопрос. Слова хозяина подействовали на собравшихся как поток холодной воды. Оживление сразу погасло. Все замолчали и начали подозрительно поглядывать друг на друга. Каждый из присутствующих в глубине души считал, что наиболее достойным и подходящим является именно он. Но в то же время все сознавали, что так думает о себе и любой находящийся здесь. Следовательно, надо назвать другого, чтобы он назвал тебя. Напряженное молчание продолжалось несколько минут; затем высокий старик, самый горячий и нетерпеливый, не выдержал и произнес: – Лучше всего было бы вернуться к обычаям старины. Но раз это невозможно, я предлагаю владыку Ах-Цикина. Его мудрость и рассудительность известны всем! Ах-Цикин, человек с лисьей мордочкой, помедлил мгновение, но, видя по физиономиям окружающих, что предложение старика никто не поддержит, встал, поклонился и сказал: – Велика честь, оказанная мне, и я никогда не забуду этой минуты! Но разве могу я помышлять о подобном, когда здесь, рядом со мной сидит владыка Ах-Печ. Вот кто по праву знатности, по силе ума и совершенству души должен стать владыкой Тикаля! Ах-Цикин снова отвесил поклон и скромно уселся на свое место. Ах-Печ покраснел от удовольствия и еще больше надулся. По лицу старика пошли пестрые пятна: хитрый койот Ах-Цикин и не подумал в ответ назвать его, а переметнулся к Ах-Печу. Наступившую вновь тишину прорезал мощный голос накона. Он спросил: – Владыки, кто первый созвал вас сюда, чтобы задуматься о будущем? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Ах-Меш-Кук! Кто поставил перед вами вопрос: может ли царевич Кантуль наследовать отцу? Владыка Ах-Меш-Кук! Кто же самый предусмотрительный и мудрый из нас? Ах-Меш-Кук! И только он должен стать правителем Тикаля! Ах-Печ, стараясь сгладить впечатление от слов накона, так как многие утвердительно кивали головами во время его речи, поспешно выкрикнул: – А я, Ах-Печ, великий владыка, предлагаю тебя, након! – Меня? – Након презрительно рассмеялся. – Если бы я хотел этого, Ах-Печ, я не стал бы ждать твоего разрешения! Но я не хочу! – Ах-Печ должен стать главой Высшего совета, – вмешался внимательно наблюдавший за всем Ах-Меш-Кук. – Только когда он займет этот пост, Тикаль пойдет дорогой славы и величия. Кто бы ни стал правителем города, без владыки Ах-Печа он будет бессилен. Вукуб-Акбаль, – он повернулся к старику, – светильник древней мудрости среди нас. Кто больше, чем он, достоин сана Великого блюстителя? Разве может кто-нибудь лучше Ах-Цикина следить за исполнением обрядов и торжественных церемоний? Только он должен стать Главным хранителем балдахина… Физиономии собравшихся постепенно прояснились. Да, Ах-Меш-Кук действительно мудр! Если нельзя стать правителем, то каждый все-таки должен получить хоть что-то от будущих изменений. Ах-Меш-Кук это предусмотрел, и то, что он обещал, нравилось всем. Можно ли было ждать этого от Ах-Печа? И мысленно каждый отвечал: «Нет!» – Что же касается меня, – скромно закончил Ах-Меш-Кук, – то я сознаю все свои недостатки. Благодарю тебя за высокую честь, након, но не мне быть правителем Тикаля! Пусть владыки назовут любое другое имя, и я с радостью скажу: «Достоин!» Собравшиеся хором стали убеждать Ах-Меш-Ку-ка не отвергать предложенной чести и доказывали ему, что именно он должен стать правителем. Лишь Ах-Печ сидел молча. Заметив это, Ах-Меш-Кук поспешно сказал: – Владыки, ваша воля для меня священна! Но прежде чем сказать «да», прошу вас утвердить еще одно назначение. Пусть наследником трона – ахау-ах-камха – считается Ах-Печ. Мои сыновья слишком малы, чтобы кто-нибудь из них был достоин носить такое высокое звание. Если что-либо со мной случится (а слабость моего здоровья известна всем), он и только он должен стать правителем нашего великого города! – Правильно! – первым закричал просиявший Ах-Печ. Остальные присоединились к его возгласу. – А теперь, почтенные владыки, – произнес, любезно улыбаясь, хозяин дворца, – прошу вас к столу! Глава девятая ДВОРЦОВЫЕ БУДНИ Мы пришли туда, В глубину леса, где Никто не увидит, Что мы собираемся сделать. «Песни из Цитбальче» Прошло уже несколько дней с того вечера, как Хун-Ахау стал жить при дворце правителя Тикаля, но до сих пор он не мог освоиться с новым поворотом в своей судьбе. Все происшедшее за это время казалось ему странным, загадочным и чудесным. Приведший его надсмотрщик передал юношу старому молчаливому рабу, стоявшему перед пятиэтажной громадой дворца, который в этот вечерний час выглядел совершенно безлюдным. Тот, взяв Хун-Ахау за руку, вошел в узкую галерею, расположенную в нижнем этаже. Вечерняя заря уже погасла, в здании было темно, и юноша с трудом пробирался среди каких-то тюков, следуя за своим проводником. Они шли довольно долго. В маленькой комнатке, слабо освещенной медленно горевшей смолистой лучиной, раб остановился, вытащил из стоявшего рядом сундука сверток, протянул его юноше. – Переодевайся! Быстро! Хун-Ахау сбросил свои лохмотья, с удовольствием надел набедренную повязку, набросил на плечи широкий белый плащ. Все было новое, чистое, хотя и невысокого качества. Раб подхватил сброшенное им старье и ушел, не сказав больше ни слова. Хун-Ахау стоял неподвижно. Тихо потрескивала горевшая лучина; откуда-то издалека доносились чуть слышные голоса. Он вдруг вспомнил о брате своей матери, замурованном в склепе для охраны души покойного правителя Ололтуна, и ему стало не по себе. Может быть, его избрали для такой же цели? В дверном проеме появилась девушка. Секунду она молча смотрела на Хун-Ахау, затем схватила его за руку и прошептала: – Идем! Юноша машинально повиновался и только потом подумал, что он должен был подождать раба. Но его провожатая стремительно шла вперед, и ему оставалось лишь следовать за ней. Они проходили через множество комнат, галерей, то темных, то освещенных, спускались и поднимались по каким-то лестницам. Девушка шла быстро, легко и бесшумно, Хун-Ахау старался подражать ей, но безуспешно. Наконец они вышли на большую террасу, над которой приветливо сияли крупные весенние звезды. Легкий вечерний ветерок подхватил полы плаща юноши, начал играть с ними. По шелесту деревьев, доносившемуся снизу, Хун-Ахау понял, что терраса находится на втором или третьем этаже. На нее выходило несколько дверей. Девушка подошла к одной из них, откинула занавес, опустилась на колени: – Я привела его, владычица! В комнате, ярко освещенной несколькими светильниками, лежала на ложе, подпирая голову рукой, царевна. Сейчас она показалась Хун-Ахау еще более юной и хрупкой. Рядом с ложем, в углу, свернулся калачиком маленький олененок. Увидя юношу, он вскочил на ноги, и его крупные влажные глаза недоверчиво уставились на Хун-Ахау, а трепещущие ноздри ловили незнакомый тревожащий запах. Но, повинуясь мягкому движению руки хозяйки, погладившей его спину, животное успокоилось и снова улеглось на пол. Большие раскосые глаза[23] царевны медленно обратились на юношу. – Стань на колени, – шепнула проводница. Хун-Ахау нехотя повиновался. – Я испросила тебя у трижды почтенного владыки, моего отца, повелителя Тикаля, – произнесла царевна, глядя на Хун-Ахау. Она говорила медленно и торжественно, словно стараясь, чтобы каждое ее слово запало в память слушающего навсегда. – Отныне ты мой раб, твоей владычицей являюсь только я! Лишь мои приказания будут для тебя законом! Ты будешь покорно и усердно служить мне, потому что я этого хочу! Ты понял меня? – Да, владычица, – подсказала шепотом девушка. – Да, владычица, – произнес нетвердым голосом Хун-Ахау. Гнев и смущение боролись в нем. Никогда еще в жизни не чувствовал он себя так странно. – Откуда ты родом? Как попал в Тикаль и стал рабом, расскажи! – потребовала царевна. Она подала какой-то знак девушке, та поднялась с колен, подбежала к ложу, переложила на нем подушки и стала у изголовья, скрестив руки на груди. Хун-Ахау, запинаясь, рассказал основные события своей жизни: нападение на селение, смерть отца, плен, рынок в Городе зеленого потока и хитрость Экоамака, рассказал про работу на строительстве храма и про перетаскивание камней. О своих друзьях и надежде на освобождение он, разумеется, умолчал. – Так ты родом из Ололтуна, – сказала задумчиво царевна, – это хорошо! Ололтун далек отсюда, и только очень отважный сможет вернуться туда, – добавила она, подчеркнув слово «отважный». – Посмотрим, насколько ты храбр! А теперь иди. Когда ты мне понадобишься, тебя позовут.