Хун-Ахау вытянул руки ладонями вверх, показывая, что в них нет оружия, и сказал, стараясь говорить спокойно: – Мы мирные странники, идем издалека и не желаем никому плохого! Покажи нам свое лицо! Из кустарника не спеша выступили старик и два юноши. В руках одного был топор, другой нес на плече грубо сделанное копье. Краем глаза Хун-Ахау увидел, что за ним и Ах-Мисом выросло еще три фигуры. Итак, за ними следили и по всем правилам взяли в клещи. Очевидно, девушка успела поднять тревогу – значит, селение недалеко! Несколько секунд прошло в молчании; встретившиеся внимательно изучали друг друга. Наконец старик нарушил тишину: – Откуда вы идете? – Мы идем из Тикаля, почтенный старец, – ответил Хун-Ахау. – Но назови нам свое имя и скажи, где мы находимся. Мы давно потеряли дорогу! На лице старика отразилось недоумение. – Из Тикаля? – медленно повторил он. – Но Тикаль очень далеко отсюда. Ведь эта река, – он показал на поблескивавшую сквозь листву воду, – наша кормилица Мотагуа, и вы находитесь в пределах царства Киригуа[45]. Да, вы далеко ушли от вашего великого города! Ну что же, пойдемте к батабу нашего селения, там поведаете ему все, что случилось с вами. Маник и Чикчан, идите вперед и показывайте дорогу! Юноши повернулись и молча пошли вперед. Старик шел рядом с Хун-Ахау. Сзади них плелся Ах-Мис, окруженный тремя юношами, с любопытством поглядывавшими на него; однако заговорить с чужестранцем без разрешения старика они явно не решались. Зато сам старик оказался неожиданно говорливым. – Меня зовут На-Цин, – рассказывал он внимательно слушавшему Хун-Ахау. – А это – мои сыновья! – Он махнул рукой вперед, затем назад. – Маник, Чикчан, Ламат, Эсанаб и Чуэн, у меня их пятеро. А вот дочки у меня нет, а мне так хотелось иметь дочку! Счастлив мой сосед Ах-Хоб, видно, Иш-Чебель-Йаш благосклонно относится к нему, раз дала ему такую дочку, как Иш-Кусам…[46] На мгновение имя Иш-Чебель-Йаш отдалось в сердце Хун-Ахау глухой болью. Залитая лунным светом вершина пирамиды и лицо Эк-Лоль с чуть грустной улыбкой на губах… А внизу ожидающие их Цуль и маленькая Иш-Кук… Как давно это было и как далек отсюда Тикаль! Забыть! Забыть! Что это говорит идущий рядом с ним старик? – Ведь она-то и обнаружила вас, – продолжал На-Цин, – когда собирала ягоды в лесу. Вы были около купальни бога грома… – А что это за купальня? – поинтересовался юноша. – В Тикале я никогда не слышал о таких купальнях. На-Цин горделиво поднял голову. – Поистине несправедливость царит в мире! И Тикаль еще называют оком и центром вселенной, а там, оказывается, нет даже купальни для божеств! Вы, тикальцы, очень самоуверенны и считаете себя лучшими людьми мира. А купальни у вас нет! Отсюда и ваши несчастья, о юноша, я еще не знаю твоего имени. Нет, око и центр вселенной – это не Тикаль, а, конечно, наш могучий Копан… – Подожди, почтенный На-Цин! – забыв о вежливости, перебил старика Хун-Ахау. – Почему ты говоришь «Копан»? Ты ведь сказал нам, что мы оказались в царстве Киригуа? – Да, мы живем около Киригуа, – согласился На-Цин. – Я сказал тебе правду. Но разве ты не знаешь, что правитель Киригуа давно заключил дружественный союз и поклялся в верности могучему правителю Копана, великого города, находящегося неподалеку от Киригуа? Вы плохо знаете мир, самоуверенные тикальцы! Может быть, ты вообще ничего не слышал о Копане? Перед мысленным взором Хун-Ахау промелькнуло лицо умирающего Укана. Так, Ах-Мис и он волей случая оказались где-то недалеко от родины их друга. Надо будет отыскать его семью! – Ты ошибаешься, почтенный На-Цин, – сказал он мягко. – Я много слышал о великом Копане, и у меня был друг родом из этого города. Не приходилось ли тебе встречать молодого купца по имени Укан? Так звали моего, увы, умершего друга. На-Цин Отрицательно покачал головой. – Нет, – сказал он. – Копан очень велик, и знать всех в нем невозможно. Кроме того, – прибавил он немного смущенно, – я был в Копане всего три раза за всю жизнь. Не так-то часто простой земледелец может бывать там! – Если мы будем часто ходить в столицу, у нас не останется времени для работы, – неожиданно заговорил старшин сын На-Цина. – А Копан с каждым годом требует все большего и большего! Ткани и пищу для жрецов и знати, рабочие руки для постройки храмов, для воздвижения стел, на которых каждые двадцать лет записываются важнейшие события, о которых мы сами мало что знаем. Кроме, разве что, битв, где убивают нас или убиваем мы… А сколько наших детей увезли в Копан жрецы, чтобы принести их в жертву богам. И все это должны давать мы – подвластные Копану селения… – Замолчи! Твои неумные и дерзкие речи к добру не приведут, – заворчал старик, испуганно глядя по сторонам. – Не бойся, отец, нас никто не слышит, а думают так, как я, многие… – Замолчи, говорю тебе! Вы, юноши, его не слушайте! И не повторяйте его глупых слов. – Старик побледнел, руки у него дрожали, он снова со страхом огляделся: нет ли кого поблизости. Слова сына На-Цина пришлись по душе Хун-Ахау. Но, пожалев старика и решив, что он еще успеет о многом поговорить с его сыновьями, Хун-Ахау постарался переменить тему. – Скажи мне, мудрый На-Цин, часто ли бог грома посещает свою купальню и в каком виде он появляется? – Когда он бывает там и часто ли – этого знать нам не дано. А появляется он там в виде цветущего юноши с нефритовым топором в руке – символом власти, – так говорит наш жрец. А почему ты спрашиваешь об этом? – вдруг насторожился На-Цин. – Ты, может быть, видел его? Нет, этого, конечно, не могло быть, наше божество не захочет явиться чужестранцу! – Нет, почтенный На-Цин, – успокоил старика с легкой улыбкой Хун-Ахау. – Я никого не видел, да и купальни бога мы не знаем. Мы же никогда не были в этой местности! – Это хорошо! – глубокомысленно заметил старик. – А то Иш-Кусам прибежала в селение страшно испуганная и сказала мне, что около купальни Тохиля бродят какие-то чужие люди. Я сразу собрал сыновей и отправился разыскивать дерзких нарушителей покоя нашей святыни. Хун-Ахау отметил про себя, что девушка не призналась старику в том, что произошло около купальни в действительности. И это обрадовало его, словно между ним и Иш-Кусам протянулась какая-то объединяющая их ниточка. А как подходит этой девушке ее имя! Юноша вспомнил ее быстрые, стремительные движения. Действительно, она походила на ласточку! К концу беседы они вступили в селение. Оно напомнило Хун-Ахау его родную деревню, и сердце мучительно сжалось. В душе каждого человека живет память о родине, тянет его в родные места, как бы хорошо ему ни было на чужбине! Простые хижины, крытые пальмовыми листьями, тропинки, протоптанные босыми ногами среди упрямой травы, казались юноше не только роднее, но и красивее тикальских дворцов и покрытых гладким цементом дорог. Между хижинами сновали маленькие молчаливые собачки – значит, голода здесь давно не было. И Хун-Ахау принял окончательное решение: просить у батаба разрешения остаться здесь, в этом тихом селении, и жить жизнью земледельца, жизнью своих предков. В том, что такое решение придется по душе и Ах-Мису, Хун-Ахау был уверен. Батаб селения Чаламте, невысокий, тучный, задыхающийся после каждой фразы человек, встретил неожиданно появившихся у него чужеземцев спокойно и приветливо. Хун-Ахау не хотелось испытывать на прочность эту приветливость или навлечь на себя и своего спутника неудовольствие батаба. Поэтому его повествование о прошлом мало походило на точный отчет. Юноша сообщил Кавоху (так звали батаба), что он и его брат Ах-Мис находились в числе воинов, сопровождавших большой торговый караван, отправившийся из Тикаля на побережье за солью. В горах, ночью, на них напали, караван разграбили, а его тяжело ранили. Брату удалось его спасти и выходить. Они долго скитались в горах, заблудившись. Но потом к ним неожиданно пришла удача: они нашли в русле горной речушки несколько кусков нефрита… Вот самый большой и красивый… Хун-Ахау вынул из мешка большой кусок нефрита, подал с поклоном Кавоху. Глаза батаба блеснули. Он быстро схватил камень, взвесил его на руке и сказал значительно: – Теперь я вижу, что вы хорошие люди! Что же вам надо от меня? Как бы в рассеянности Кавох положил около себя камень, а через секунду задвинул его за спину. Хун-Ахау понял, что дело сделано. Поверил ли батаб в рассказанную им историю или нет, однако было видно, что расставаться с драгоценным подарком он не собирается. И юноша уже более уверенным голосом попросил правителя селения разрешить им остаться в Чаламте и быть земледельцами. Батаб задумался. – Хорошо, – затем сказал он. – Пусть будет так. В нашем селении есть одинокий старик Чинаб, потерявший сына. Если он согласится вас усыновить, то все устроится к лучшему. – Кавох повернулся к сыновьям На-Цина, все еще стоявшим около неожиданных гостей: – Пусть кто-нибудь из вас сбегает в поля, разыщет Чинаба и приведет его сюда. Быстро! Чуэн, младший из братьев, рванулся, как испуганный олень. Батаб проводил его довольным взглядом. – Меня слушаются без возражений, – сказал он, переводя снова взгляд на лица пришельцев. – Запомните это! Конечно, чтобы вас усыновил Чинаб, требуется согласие членов его рода и совета старейшин нашего поселения, но я думаю, что возражений не будет! – Кавох чуть заметно улыбнулся. – У тебя есть еще нефрит? – спросил он неожиданно Хун-Ахау. – Да, еще два куска, – ответил юноша. – Давай их мне, – приказал батаб. – На один мы устроим праздник всему селению, когда вы станете членами рода Чинаба, а другой я буду хранить для тебя в своем доме. Еще настанут времена, когда он тебе понадобится. Хун-Ахау молча вручил Кавоху оставшиеся куски драгоценного камня. Батаб обратился к Ах-Мису: – А ты согласен? Почему ты все время молчишь? Ах-Мис переступил с ноги на ногу, шумно проглотил слюну, вздохнул и наконец сердито ответил: – За меня говорит мой брат! Раз он сказал, то я согласен! – А думает за тебя тоже твой брат? – с ехидцей поинтересовался батаб. – Да! Хун-Ахау думает и за меня, – простодушно ответил Ах-Мис. – Какое счастье выпало Чинабу! – обратился Кавох к На-Цину. – Сразу два сына, и один из них умный, а другой очень сильный! Ни На-Цин, ни Хун-Ахау не успели ничего сказать в ответ на это замечание, как вдруг Ах-Мис добродушно прогудел, обращаясь к батабу: – Ты еще не знаешь, почтенный батаб, как умен Хун-Ахау. Подожди, скоро он будет думать и за тебя! Он может, он все может… И, утомленный непривычно долгой для него речью, оборвав ее, великан махнул рукой. Хун-Ахау похолодел. Лицо На-Цина вытянулось, и он с заметной тревогой ожидал, что же последует за дерзкими словами пришельца. Но батабу явно нравилась простодушная гордость Ах-Миса своим братом. – Что же, – согласился он миролюбиво. – Раз уж твой брат такой умный, то пусть иногда думает и за меня. Но я буду совсем спокоен, если кроме него это же будешь делать еще и ты! – Мне это будет трудно, – признался честный Ах-Мис. – Очень жаль, – насмешливо проговорил Кавох. – Очень жаль, что ты не сможешь мне помочь! Если бы и ты за меня думал, мне бы жилось совсем спокойно… Ах-Мис не понял насмешки, а Хун-Ахау обрадовался, что неуместные слова его простодушного друга не обидели батаба и все окончилось шуткой. Скорым шагом подошел запыхавшийся старик, за которым следовал Чуэн, и низко поклонился батабу. – Эти два чужестранца хотят жить в нашем селении, Чинаб, – обратился Кавох к пришедшему. – У тебя нет сыновей, и я подумал, будет хорошо, если ты усыновишь их. Ты согласен? Старик робко оглядел Хун-Ахау и Ах-Миса. Было видно, что юноши ему понравились. – Как прикажешь, владыка, – ответил он тихим голосом. – Вот и хорошо, – обрадованно сказал Кавох. – Ну-ка, молодец, – обратился он к Чуэну, – сбегай за Хапай-Каном, попроси его прийти сюда! Несколько минут прошло в молчании. Хун-Ахау украдкой рассматривал своего будущего отца, и его сразу потянуло к этому тихому, усталому от жизни человеку. Чем-то он напоминал юноше и его погибшего отца, и доброго Вукуб-Тихаша, бесстрашно приютившего в своей хижине преследуемых рабов. Он сделает все, чтобы облегчить жизнь Чинаба, и, быть может, не только его одного, мысленно решил Хун-Ахау. – А вы что стоите здесь? – вдруг обратился батаб к На-Цину и его сыновьям. – Идите, занимайтесь своими делами! На-Цин неохотно тронулся с места, все время оглядываясь, – ему очень хотелось узнать, чем кончится эта необычная история. За ним двинулись его сыновья, тоже с неохотой. Но ослушаться батаба было невозможно. Вновь подбежал Чуэн. За ним торжественно вышагивал небольшого роста сухощавый старик – жрец поселения, Хапай-Кан. Приблизившись к батабу, он начал неразборчиво бормотать молитвы, а потом окропил всех присутствующих «девственной водой». Эту воду Хапай-Кан и его помощники собирали вдали от населенных мест, в пещерах, где она капала со сводов. Окончив обряд, жрец посмотрел на батаба. Тот кратко изложил историю пришельцев и приказал Хапай-Кану определить счастливый день для обряда усыновления. Старик пожевал сухими губами, раздумывая, а затем произнес высоким дребезжащим голосом: – Прежде всего эти пришедшие юноши должны пройти обряды очищения. Начать им придется с трехдневного поста. Потом они принесут малую кровавую жертву… – Жрец постепенно вдохновлялся, перечисляя предстоящие испытания, глаза его заблестели. – Потом…