Перед стелой снова появился правитель. На этот раз он был увешан драгоценностями – солнечные лучи, попадая на них, ослепительно сверкали. Темные потеки засохшей крови на груди и руках еще более подчеркивали белизну перламутровых дисков в ожерелье и браслетах. Широко раскинув в стороны руки, владыка Тикаля завертелся волчком, повинуясь звукам музыки и все убыстряя движение. Разлетались кецалевые перья на высоком головном уборе, плыли поднявшиеся вверх концы набедренной повязки. Все быстрее и быстрее становился темп, все быстрее и быстрее вращалась перед стелой одинокая фигура. Правитель начал уставать, пот струйками полз по лицу, смывая краску, уставшие легкие шумно втягивали воздух… – Все старания бесполезны! Он не доживет до конца следующего двадцатилетия! – пробурчал Ах-Печ на ухо Ах-Меш-Куку. – Все в руках богов! – как всегда тихим голосом отвечал тот. Резкий вскрик флейт, вопль труб и глухой гул барабанов возвестили о конце священного танца. Правитель застыл неподвижно; в руках у него уже была эмблема верховной власти – доска с изображением двухголового дракона. Позади этой живой статуи бесшумно упала циновка, скрывавшая стелу. Все присутствующие склонились в глубоком поклоне. В этот момент повелитель как бы снова восходил на престол Тикаля, получая от богов право на новое двадцатилетие царствования. На рельефе, блестевшем свежими яркими красками, Хун-Ахау увидел портрет правителя. Юноша теперь понял, что поза человека, стоявшего перед стелой, сознательно повторяла изображение на скульптуре. Тот же поворот головы вправо, так же расставленные ноги, те же украшения и знаки достоинства. Но отец царевны был значительно старше, чем изображенный. И когда они оказались рядом, это особенно бросалось в глаза. Строго соблюдая порядок, придворные подходили к царю с поздравлениями. Он уже сменил позу на более свободную, но напряжение и усталость еще явственно проступали на его лице. Он равнодушно выслушивал цветистые выражения преданности, радости и счастья, которые щедро лились из уст поздравлявших. Только один раз его глаза блеснули неожиданным теплом – когда к нему приблизилась Эк-Лоль. Но и ей правитель не сказал ни слова; может быть, потому что кругом было слишком много чужих ушей. Когда поздравления закончились и повелитель отбыл, собравшиеся начали быстро расходиться. Придворные спешили домой, чтобы обмыться и переменить одежды – вечером во дворце должен был состояться пир. Простой люд торопился к ужину и сну – завтра снова работать! Царевне подали носилки, хотя до дворца было недалеко. Хун-Ахау шел сбоку, медленно помахивая опахалом. Он уже предвкушал отдых – даже ему, молодому и сильному, неподвижное стояние целый день под солнцем далось с трудом. Но он не знал, что вскоре ему предстояло показать свою быстроту и ловкость. Сойдя с носилок перед дворцом, Эк-Лоль приказала: – Хун, иди со мной, ты мне нужен! Сунув опахало в руки подоспевшего Цуля, юноша поспешил вслед за царевной. Они прошли галереей нижнего этажа, поднялись на второй. Эк-Лоль шла быстро, словно стремясь быстрее достигнуть своих покоев. Внутри здания было сумрачно и прохладно. Почти никто не встречался: вся жизнь сегодня была сосредоточена в другом крыле дворца. Царевна вошла в первую комнату своей половины; Хун-Ахау задержался на пороге. Заходящее солнце через проем галереи заливало гладкий белый пол красноватым ровным светом. И вдруг юноша увидел, как из угла по алому полу к ноге девушки стремительно и бесшумно метнулась длинная серая лента. Хун-Ахау рванулся вперед, схватил змею за хвост и резким взмахом размозжил ей голову о стену. Увидев тень юноши перед собой, Эк-Лоль обернулась. – Что ты делаешь? – гневно спросила она, и в этот момент ее взгляд упал на змею. – Она бросилась на тебя, владычица, – тихо произнес опахалоносец. Лицо царевны побелело – только сейчас она вспомнила мимолетное холодное прикосновение к ноге. – Канти![35] – с трудом произнесла она. – Хун, ты спас мне жизнь! Но как змея попала сюда? Тень поползла по ее лицу, захватила лоб, спустилась на шею, глаза вспыхнули. Царевна порывисто приблизилась к юноше, схватила его за руку. – Смотри, никому об этом ни слова! Слышишь, никому! Хун-Ахау покорно опустил голову. – А теперь принеси мне теплой воды, – сказала уже обычным голосом Эк-Лоль. – Я не забуду твоей преданности! В комнату вошла Иш-Кук. – Кто-нибудь входил сюда, пока я отсутствовала? – спросила царевна девушку. – Никто, владычица! – испуганно отозвалась служанка. – Хорошо! Приготовь мне зеленое платье. Хун, ты можешь идти! Юноша торопливо вышел. Глава двенадцатая ГОРЬКИЕ ЦВЕТЫ ЭДЕЛЕНА Прекрасная луна Поднялась над лесом И движется, блистая, По темному небу. Там она остается, Озаряя лучами Равнину и лес. Нежный веет ветерок, И все кругом благоухает. «Песни из Цитбальче» После праздника двадцатилетия прошло несколько дней. Постепенно Хун-Ахау начал разбираться в сложной жизни гигантского человеческого улья, называвшегося ним-хаа – дворцом. Он стал уже различать его постоянных посетителей, мог сказать, кто из них бывает на утреннем приеме у правителя, кто состоит в свите царевича наследника. Он узнал имя убийцы-горбуна, Ах-Каока, оказавшегося помощником верховного жреца. Один раз Хун-Ахау увидел в дальнем конце двора Экоамака, спешившего впереди нагруженных чем-то рабов. К царевне его больше не вызывали; Эк-Лоль как будто снова забыла о его существовании. Но однажды после ужина Цуль сказал юноше, что сегодня вечером ему предстоит сопровождать царевну. Напрасно Хун-Ахау ожидал, что ему снова дадут копье; не увидел он и управляющего. Когда он и Цуль вышли во двор, то первое, что бросилось в глаза юноше, были легкие, будничные носилки юной владычицы на руках двух рабов. Цуль на этот раз был без факела, потому что наступило полнолуние, и луна уже поднималась. Скоро спустилась царевна в сопровождении Иш-Кук и олененка. Он никак не хотел расставаться со своей хозяйкой, и пришлось вызвать Чуль, чтобы она увела его, упирающегося и недовольного. В первый раз Хун-Ахау, а не управляющий, помог Эк-Лоль усесться в носилки. Когда он приподнял свою легкую ношу, сердце у него усиленно забилось, а девушка ласково на него посмотрела. Иш-Кук, очевидно знавшая, куда они отправляются, пошла впереди, указывая дорогу. За ней быстрым, но ровным шагом двигались рабы с носилками, а Хун-Ахау и Цуль замыкали шествие. Было около полуночи. Весь неизмеримый Тикаль, раскинувшийся на огромном пространстве, спал. В мертвой тишине даже легкое шлепанье босых ног носильщиков по цементу дороги казалось громким и необычным. Ветра не было. Холодноватый прозрачный свет луны заливал город. Громадные угольно-черные тени от зданий пересекали белую дорогу, причудливо ломались на стенах построек. Иногда бесшумно проносились летучие мыши. Идти пришлось недолго. Они вышли на центральную площадь, пересекли ее и остановились у подножия гигантской четырехгранной пирамиды, увенчанной храмом. Широкая у основания, она стремительно сужалась кверху, напоминая очертаниями высокую башню. Хун-Ахау подбежал, помог царевне сойти с носилок. Эк-Лоль, посмотрев на Иш-Кук, сказала негромко, как будто боясь нарушить покой священного места: – Со мной на пирамиду поднимется Хун. Вы останетесь здесь! По одной из граней пирамиды шла крутая, но широкая лестница без всяких перил. Царевна начала подниматься; за ней, отступив на два шага, послушно следовал юноша. Ступени были высокими, но глубина их очень небольшой, и Хун-Ахау почувствовал, что его пятки повисают в воздухе. Маленькие ножки Эк-Лоль умещались на ступеньках целиком, и она шла быстро и уверенно, а Хун-Ахау, чтобы стоять прочно, пришлось ставить ступни боком. Лестница бесконечно шла вверх; казалось, ступени никогда не кончатся; на середине пути Хун-Ахау повернул голову и посмотрел назад: далеко внизу виднелись четыре маленькие фигурки с задранными вверх головами; юноша смог узнать только Иш-Кук по ее длинной одежде. Какое-то странное чувство потянуло Хун-Ахау вниз; хотелось раскинуть широко руки и, как птица, броситься в раскрывшееся перед ним пространство. Усилием воли юноша заставил себя смотреть не вниз, а на ступени перед собой. Эк-Лоль, не оборачиваясь, шла без остановок. Повеял легкий ветерок, постоянный гость на такой высоте. Сделав усилие, Хун-Ахау догнал царевну и шел теперь вплотную за ней. Он смотрел на ее узкие девичьи плечи, на длинные черные косы, спускавшиеся на спину, на цветы эделена[36], приколотые у висков, и чувствовал себя странно свободным и спокойным, как будто все, что мучило его, осталось внизу. Смутно мечталось о чем-то великом и недостижимом. Юноша вспомнил предсказание о своей судьбе, переданное ему отцом, и – давно забытый гость – улыбка чуть тронула его губы. Вместо того чтобы стать великим воином, он оказался рабом царевны Тикаля. Вот цена жреческим предсказаниям! И теперь, приближаясь к обиталищу здешнего бога, Хун-Ахау не чувствовал ни трепета, ни почтения – сердце его было спокойно. Внезапно лестница окончилась, и они ступили на плоскую вершину пирамиды. Посередине ее было расположено массивное основание святилища; узкая лестница вела к его входу, черневшему глубокой расщелиной среди высоких белых стен. На плоской крыше храма был воздвигнут гребень – вертикальная стена с огромной маской божества, безучастно смотревшего вдаль. – Оставайся здесь! – приказала царевна. Эк-Лоль поднялась по лестнице ко входу в святилище и исчезла в нем. Наступила тишина. Хун-Ахау повернулся, подошел к краю площадки и невольно остановился. Внизу, под ним, застывшими волнами ниспадали, постепенно расширяясь, уступы пирамиды. Белая штукатурка их площадок тускло поблескивала в лунном сиянии. На другой стороне площади высился второй гигант, почти такой же высоты, как и тот, на котором он находился. А вокруг, насколько хватало глаз, лежал заснувший Тикаль – причудливое смешение белых стен, черных теней и небольших островков зелени. Кое-где высоко поднимались стройные пирамиды храмов. Прямыми, как копья, белыми ручейками разбегались дороги, пересекая темные лощины, казавшиеся сейчас таинственными и большими. Серебрилась мелкой рыбьей чешуей гладь водоемов. А над всем этим торжественно плыла в черном бархатном небе полная холодная луна. Захваченный необычайным и пленительным зрелищем, Хун-Ахау стоял, позабыв обо всем. Не заметил он и вышедшую из храма царевну, которая бесшумно приблизилась к нему. Легкое прикосновение руки вывело юношу из оцепенения. Тонкий, волнующий, чуть горьковатый запах цветов эделена шел от девушки. – Теперь ты понял все величие Тикаля, Хун? – спросила его Эк-Лоль ласковым голосом. – Да, владычица, – отозвался смущенный юноша. Ему было неприятно, что царевна застала его врасплох, у края пирамиды, в то время как примерный слуга, вроде Цуля, увидел бы ее еще в дверях храма. – Да, владычица, – передразнила она его жалобным голосом. Глаза ее смеялись. – Почему ты так несмел в своих речах, Хун? Ты же храбрый юноша. Разве ты боишься меня? – Нет, владычица, – еще более смущенно сказал Хун-Ахау, – я почитаю тебя, но не боюсь. Эк-Лоль на минуту задумалась. Потом, подойдя к самому краю площадки, она спросила: – Скажи, Хун, ты бросился бы отсюда вниз, если бы я приказала? – Да, – сказал Хун-Ахау. Смущение его постепенно исчезало. – И почему ты сделал бы это? – спросила она, улыбаясь. Юноша ответил не сразу. А потом, словно решившись, глухо проговорил: – Мне надоело рабство, владычица, уж лучше смерть!