Мама подавила зевок. – Заварю чай. – Она поднялась со стула. Уже неделю мы пили чай для сна. Даже придерживаясь обычного распорядка, мы не могли отдохнуть как следует. В темноте умы и тела слабели. Но именно благодаря возникшей в результате бессоннице мне и удавалось рисовать по ночам. Я взглянула на маленький столик, где по-прежнему стояла кастрюля с ужином. – Сайон поел? Энера пожала плечами. Взяв тарелку, я зачерпнула остатки похлебки и отрезала кусок хлеба, после чего вышла в коридор. Гостиная пустовала, а в комнату Каты и Энеры Сайон ни разу не ступал, поэтому я проскользнула в свою. Разумеется, там он и был: стоял у окна, глядя в темное небо. Хотя Ката отвела ему сарай, с появлением Луны он прятался в доме. Никто не возражал. Я поставила тарелку на маленький столик у кровати и зажгла почти догоревшую свечу. – Насколько хорошо ты видишь в темноте? Он оглянулся с таким видом, будто не слышал моего прибытия, хотя я не пыталась соблюдать тишину. – Достаточно хорошо, – ответил он. Заметив еду, добавил: – Я не просил. – Иногда просить не обязательно. И вновь на его лице появилось это благоговейное выражение. – Спасибо. – Опять ты уклоняешься. – Я скрестила руки на груди. – Насколько хорошо ты видишь в темноте, Сайон? Его плечи расслабились, хотя сам он, похоже, остался напряжен. – Очень хорошо. Я указала на кровать. – Присядь. Он повиновался. Я дотронулась до его груди повыше раны. – Как заживает? – Достаточно хорошо. Я усмехнулась. – Других слов не знаешь? Мгновение он смотрел на меня, затем на платье, разложенное сушиться на узком комоде. – Я не хочу присваивать твою комнату. Я пожала плечами и расстегнула первую пуговицу на его рубашке. Он меня не остановил. Я принялась его раздевать из вредности: потому что не позволяла себе зацикливаться на физической стороне дела. – Что в этом такого-то? – Не хочу, чтобы ты спала на кухонном полу. Я улыбнулась, вызвав в нем недоумение, если судить по слегка приподнявшейся брови. – И откуда ты знаешь, что я сплю на кухонном полу, если тебе полагается спать в сарае? – Я говорила уверенно, но в действительности пыталась вспомнить, не оставила ли в кухне один из рисунков. Вдруг я осознала, что не видела Сайона спящим с тех самых пор, как он пришел в себя. Расстегнув последнюю пуговицу, я стянула рубашку с перебинтованного плеча. Сайон терпеливо и молча сносил все мои манипуляции. Я заглянула под повязку. На горячей золотистой коже не осталось и шрамика. Впрочем, похоже, ничего в нем не способно меня удивить. Больше нет. – Этого уже не надо. – Я начала убирать бинт, наматывая на ладонь. Он наблюдал за мной, и я ему позволяла, ничуть не смущенная – с какой стати мне смущаться? Когда я закончила, Сайон провел рукой по гладкой коже, которую всего три дня назад проткнули ножом. Я повторила за ним – не потому что не могла удержаться, а потому что уже не хотела. – На кухне я сплю по собственному желанию, – ответила я наконец. – Кроме того, там теплее. – На губах у меня заиграла ухмылка. – Не будь ты таким большим, мы бы тут вдвоем поместились. Кокетство его не удивило – думаю, он начал привыкать к моей манере общения. Однако в перламутровых глазах блеснул веселый огонек. В глазах, которые у меня по-прежнему не получалось передать на бумаге. Я просто не нашла доступных средств. Еще одно разочарование в копилку других, грызущих меня изнутри. Я пересекла комнату и повернула ручку двери: она тихо затворилась. Затем я отложила бинт и села рядом с Сайоном. Заглянула в его завораживающие глаза, но только силой воли отразила их гипнотическое воздействие. С этой тьмой за окном со временем я наверняка ослабну и поддамся их чарам, но пока небесам не удавалось меня подчинить. – Сколько из прошлого ты помнишь, Сайон? Выражение его лица смягчилось. Подняв руку, он заправил прядь моих волос мне за ухо, оставляя горячий след. Я старалась не смущаться от того, как заалели щеки – очень немногое в жизни вызывало у меня такую реакцию. – Я помню. – Но? – Но… – Он опустил руку. – Не могу вернуться домой. Я поймала его за руку и сжала. – Почему? Он отвел взгляд. Я позволила ему подумать – на это у меня хватило терпения. – Мне нельзя здесь находиться. Но и уйти я не могу. Я прикусила губу. Провела большим пальцем по его костяшке. – Тебе не обязательно. Он наклонился и, упершись локтем в бедро, сжал мою руку. – Все рушится, и я ничего не могу сделать, кроме как ждать. И все же какая-то необузданная часть меня… часть, которую я неустанно пытался заглушить… она… рада. «Рада», – сказал он голосом, полным печа- ли. Я отпустила его руку, и он провел ладонью по лицу. – Мне стыдно, – признался он. – Но я рад… – Он покачал головой. – Я тебя не осуждаю. – Я погладила его волосы. Хотелось прижать его к себе, почувствовать истинную силу его жара… Я немедленно отбросила эту мысль. На что я надеялась? Меня ждет мамина участь: меня бросят одну с ребенком на руках, все будут осуждать и считать гулящей. Зачем мне это все? Я уже давно обходилась без мужчины. Мне не нужен был мужчина. Мне нужно было лишь мое творчество. Я выплесну эмоции и неудовлетворение на бумагу или холст, и все будет хорошо, а когда война смертных закончится, я уеду в столицу, и все вернется на круги своя. И все же… меня и раньше тянуло к мужчине, но теперь тянуло иначе. И все же я не решалась разобраться: как и почему. Он издал еще один долгий вздох, похожий на летний ветерок. – Я – создание, которое не может позволить себе эгоизм. Не могу я таким быть, – подчеркнул он, оставив мне еще одну сводящую с ума подсказку. Затем добавил так тихо, что я едва расслышала: – Но я не могу вернуться домой, и я этому рад. Наклонившись, я обхватила его подбородок пальцами и приподняла. Чтобы заглянуть ему в лицо. Чтобы лучше его понять. – Где твой дом? Он взял мою руку в свои. – Далеко отсюда. Я попыталась вспомнить самое отдаленное место, которое знала, рисуя в воображении реки и границы на карте. Затем мысли вознеслись к бесконечному ночному небу, и я вновь подумала о падающих звездах: интересно, будь у них человеческая форма, как бы они выглядели? В голове не укладывалось – отказывалось укладываться, – и я отложила вопрос на будущее. Тяжело сглотнула, спрашивая себя, насколько я смелая. Минуло несколько мгновений, и наконец я сказала: – Это место может стать твоим домом. На столько, насколько потребуется. Даже если ты не смертный. Он не ответил и никаким образом не выказал удивления оттого, что мне известен его маленький секрет. Но и не поправил. Кем все же был этот мужчина, который пылал как печь и истекал светом? Который говорил так нежно и ругал себя за наслаждение покоем? У меня были только обрывки ответов, но в одном сомневаться не приходилось: одни лишь наброски меня никогда не удовлетворят. До зимы еще несколько месяцев, но сегодняшний дождь напомнил о ней и отчего-то заставил тосковать по лету.