— Лодки, — повторил Леофрик. Я оглянулся и увидел на болоте три плоскодонки, которые вели люди с шестами. Вот они причалили возле сбившихся в кучку беженцев, которые поспешили подняться на борт. Датчане, понимая, что мы с Леофриком уйдем, если сумеем добраться до лодок, приготовились к атаке, и я ободряюще им улыбнулся. — Одна лодка осталась, — сказал Леофрик. — Там есть для нас место. Мы должны бежать со всех ног. — Я остаюсь! — закричал я по-датски. — Веселье продолжается! Потом на тропе возникло движение: кто-то пробирался в передние ряды датчан, и остальные потеснились, чтобы дать ему дорогу. Этот человек был в кольчуге и серебряном шлеме с крылом ворона на макушке. Подойдя ближе, он снял шлем, и я увидел в его волосах оправленную в золото кость. То был сам Гутрум. Эта кость была ребром его матери, и Гутрум носил ее в память о своей родительнице. Гутрум посмотрел на меня. Его вытянутое лицо было печальным. Потом он взглянул вниз, на убитых мною людей. — Я буду охотиться на тебя, как на собаку, Утред Рагнарсон, — сказал он, — и убью тебя, как собаку. — Меня зовут Утред Утредсон, — возразил я. — Нам надо бежать, — прошипел мне Леофрик. Снег кружился над болотом, он был теперь таким густым, что я едва мог разглядеть гребень холма, с которого мы раньше видели кружащихся голубей. — Ты мертвец, Утред! — проговорил Гутрум. — Я никогда не встречался с твоей матерью, — крикнул я ему, — но мне бы хотелось с ней познакомиться! На лице датчанина появилось благоговейное выражение, как всегда при любом упоминании о его матери. Он, казалось, пожалел, что говорил со мной так грубо, потому что сделал примирительный жест и сказал: — Она действительно была замечательной женщиной. Я улыбнулся. В тот миг я мог с легкостью перейти на другую сторону — и Гутрум принял бы меня, сделай я комплимент его покойной родительнице, но я был воинственным юношей, и меня переполняла радость битвы. — Я бы с удовольствием плюнул в ее уродливое лицо, — заявил я, — а теперь я мочусь на душу твоей матери и говорю тебе, что чудовища Нифльхейма трахают ее протухшие кости. Гутрум завопил от ярости, и все датчане ринулись в бой, некоторые — по воде, стараясь поскорей до меня добраться и отомстить за ужасное оскорбление, но мы с Леофриком побежали, как кабаны, за которыми гонятся гончие, и прорвались сквозь тростники на болото, а потом влетели в последнюю плоскодонку. Первые две лодки уже ушли, но третья нас ждала. Мы растянулись на мокрых досках, человек с шестом сильно оттолкнулся, и суденышко скользнуло в черную воду. Датчане пытались последовать за нами, но мы двигались на удивление быстро. Гутрум яростно вопил нам вслед, в нас метнули копье, но житель болот снова оттолкнулся шестом, и копье шлепнулось в грязь. — Я тебя найду! — заорал Гутрум. — И что с того? — крикнул я в ответ. — Твои люди умеют только умирать! — Я поднял Вздох Змея и поцеловал его липкое от крови лезвие. — А твоя мать была шлюхой у гномов! — Ты должен был оставить одного человека в живых, — вдруг сказал кто-то позади меня, — потому что я хотел его допросить. Кроме нас с Леофриком в лодке был всего один пассажир — тот самый священник, вооруженный мечом; теперь он сидел на носу суденышка и, хмурясь, глядел на меня. — Не следовало убивать того человека, — сурово проговорил он, но я в ответ посмотрел на него с такой яростью, что он отпрянул. «Будь прокляты все священники!» — подумал я. Я спас жизнь этому ублюдку, а он вместо благодарности лишь выбранил меня. А потом я увидел, что это вовсе не священник. Это был Альфред. * * * Лодка шла через болото, иногда скользя по черной воде, иногда шурша по траве и камышам. Человек, гнавший ее, был сгорбленным, смуглым, беззубым, с длинной бородой, в одеждах из шкур выдры. Датчане Гутрума были теперь далеко, они переносили своих убитых на твердую землю. — Я хотел выяснить, что они собираются делать, — посетовал Альфред, — а если бы мы взяли пленного, он мог бы об этом рассказать. Теперь он говорил более уважительно. Вспоминая тот момент, я понимаю, что напугал его, потому что моя кольчуга спереди был забрызгана кровью, да вдобавок лицо и шлем тоже были в крови. — Они собираются покончить с Уэссексом! — резко сказал я. — И вовсе не обязательно брать пленных, чтобы понять такую простую вещь! — Не будь дерзким, — проговорил Альфред. Я молча уставился на него. — Я король! — настаивал он. — Так что изволь обращаться ко мне с почтением. — Король чего? — саркастически поинтересовался я. — Ты не ранен, мой господин? — спросил Леофрик у Альфреда. — Нет, слава Господу. Нет. — Он посмотрел на свой меч и повторил: — Слава Господу. Теперь я разглядел, что на Альфреде вовсе не ряса священника, а плотный черный плащ. Его длинное лицо было очень бледным. — Спасибо, Леофрик, — проговорил он, потом посмотрел на меня и словно бы содрогнулся. Мы догнали две другие лодки, и я увидел в одной из них беременную Эльсвит, закутанную в плащ из меха серебристой лисы. В той плоскодонке были также Исеулт и Энфлэд, в то время как священники до отказа забили другую, и я понял, что один из них — епископ Алевольд. — Что случилось, мой господин? — спросил Леофрик. Альфред вздохнул и задрожал, но поведал нам свою историю. Он ускакал из Сиппанхамма со своей семьей, телохранителем и десятком церковников, чтобы проводить монаха Ассера, который уезжал в тот день. — Мы отслужили благодарственный молебен в церкви Соппан Бирг. Это новая церковь, — серьезно сообщил он Леофрику. — Просто замечательная. Мы пели псалмы, читали молитвы, а потом простились с братом Ассером, который продолжил свой путь. — Альфред перекрестился. — Я молюсь, чтобы он был жив и здоров. — Надеюсь, этот лживый ублюдок мертв! — прорычал я. Альфред не обратил на меня внимания. После церковной службы они все отправились в ближайший монастырь и пробыли там какое-то время, а потом вдруг появились датчане. Король и его окружение бежали и скрывались в ближайшем лесу, пока монастырь горел. После этого они попытались двинуться на восток, в сердце Уэссекса, но им, как и нам, все время мешали датские патрули. Однажды ночью, когда они укрывались на ферме, их застал врасплох отряд датчан: те убили нескольких стражников и захватили всех лошадей. С тех пор они шли пешком, так же как и мы, потеряв дорогу, пока наконец не вышли к болоту. — И одному Богу известно, что нас ждет дальше, — закончил Альфред. — Мы будем драться, — сказал я. Он молча взглянул на меня, и я, пожав плечами, повторил: — Будем драться. Альфред посмотрел на болото. — Надо найти корабль, — сказал он, но так тихо, что я едва его услышал. — Найти корабль и отправиться во Франкию. Он плотнее закутался в плащ. Снег шел все гуще, но таял, едва встретившись с темной водой. Датчане исчезли, затерявшись в снегопаде позади нас. — Это был Гутрум? — спросил меня Альфред. — Да, Гутрум, — ответил я. — Он знал, что преследует именно вас? — Полагаю, что знал. — Что еще могло привести сюда Гутрума? Он хочет тебя убить. Или взять в плен. Однако в тот миг мы были в безопасности. Деревня на островке представляла собой десяток домишек, крытых камышом, и несколько сараев, стоящих на сваях. Все постройки были цвета грязи, улица была грязной, козы и люди были покрыты грязью, но каким бы бедным ни было это селение, оно все-таки могло предложить нам еду, кров и какое-никакое тепло. Деревенские жители увидели беженцев и, посовещавшись, решили их спасти. Я подозревал, что они были не такими уж добросердечными и скорее хотели нас ограбить, но у меня и Леофрика был грозный вид, а когда деревенские поняли, что их гостем оказался сам король, то, разумеется, постарались сделать все возможное для него и его семьи, хоть это и получалось у них неуклюже. Один из местных жителей на диалекте, который я едва смог понять, спросил, как зовут короля. Он никогда не слышал об Альфреде. Он знал о датчанах, но объяснил, что корабли викингов никогда не добирались ни до их деревни, ни до других поселений на болоте. А еще этот человек сказал, что его односельчане охотятся на оленей и дичь, разводят коз, ловят рыбу и угрей, — так что еды у них много, хотя вот топлива в обрез. Эльсвит тогда носила под сердцем уже третьего ребенка, в то время как первые два находились на попечении нянек — один из них, трехлетний Эдуард, наследник Альфреда, болел и постоянно кашлял, что очень беспокоило мать, хотя епископ Алевольд уверял, что это обычная зимняя простуда. У старшей сестры Эдуарда, шестилетней Этельфлэд, были шапка светло-золотистых кудряшек, обаятельная улыбка и умные глаза. Альфред ее обожал, и в те первые дни на болоте дочка была для него единственным лучом света и надежды. Однажды, когда мы сидели возле маленького умирающего огня и Этельфлэд спала, положив золотистую головку на колени отца, Альфред спросил меня о моем сыне.