– Так ты, значит, герой! И теперь грозишь старухе, которая дала тебе у огня обогреться и ужином накормила? – Я никогда никому грозить не стану, если никто моему верблюду не угрожает. Она съела еще несколько ложек похлебки. А огонь в очаге продолжал весело пощелкивать и что-то болтать на своем языке. – Ну, хорошо, – сказала она. – Значит, это у нас верблюд. Потом она тебя осмотрела. Сидя на кухне, я видел, как она наклонила совсем близко к себе твою большую голову и, хотя ты вовсю скрежетал зубами, заглянула тебе в пасть, а затем, приложив ухо к основанию твоего плеча, долго слушала твои свистящие вдохи и выдохи, от которых шевелились легкие белые волосы у нее на голове. Но ты улыбался! И чем ближе она притягивала тебя к себе, тем шире становилась твоя улыбка. В благодарность за уход и бесчисленные отвары, которыми дуэнья Мария тебя отпаивала, я хорошенько вычистил ее сарай и выволок оттуда горы сломанных корзин и клетей, а также старых газет, в которых гнездились мыши; заодно я забил все мышиные норы и в амбаре с зерном. Затем, кое-как починив хлипкую лестницу, я забрался на крышу дома, а Мария и ты, Берк, стояли внизу и смотрели, что я буду делать. Дом был крыт щепой, и за долгие годы под щепой образовалось множество мышиных гнезд, прямо-таки целые наслоения. Покончив с мышами, я принялся за участок дуэньи Марии. Он у нее был довольно-таки большой, но весь зарос папоротником-орляком. В общем, я каждый день обнаруживал некое новое неотложное дело. За работу мы получили крышу над головой и постель, а еще старуха каждый день поила тебя каким-то темно-зеленым отваром и давала весьма противное вонючее снадобье, от которого ты всеми силами пытался отбрыкаться, но тщетно. Но, согласись, лечение было не таким уж страшным, и ты вскоре перестал так ужасно хрипеть, а на твоих исхудавших ляжках стало вновь понемногу нарастать мясо. К этому времени я практически завершил расчистку полей за домом, и мы начали вспашку: ты тянул плуг, я тащился сзади, а старуха нами командовала. – Жаль, что у меня нет возможности снять вас на карточку, – сказала она как-то вечером после ужина, явно довольная. – Вы такая отличная парочка! – Ну да, а люди бы смотрели и недоумевали: что бы это значило? – Меня уже начинало клонить в сон, так мерно она попыхивала своей трубкой. За окном шел мелкий, холодный и светлый дождик, а ты и старый хряк нашей хозяйки старательно копали землю и лакали собиравшуюся в ямках воду, насыщенную нужными вам солями, и это означало, что наконец-то пришла весна. – А знаешь, – сказала Мария, – у нас в городе есть один человек, который все на свете готов отдать, лишь бы снова хоть раз верблюда увидеть. – Очень я остерегаюсь тех, кто так стремится верблюда увидеть, – ответил я. – Опыт мне подсказывает, что больше всего им обычно хочется узнать, какой вес способен поднять верблюд, пока спину себе не сломает; а еще некоторых интересует, как выглядят их внутренности, расположены ли они так же, как у лошади, и каковы на вкус мясо и требуха верблюда. – Нет, того человека совсем другие вещи интересуют. Короче, утром мы вместе с ней отправились в город, до которого было двенадцать миль. Дуэнья Мария ехала впереди на маленьком белом ослике и от его дробной, но тяжеловатой рысцы то и дело сползала с седла то вправо, то влево, раскачиваясь, точно попавший в бурю корабль. Апрельское солнце лениво проглядывало меж белыми перьями облаков. На тенистых северных склонах все еще лежал довольно толстый слой снега, но было уже очень тепло. Когда мы добрались до города, оказалось, что чуть ли не все его население собралось на залитой солнцем площади перед салуном, следя за поединками шахматистов. Однако даже игроки один за другим стали вставать из-за шахматной доски, когда ты появился из-за деревьев и неторопливо двинулся по главной улице. Наконец следом за дуэньей Марией мы подъехали к маленькому домику на самом дальнем краю селения. Она резво соскочила с седла и быстро двинулась по дорожке к дому, на ходу выкрикивая: – Эй, Филипп Тедро! Выходи скорей – то-то удивишься! Дверь домика распахнулась, и на пороге, красуясь пышной шапкой волос, в которых уже вовсю пробивалась седина, и ухоженными, тщательно подстриженными усами, возник Хаджи Али. Часть 8 Вечер Амарго Территория Аризона, 1893 г. – Вот наконец и мальчики едут, – сказала Нора. Поздним вечером в сухом воздухе носилось великое множество летучих мышей. На дороге, что идет по краю гряды, появился всадник, чей силуэт был словно высвечен красным солнцем, садившимся у него за спиной, и даже от дома было видно, что вокруг него вьются тучи москитов. Этот всадник явно направлялся к их дому, однако второй всадник так и не появился, даже когда первый достиг ближнего ряда деревьев. Это же Харлан, услышала Нора голосок Ивлин. И почти одновременно с Ивлин Джози, прикрывая глаза от солнца, воскликнула: – Это же наш шериф! Да, это был Харлан, и от него, как всегда, веяло беспокойством. Просто удивительно, как легко было узнать этого человека даже на расстоянии, но не по особенностям его фигуры, не по чертам лица, не по характерной одежде, а по сложному набору жестов, свойственных ему одному. Харлан Белл был поджарым и тощим, как гончая. В седле он всегда сидел, расслабленно опустив плечи, так что грудь казалась ввалившейся, и едва придерживая поводья одной рукой, согнутой под каким-то странным углом. Надо сказать, что правую сторону тела и правую руку он вполне сознательно щадил, поскольку его до сих пор мучили боли, связанные с ранением, которое он получил, выслеживая каких-то бандитов в излучине реки. – Мне кажется, у него могут быть новости насчет мистера Ларка, – сказала Джози. – А тебе не кажется, что пора подогреть для Тоби примочку? Пристроив инвалидное кресло с бабушкой в самом дальнем углу кухни, чтобы старушка никому не мешала, Нора решила немного привести себя в порядок. Грязные волосы выглядели просто ужасно, но времени сейчас хватило лишь на то, чтобы их как следует расчесать. Стоя перед зеркалом, она видела, как движутся, поблескивая, глаза бабушки, неотрывно следившей за мельканием Нориных рук. Когда она вышла на крыльцо, Харлан уже привязывал коня. Привлекательным мужчиной его назвать было трудно, но он, безусловно, внушал доверие; как говорила Десма, «посмотришь на него – и жить хочется». У Харлана были редкие волосы, высокий широкий лоб и крупный рот. Когда Нора впервые с ним познакомилась, он только что одержал победу в непростой схватке, хотя и ценой двух коренных зубов. Из-за прямого удара в лицо у него несколько сместился прикус, так что передние зубы оказались чуть ли не вдавлены. Она помнила, как он стоял, голый по пояс, в перепачканных грязью штанах, а на груди у него красовался «нагрудник» из засохшей крови. Он попросил у Мосса Райли ложку, тот ее принес, и Харлан у всех на глазах, засунув ложку за передние зубы, вытолкнул их на прежнее место с жутким хрустом, который напоминал треск подпиленного и обрушенного дровосеками дерева. Зрелище было не для слабонервных; во всяком случае, один из любопытствующих, услышав этот звук, грохнулся в обморок. Как ни удивительно, но выпрямленные таким варварским способом зубы ухитрились не только прижиться, но и восстановить свое первоначальное великолепие. Быстрые, черные, глубоко посаженные глаза Харлана ярко выделялись на несколько угловатом, покрытом шрамами лице и в сочетании с белоснежными крепкими зубами придавали ему несколько диковатый залихватский вид. Впрочем, бородка, которую он внезапно отпустил в сентябре, несколько смягчала жесткость его черт, но, по мнению Норы, совершенно ему не шла. – Итак, шериф, вы снова здесь? – только и сказала она. – В прошлый раз вы так здорово меня пристыдили за то, что я вздумал явиться с пустыми руками, что я решил как можно скорее исправиться. – И он привязал поводья к перилам крыльца. Надеясь, что ей снова удастся его пристыдить, Нора раздраженно заметила: – Вчера ночью кто-то запустил кирпичом в окно редакции «Стража». А вы приезжаете сюда и как ни в чем не бывало привязываете к крыльцу лошадь, ни словом не обмолвившись об этом и не предложив никакого решения! Харлан помрачнел: – Впервые об этом слышу. – Наверное, с утра в участке не были? Это невольно прозвучало как упрек. Харлан помолчал, потом, глядя прямо на нее, объяснил: – Слишком рано встал, да еще и задержаться пришлось в одном месте, потому я в участок и не заехал. А вовсе не потому, что где-то допоздна шлялся. – Какое мне-то дело, где вы ночью шляетесь? Он привычным жестом сунул руки в карманы и спросил: – А где Роб и Долан? – В данный момент могут быть где угодно. – Скоро ли они должны вернуться? – Это зависит от того, что вам от них нужно. Теперь ему было абсолютно ясно, что она не собирается приглашать его в дом. Правда, такой суровой встречи на крыльце он никак не ожидал. Впрочем, это даже хорошо, и он вздохнул с облегчением: раз сюда еще не дошли дурные вести, значит, у него есть время подготовиться. – Мне, возможно, понадобится та повозка, которую они вроде бы продать собирались, – наконец сказал он. – Зачем же покупать такую рухлядь? Лучше уж взять ту, что моему мужу принадлежала. Я слышала, ее где-то возле дома Санчесов нашли. Он снова помедлил, прежде чем спросить: – Кто тебе такое сказал? – Там говорили, – неопределенно махнула рукой Нора. – Слухи – вот что это такое. Слухи – и только. Я больше ничего об этом не слышал, хотя сперва даже поехал туда и посмотрел. – Если бы он потупился и стал рассматривать собственные сапоги, если б заколебался, если б только моргнул или вздрогнул, думала Нора, я бы сразу поняла, что он врет. Но вид у Харлана был самый что ни на есть честный, и смотрел он ей прямо в глаза. – Если ты, Нора, мне не веришь, то утром я непременно еще раз туда съезжу. Ей-богу, съезжу. Ей хотелось ответить, но она слишком долго ждала этой возможности и сейчас неожиданно заставила себя сменить тему: – А что ты с повозкой-то делать собираешься? – Да вот хочу заставить своего заместителя ее покрасить, написать на ней мое имя и возить ее следом за моим конем вплоть до выборов, чтобы те, кто еще колеблется, точно знали, за кого голосовать. – Нора засмеялась, и Харлан, обрадованный этим, порылся в карманах плаща и что-то ей протянул: – Вот. Я подумал, что это могло бы пригодиться. Для Тоби. – Оказалось, что это маленькая кожаная повязка на глаз. – Мой племянник ее носил какое-то время, пока у него зрение не выправилось – он ведь косоглазым родился. Я помню, ты говорила, что у твоего-то мальчика глаз куда сильней поврежден, это, конечно, совсем другое, но, по-моему, повязка и тут не повредит. От нежданных слез силуэт Харлана вдруг стал каким-то расплывчатым, и Нора едва не разревелась. Она судорожно облизнула губы и попыталась хоть немного расслабить странно напрягшиеся мышцы вокруг рта, потом все же заставила себя вымолвить: – Какой ты молодец, что догадался! Спасибо. – Но если тебе покажется, что от этой повязки больше вреда, чем пользы, так и не стоит ею пользоваться. Нора молча спрятала повязку в карман фартука, нежно поглаживая пальцем тонкие трещинки на мягкой коже. – Может, слегка перекусишь? – предложила она Харлану. Он последовал за ней на кухню, но в дверях остановился, бормоча приветствия, которых почти не было слышно в том жутком хаосе, что там царил: Тоби устроил скандал по поводу компресса на глаз, заявляя, что он слишком большой, слишком мокрый, слишком горячий и слишком холодный; Джози его уговаривала и одновременно готовила ужин бабушке, срезая с ветчины шкурку; увидев вошедшего Харлана, она еще громче завопила: «А вот к нам и шериф Харлан пожаловал! Что это вы все к нам ездите, шериф, словно нас еще убеждать нужно, чтоб мы за вас голосовали!» – А Роб говорил, что он ни в коем разе за шерифа Харлана голосовать не стал бы! – «приветливо» заявил Тоби. Женщины тут же на него зашикали, и он испуганно съежился на табуретке, но вскоре отвлекся, обнаружил под столом нечто достойное исследования. Нора усадила Харлана напротив сына, и шериф молча принялся за мексиканское печенье, испеченное женой Дока, Амадой де Альменара, аккуратно обкусывая каждую печенинку по углам. Если он и знал что-то о том, какую бурю вызвала в семье Ларков возможность его переизбрания на третий срок, то ничем этого не показал. Тоби, настроение которого значительно улучшилось, когда и он получил свою долю этого замечательного печенья, вдруг заметил задумчиво: – Как-то странно будет снова называть вас мистер Белл… Ведь вы столько лет были шерифом Беллом. – Ты пока что продолжай называть его шерифом Беллом, – посоветовала Нора и, подтолкнув к нему тарелку с ветчиной и кукурузными лепешками, велела: – Давай-ка, ужин бабушке отнеси. Тоби неохотно потопал к бабушке; щека у него была смешно оттопырена последним, второпях откушенным и еще не прожеванным куском. – А мне кажется, вы снова шерифом будете, – сказала Джози. – Но только, конечно, не с такой бородой! Харлан изобразил, что она своим замечанием ранила его в самое сердце, и некоторое время смешно извивался, пытался себя разглядеть. Джози не выдержала и рассмеялась к его явному удовольствию, а он сказал: