— В каких отношениях он был с Ложкиным? — Ты че, летишь, подруга? — с угрозой в голосе произнес он. — Нет, Гошенька, я не лечу, — спокойно ответила я, — а вот если ты не ответишь мне на мои вопросы честно и откровенно, полетишь прямехонько на нары, понял? — Я приподняла свой «Никон» над стойкой так, чтобы он его увидел. — Здесь у меня зафиксировано, как ты торгуешь наркотой. Итак?.. Гоша отрицательно покачал головой: — Он меня убьет. — Никто, кроме меня, не узнает, что ты мне сказал, — произнесла я. — И потом я же тебя не спрашиваю, где он берет кокаин, просто скажи мне, как общались Леша и Гриша, вот и все. Но если ты не хочешь говорить… — Я сделала вид, что собираюсь уйти. — Погоди, — остановил он меня, — ладно, только учти: если он узнает, и мне, и тебе — конец. — Догадываюсь. — Я снова опустилась на табурет. — Ну, деловые у них были отношения, что тебя еще интересует? — Они не ругались? — Было как-то раз, но о чем они говорили, я не слышал. Только Ложкин вскочил, схватил Замуруева за грудки и почти приподнял над полом. — Когда это было? — Не помню точно… — Гоша… — укоризненно произнесла я. — Ну говорю же: не помню, — прошептал Чикин, беспокойно озираясь по сторонам, — примерно с месяц назад. — Вот и умница, Гоша, — похвалила я его, — больше от тебя ничего и не требовалось. — Я достала белый прямоугольный пакетик из сумочки и бросила его на стол. — А порошок свой забери, он мне без надобности. Гоша мигом смел ладонью белый прямоугольничек и застыл с непроницаемым лицом. * * * Когда я добралась до машины, поднявшийся на улице ветер основательно растрепал мои волосы. Я запустила двигатель и, пока он прогревался, привела свою голову в божеский вид, не слишком, впрочем, усердствуя. Я уже включила поворотник, собираясь отчалить, как запиликал мобильник. Поставив рычаг переключения передач в нейтральное положение, я вытянула антенну и поднесла трубку к уху. — Оленька, — услышала я голос Кряжимского, который радовался, словно мальчик, — я узнал! — Что вы узнали, Сергей Иванович? — Как что? — удивился он. — То, что ты просила — где у нас можно найти стрихнин. — И где же? — Я должен был сразу догадаться, — начал самобичевание Кряжимский. — Ведь мой приятель лечил свою собаку от какого-то нервного осложнения. — Господи, какая собака, Сергей Иванович? — Теперь настала моя очередь удивляться. — Ну как же, я недавно тебе говорил, что приятель просил меня найти стрихнин для его собаки. — Да-да, я вспомнила. — Ну так вот, стрихнин, оказывается, используют для лечения нервных и психических отклонений, а значит, он может быть в городской психиатрической клинике, — гордо закончил Кряжимский. — Спасибо, Сергей Иванович, вы молодец, — похвалила я его, — оперативно сработали, занимайтесь пока газетой, а я еду в «Сириус». — Тебе что-нибудь уже удалось узнать? — поинтересовался он. — Да, — ответила я, — я узнала, где в нашем городе можно приобрести кокаин. — А зачем тебе кокаин, — недоумевал Кряжимский, — это же наркотик. — Действительно, мне он не нужен, — вздохнула я, — зато информация о том, где его можно найти, бывает иногда очень даже полезной. Я еще раз поблагодарила Кряжимского и нажала на газ. Начинался час пик, но мне удалось кружными путями добраться до Дома молодежи, где располагалось модельное агентство «Сириус», минут за пятнадцать. Еще через несколько минут с огромной коробкой шоколадных конфет под мышкой, прихваченной мной в супермаркете, я проследовала мимо зала, в котором вчера произошла эта трагедия, и ступила в широкий коридор. В него выходило несколько дверей, на каждой была прикреплена латунная табличка. Пройдя мимо двери с табличкой «директор», я остановилась напротив репетиционного зала. Постучав для проформы пару раз, я открыла дверь и оказалась в просторной комнате с большими зеркалами на стенах и с балетным станком. «Да, — подумала я, — для того чтобы несколько минут сверкать на подиуме, нужно ежедневно потеть у станка. Не позавидуешь их работенке». Зал казался совсем пустым, но из-за ширмы, стоящей в его дальнем конце, слабо доносились голоса. Я направилась туда, и навстречу мне, видимо, услышав, что хлопнула входная дверь, вышла высокая, на полголовы выше меня, жгучая брюнетка со стрижкой каре. Посмотрев со своих метра семидесяти трех на нее снизу вверх, я показала на «Никон», с которым почти никогда не расставалась (разве что не спала), и, широко улыбнувшись, произнесла: — Добрый день, я Ольга Бойкова, фоторепортер из еженедельника «Свидетель». — Там, где можно было не врать, я предпочитала говорить правду и на собственной шкуре убедилась, что это зачастую гораздо выгоднее. — Здравствуйте. — Брюнетка без особой любезности смотрела на меня. — Может, попьем чайку? — Протянув коробку с конфетами, я увидела, как загорелись ее глаза. Видимо, сладости и мучное были исключены из ее рациона. — А-а, сегодня можно, — махнула она рукой и взяла коробку, — проходите, у нас здесь девичник. Наташа, так звали брюнетку, познакомила меня с тремя своими подругами, сидящими на диване за ширмой. Улыбчивая шатенка Людмила, женственная, но немного манерная, с изнеженной грацией, точно я была мужчиной, протянула мне свою длинную руку. Я легонько пожала ее. — Я ваша поклонница, — приветливо сказала она. — Ваша газета одна из немногих, которые стараются выглядеть презентабельно. — Польщена, — ответила я на ее похвалу, которую, не скрою, слушать было чертовски приятно. — В ней нет ничего «желтого»… — хотела было продолжить петь дифирамбы Людмила, но субтильная Катя с поразительно правильными чертами лица и густыми русыми волосами, собранными на затылке в пышный хвост, не дала ей этого сделать. — И желтого, и зеленого, и розового, и голубого, — шутливым тоном произнесла она. У нее был по-детски звонкий голос и немного угловатые движения, что придавало ей неповторимое очарование юности. Одета она была подчеркнуто просто и стильно: темно-синяя облегающая блузка и черные клеши. На ногах — замшевые туфли. — Опять ты, Кэт, за свое! — сочла нужным назидательно попенять Кате черноволосая манекенщица, которую я встретила первой. — Оставь… Чем бы дитя ни тешилось… — усмехнулась та самая блондинка, которая рекламировала на последнем показе коллекции Замуруева понравившийся мне купальник. — Света. Ее короткие волосы были зачесаны назад. — Девочки, сейчас не время дурачиться, — серьезным тоном сказала черноволосая красавица Наташа, — во-первых, скоро Киселева придет, а во-вторых… — Мне хотелось бы с вами со всеми побеседовать на предмет вашей работы и… — я прочистила горло и только после этого выговорила: — трагической гибели Замуруева. Я окинула взглядом симпатичный кружок сразу переставших улыбаться и нахохлившихся девушек. — Прежде всего меня интересует ваша руководительница. Что она, кто она, ваши с ней отношения, ее отношения с Алексеем… — С Алексеем? — недоверчиво переспросила Катя, которая, видно, была моложе всех и держалась на удивление естественно. — Но вначале неплохо было бы организовать чай, вы как? — Я поняла, что взяла слишком официальный тон, и хотела исправить положение. — Чайник я уже включила, — сказала Наташа, которая действительно на несколько минут отлучалась в соседнюю комнату. — Так вот, давайте начнем с Киселевой Марины… — Я замялась, не зная, как отчество директрисы. — Рудольфовны, — помогла мне все та же живая и непосредственная Катя. Я одарила ее теплым, благодарным взглядом и уже вопросительно посмотрела на остальных. Я предоставила девушкам время собраться с мыслями. Закурила, предложила им свой «Винстон». Наташа поблагодарила меня и без колебаний взяла сигарету из протянутой пачки. За ней последовали Света и Люда. — Она у нас еще не курит, только карамельки сосет, — беззлобно подколола Катю Людмила в ответ на мой ворос, почему Кэт манкирует сигаретой. — А это, между прочим, в дальнейшем может отрицательно сказаться на ее фигуре, — приняла эстафету веселого подтрунивания Наташа. — Курение в этом смысле губительнее любого шоколада и карамелек, — надула розовые губки Кэт. Она задорно посмотрела на меня и рассмеялась. — Вот так мы и развлекаемся, — иронично подытожила Наташа. — А насчет Киселевой… Я, например, работой довольна, мне нравится стиль Марины Рудольфовны. Может, кому-то он кажется излишне резким, а по мне это лучше, чем заискивание и мягкотелость. — Ну, это ты так считаешь, — с вызовом сказала Кэт, — а мне, например, противно, когда со мной обращаются, как с цирковой лошадью.