Роберт Браунинг. Роланд до Замка Черного дошел[4] – А это какая река? – полюбопытствовала Миллисент. – Это просто ручей. Ну, может, чуть больше, чем просто ручей. Такая речушка… она называется Мертвая. – Правда? – Да, – сказала Уинифред, – правда. Роберт Эйкман. Рука в перчатке Глава I Медведь и кость 1 Сейчас она в третий раз упражнялась с боевыми патронами… и в первый раз училась вытаскивать револьвер из кобуры, которую получила от Роланда. Теперь у них было достаточно боевых патронов; Роланд принес их больше трех сотен из того мира, где жили себе до поры до времени Эдди и Сюзанна Дин, пока стрелок не перебросил их в свой мир. Но при всем при том иметь в своем распоряжении кучу патронов еще не значит, что их можно тратить впустую. На самом деле как раз наоборот. Боги не любят мотов. Роланда так воспитали, сначала – отец, потом – Корт, его великий учитель, и Роланд по-прежнему верил, что так оно и есть. Боги накажут не сразу, но рано или поздно за все придется платить… и чем позднее наступит час расплаты, тем выше будет цена. Сначала им и не нужно было растрачивать боевые патроны. Роланд стрелял уже столько лет, что, скажи он – сколько этой темнокожей красавице в инвалидной коляске, она бы просто ему не поверила. Поначалу он учил ее, лишь наблюдая за тем, как она держит прицел и имитирует стрельбу по мишеням. Она быстро училась. Они оба: и она, и Эдди – учились быстро. Как он и подозревал, они оба родились стрелками. Сегодня Роланд и Сюзанна пришли на поляну примерно в миле от лесного лагеря. Почти два месяца этот лес служил им временным домом. Дни проходили однообразно, и в этом была своя прелесть. Пока тело стрелка исцелялось, он учил Эдди и Сюзанну всему, чему должен был их научить: как стрелять и охотиться, как свежевать и потрошить добычу; как сначала растянуть, а потом выдубить и выделать шкурки убитых животных; как нужно использовать добычу, чтобы извлечь максимальную пользу; как определить стороны света, север – по Старой Звезде и восток – по Древней Матери; как услышать голос леса, где они находились сейчас, милях в шестидесяти к северо-востоку от Западного моря. Сегодня Эдди остался в лагере, так настоял Роланд. Он знал: дольше всего человек помнит уроки, которые постиг сам. Но самый главный урок по-прежнему сохранял свое первостепенное значение: как поражать цель без промаха. Как убивать. Поляну, куда пришли Роланд с Сюзанной, неправильным темным полукольцом окружали источающие благоухание хвойные деревья. С южной стороны был обрыв: три сотни футов крошащихся сланцевых выступов и изрезанных трещинами утесов, образующих этакую исполинскую лестницу. Ручеек кристально чистой воды вытекал из леса, пересекал поляну прямо по центру, через овраг, промытый в рыхлой земле и осыпающейся горной породе, и срывался вниз с обрыва. Вода стекала по ступеням естественной лестницы серией маленьких водопадов, над которыми вздрагивали изумительные переливы радуг. Этот спуск вел к великолепной необозримой долине, густо заросшей елями. Было там и несколько вековых вязов, которые не давали молодой хвойной поросли задушить себя. Они возвышались, зеленые, пышные и величавые, – деревья, что были, наверное, старыми уже тогда, когда край, откуда пришел Роланд, только еще начинал отсчет своей истории. Роланд не сумел разглядеть ни единого признака, который указывал бы на то, что в этой долине когда-нибудь были лесные пожары, хотя по крайней мере несколько молний наверняка сюда ударяло. И молнии – не единственная опасность. Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, в долине этой жили люди: за минувшие недели Роланд пару раз набредал на следы человеческого присутствия. Большей частью то были примитивные самодельные орудия, но среди них попадались осколки глиняной утвари, которую не выделаешь без огня. А огонь – это злая стихия, услада которому – ускользнуть из рук. Над этим пейзажем, словно сошедшим с полотна живописца, изогнутой аркой раскинулось небо, безупречно чистое голубое небо, если не считать стайки ворон, что кружились в воздухе, что-то выкрикивая своими по-старчески хриплыми голосами. Они, похоже, были чем-то встревожены, как перед началом грозы. Роланд принюхался к воздуху и не уловил запаха дождя. Слева от ручья громоздился здоровенный валун. Роланд поставил сверху шесть камешков, все – в прожилках слюды. Они поблескивали, как стеклышки, в теплом свете дня. – Последняя попытка, – сказал стрелок. – Если кобура сидит неудобно… если хоть что-то мешает… то лучше сразу скажи. Мы пришли сюда не для того, чтобы зря тратить патроны. Она язвительно на него покосилась, и на мгновение ему показалось, что он разглядел у нее в глазах призрак Детты Уокер. Как солнечный блик, подмигнувший со стального клинка. – А что ты станешь делать, если мне действительно неудобно, но я тебе ничего не скажу? Если я буду мазать и не собью ни одного из этих шести? Тюкнешь меня по башке, как этот твой старый учитель? Стрелок улыбнулся. За последние пять недель он улыбался чаще, чем за все предшествующие пять лет. – При всем желании этого сделать я не смогу, и ты это прекрасно знаешь. Во-первых, мы тогда были детьми… пацанами, которые не прошли еще испытания и не стали мужчинами. Можно ударить ребенка, чтобы поправить его, но… – В моем мире ударить ребенка – это проступок, который лучшие люди всегда осуждали, – сухо высказалась Сюзанна. Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе такой мир – разве не сказано в Великой Книге: «Не жалей розги, дабы не упустить ребенка»? – однако он все же не думал, что Сюзанна его обманывает. – Ваш мир не сдвинулся с места, – сказал он только. – В нем все по-другому. Разве я сам этого не понимаю? – По-моему, понимаешь. – Во всяком случае, вы с Эдди уже не дети. Я совершил бы ошибку, если бы стал обращаться с вами как с малолетками. Если была нужда в испытании на зрелость, то вы уже его с честью прошли. Хотя он не сказал этого вслух, но про себя подумал о том, чем все закончилось там, на берегу, когда она тремя выстрелами разнесла трех омарообразных тварей, не дав им растерзать и его самого, и Эдди. Увидев ее ответную улыбку, он решил, что она сейчас думает о том же. – Ну так что ты намерен делать, если я все шесть раз промажу? – Я посмотрю на тебя. Вот так. Мне кажется, этого будет достаточно. Она мгновение подумала и кивнула: – Да, наверное. Потом еще раз проверила ружейный ремень. Он был перекинут через ее грудь, как плечевая портупея (Роланду эта конструкция больше напоминала лямку докера). С виду эта вещь казалась весьма простенькой, но им потребовалась не одна неделя проб и ошибок, чтобы приладить ремень как следует, – пришлось хорошо поработать портняжной иглой. Сам ремень и револьвер с сандаловой рукоятью, что торчала из древней промасленной кобуры, раньше принадлежали стрелку. Он их носил на правом бедре. Последние пять недель он мучительно свыкался с мыслью о том, что ему больше уже никогда не придется носить кобуру справа. Спасибо омарам. Волей-неволей пришлось стать левшой. – Ну и как оно? – спросил он еще раз. На этот раз Сюзанна рассмеялась. – Роланд, этот старый ремень, наверное, ни на ком раньше так хорошо не держался. Так мы что будем делать: стрелять или сидеть тут и слушать вороний концерт в поднебесье? Ощущение было такое, как будто под его кожей шевелятся тонкие колючие пальчики. Роланд напрягся. Наверное, Корт чувствовал то же самое, несмотря на всю его грубость и всегдашнее непробиваемое выражение. Ему хотелось, чтобы у нее все получилось… ему было нужно, чтобы у нее получилось. Но показывать этого было нельзя. Это могло привести к катастрофе. – Повтори еще раз, Сюзанна, что мы с тобой проходили. Она вздохнула, притворившись рассерженной… но когда заговорила, насмешливая улыбка стерлась сама собой, а красивое лицо стало серьезным. И из ее уст он снова услышал древний катехизис, но слова его воспринимались по-новому. Он никогда раньше не думал, что ему доведется услышать эти слова от женщины. Но как естественно они звучали… и в то же время как-то странно, едва ли не угрожающе. – «Я целюсь не рукой; та, которая целится рукой, забыла лицо своего отца. Я целюсь глазом. Я стреляю не рукой; та, которая стреляет рукой, забыла лицо своего отца. Я стреляю рассудком. Я убиваю не выстрелом из револьвера…» Она запнулась и указала на камешки, блистающие вкраплениями слюды. – Я не буду никого убивать… это же просто камешки. Ее выражение – чуть надменное, чуть шаловливое – говорило о том, что она ждет, когда Роланд начнет на нее сердиться. Может быть, даже придет в ярость. Однако Роланд и сам когда-то испытывал то, что она переживала сейчас; он не забыл, что стрелки-новички обычно капризны и горячи, постоянно взвинченны и способны огрызнуться в самый неподходящий момент… и он открыл в себе неожиданные способности. Понял, что может учить. И более того, ему нравится учить. Иногда Роланд ловил себя на мысли о том, что он задается вопросом: а как было с Кортом – так же? Да, наверное, так же. Теперь вороны начали хрипло кричать и из чащи леса. Роланд машинально отметил, что крики стали тревожными и больше не походили на вопли ссорящихся пернатых: похоже, их что-то вспугнуло. Однако ему сейчас было чем занять свои мысли, чтобы думать еще и о том, что могло напугать ворон, так что он просто переключился и вновь сосредоточил все внимание на Сюзанне. Сейчас нельзя расслабляться, иначе он рисковал нарваться еще на одну, на этот раз не столь игривую колкость. И кого надо будет за это винить? Кого же, как не учителя? Разве не он учил ее огрызаться и показывать зубы? Учил их обоих? Разве в этом не весь он, стрелок: вдруг взбрыкнуть, сорвать пару правил строгого ритуала и переврать несколько стройных нот катехизиса? Разве он (или она) – не сокол в человеческом обличье, натасканный на то, чтобы клевать по команде? – Нет, – сказал он, – это не камни. Она приподняла бровь и снова заулыбалась. Теперь, когда Сюзанна поняла, что он не станет орать на нее, как это частенько случалось, когда она капризничала или делала что-то не так, замешкавшись, в ее глазах снова мелькнул этот насмешливый блеск – солнечный зайчик на стали, – который ассоциировался у Роланда с Деттой Уокер. – Правда? – Насмешка в ее голосе была по-прежнему добродушной, но Роланд чувствовал: если сейчас он даст ей малейшее послабление, насмешка станет злобной. Она уже вся напряглась и начала выпускать коготки. – Да, это не камни, – также с насмешкой ответил он, опять улыбаясь, но теперь улыбка его стала суровой. – Сюзанна, ты помнишь беложопых мудил? Улыбка женщины стала медленно угасать. – Беложопых мудил из Оксфорд-Тауна? Улыбка погасла. – Ты помнишь, что эти беложопые мудилы сотворили с тобой и твоими друзьями? – Это была не я, – отозвалась она, – а другая женщина. – Но в глазах у нее застыло угрюмое выражение. Он не любил, когда она так смотрела, и в то же время ему нравился этот взгляд. Это был правильный взгляд, говоривший о том, что растопка уже разгорелась и скоро займутся большие поленья. – Да. Это была другая. Нравится это тебе или нет, там была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Сары Уокер Холмс. Не ты нынешняя, а та женщина, которой ты была тогда. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? Помнишь золотые зубы? Ты видела их, как они сверкали, когда тебя и твоих друзей поливали из шлангов в Оксфорде? Как сверкали зубы, когда над вами хохотали? Она им рассказывала об этом и еще о многом другом в долгие-долгие ночи, пока догорал костер. Стрелок понимал далеко не все, но слушал внимательно. Слушал и запоминал. В конце концов боль – это тоже орудие. Иногда самое лучшее. – Что с тобой, Роланд? С чего вдруг ты решил мне напомнить весь этот вздор? Теперь угрюмые ее глаза загорелись опасным огнем. Роланду они напомнили глаза Алена, когда неизменно добродушного Алена что-то все-таки выводило из себя. – Камни – это те люди, – сказал он мягко, – которые заперли тебя в камере, где ты обмочилась. Люди с собаками и дубинками. Которые называли тебя черномазой дырой.