Внезапно Виннету умолк и бросился на землю. Мгновение спустя раздался гром выстрела. — Вождь команчей снова выстрелил в Виннету. Он пулей ответил на предложение сдаться, — с горечью заметил Олд Дэт. — Апач увидел, что в него целятся, и успел увернуться. Теперь очередь за ним. Смотрите! Так же внезапно Виннету вскочил на ноги, мгновенно вскинул свое серебряное ружье и выстрелил, почти не целясь. В ответ по долине прокатился вой команчей. — Виннету не промахнулся! Команчи снова остались без вождя, — сказал Олд Дэт. Тем временем Виннету снова выпрямился, поднял руку вверх и опустил ее. Апачи подняли ружья, и свыше четырехсот стволов выплюнули горячий свинец в долину. — Пойдемте отсюда, джентльмены, — попросил со страдальческим лицом Олд Дэт. — Лучше не смотреть на это избиение. Даже мне, старику, становится не по себе, хотя я признаю, что команчи вполне заслуживают смерти. Вы сами видели: Виннету делал все, чтобы предотвратить кровопролитие. Мы вернулись к лошадям, и старик, забыв, что дареному коню в зубы не смотрят, долго и придирчиво осматривал своего нового скакуна. Знаток лошадей, обладающий «конским чутьем», он не нашел в нем изъянов, но и не выказал радости — по-видимому, его мысли были в долине, где гремели залп за залпом и раздавался победный клич апачей. Пять минут спустя все стихло, и Виннету вернулся к нам. — Великий плач пройдет по всем стойбищам и вигвамам команчей, — серьезно и без торжества произнес он. — Ни один из воинов не вернется домой. Великий Дух пожелал, чтобы мы отомстили за смерть наших братьев, и я не мог поступить иначе, потому что враги не захотели сдаться в плен. Но нет радости в сердце Виннету, и никогда больше глаза его не взглянут на эту долину. Мои воины завершат начатое мной дело, а я немедленно уезжаю с белыми братьями. Полчаса спустя мы мчались прочь в сопровождении Виннету и десяти хорошо вооруженных апачей. Мапими есть не что иное, как обширное плоскогорье, расположенное на высоте тысяча сто метров над уровнем моря и охватывающее две мексиканские провинции — Чиуауа и Чоауила. Со всех сторон, кроме северной, Мапими окружают отвесные известковые скалы, изрезанные многочисленными ущельями. Невысокие, пологие холмы покрыты песком или редкой травой, иногда встречаются одинокие деревья и чахлый кустарник. То тут, то там по пустынной равнине разбросаны скалы, а землю калечат глубокие трещины, что заставляет путешественника пускаться в объезд и давать крюк в милю, а то и более. Я ошибался, считая Мапими совершенно безводной пустыней: там есть озера, которые, хотя и пересыхают в жаркое время года, оставляют в почве столько влаги, что на их берегах хватает корма для лошадей. Мы направлялись к озеру, которое читатель вряд ли встретит на карте и которое называется Лагуна-де-Санта-Мария. Дорога петляла между скал, мы выбирались из одного ущелья, чтобы сразу же углубиться в другое, солнце появлялось из-за каменных стен только на короткие мгновения, иногда казалось, что мы повернули назад, и в конце концов я потерял направление. Уму непостижимо, как наши проводники находили верный путь в нагромождении скал. Уже под вечер мы добрались до Лагуны-де-Санта-Мария, хотя от долины, где произошла бойня, ее отделяет расстояние в десять миль. После бессонной ночи долгое путешествие показалось особенно утомительным. Деревьев в окрестностях не было, и нам пришлось разбить лагерь в зарослях неизвестного мне кустарника, колючего и чахлого. Озеро наполовину высохло, и его неподвижная поверхность выглядела неожиданно грустно. Впереди простиралась холмистая равнина, на западе солнце садилось в горы, казавшиеся красными в его лучах. Земля еще дышала дневным зноем, но ночью подул ветер, похолодало, и нам пришлось кутаться в одеяла. Ранним утром, все еще дрожа от холода, мы пустились в дальнейший путь. Достигнув края плоскогорья, мы снова долго петляли по ущельям, спускаясь все ниже и ниже по головокружительным уступам, похожим на гигантские ступени. Опасность подстерегала нас на каждом шагу. Часто дорога превращалась в тропу, над которой видна была лишь узкая полоска раскаленного неба, а внизу зияла бездна с обломками скал, словно нагроможденными руками исполина. В небе кружили грифы, не оставлявшие нас ни днем, ни ночью. Если мы останавливались на ночлег, зловещие птицы садились рядом, чтобы утром взмыть в небо и сопровождать нас дальше, пронзительными криками напоминая о своем присутствии. Иногда в скальной расщелине мелькал силуэт шакала, ожидавшего, как и грифы, когда путешественник упадет без сил от истощения или свалится в пропасть. К полудню мы миновали опасный каменный лабиринт, выехали на травянистую равнину и вскоре обнаружили нужные нам следы: там проскакали десять подкованных и две неподкованные лошади. Однако, судя по отпечаткам копыт, этот отряд, чувствуя погоню, мчался без отдыха всю ночь и опережал нас на шесть часов. Солнце уже начинало скатываться с небосклона к горизонту, когда скакавший впереди Олд Дэт остановил коня и показал нам новые следы: отряд неизвестных нам индейцев на неподкованных лошадях двигался вслед за беглецами. Определить число краснокожих, преследующих солдат Хуареса, было невозможно, так как ехали они гуськом, один за другим. — Не нравится мне этот след, — проворчал Олд Дэт. — Встреча с краснокожими в Мапими не сулит нам ничего хорошего. — Мой белый брат прав, — подтвердил Виннету. — Все апачи ушли из Мапими, чтобы принять участие в сражении, и сейчас здесь могут бродить шайки враждебных нам племен. Поехав дальше, мы вскоре обнаружили место, где индейцы догнали белых. Судя по следам, оба отряда какое-то время вели переговоры, а затем, найдя общий язык, отпустили проводников-апачей и продолжили путь вместе. К вечеру равнина сменилась холмами, поросшими низким кустарником, среди которых вился небольшой ручей. Мы остановились на его берегу и напоили лошадей, а Олд Дэт, прикрыв ладонью глаза от солнца, долго осматривался. — Там, ниже по течению, я вижу две темные точки. Похоже, это койоты. Но почему эти бестии спокойно сидят и не убегают? Койоты — трусливые животные и при появлении человека спешат пуститься наутек. — Пусть мои братья помолчат, — перебил нас Виннету. — Я слышу чей-то голос. В тишине со стороны койотов до нас долетели слабые крики. — Человек! — воскликнул Олд Дэт, вскочил в седло и помчался на зов. Койоты при нашем приближении поджали хвосты и затрусили прочь. Посередине ручья из воды торчала человеческая голова, над которой висела туча комаров. — Ради всего святого, сеньоры, помогите! — раздался полустон-полумольба. — Я больше не вынесу этой пытки… — Что с вами? — спросил Олд Дэт по-испански, спрыгивая с коня. — Как вы оказались в воде? Что вы там делаете? — Меня закопали. — Тысяча чертей! Кто посмел закопать живого человека? — Индейцы и белые. Мы осмотрелись и действительно заметили следы тех, за кем гнались. — Джентльмены, за дело, — приказал нам вестмен. — Лопаты у нас нет, поэтому придется лезть в воду и откапывать беднягу руками. — Вы найдете лопату в ручье у меня за спиной. Негодяи бросили ее в воду и присыпали песком. — У вас есть лопата? — несказанно удивился Олд Дэт. — Впервые вижу, чтобы человек отправлялся в прерию и брал с собой лопату! — Я гамбусино, старатель. У золотоискателей всегда при себе лопата и кирка. Мы нашли его лопату и принялись за работу. Дно ручья было песчаное, мягкое, и копать его было нетрудно. Негодяи вбили за спиной незнакомца кол и привязали к нему его голову так, что бедняга не мог наклониться. Солнце пекло немилосердно, жажда мучила его, но напиться он не мог. Связанный по рукам и ногам, освободиться он тоже был не в состоянии. Как только мы откопали гамбусино и сняли с него ремни, он потерял сознание. Когда золотоискатель пришел в себя, мы отнесли его в наш лагерь на берегу ручья. Переодевшись в сухую одежду и подкрепив свои силы куском жареного мяса, незнакомец рассказал нам о своих злоключениях: — Последнее время я работал старателем на приисках в горах, примерно в дне пусти отсюда. Бонанса (Так горняки называют богатый рудный карман. В США это слово (американское произношение «бонанзе») приобрело специфическое значение: «выгодное предложение», «золотое дно».) там богатая, народу работает на ней много, и я подружился с одним человеком по имени Хартон… — Хартон? — неожиданно перебил Олд Дэт. — А как его полное имя? — Фред Хартон, он из Нью-Йорка, и ему уже под шестьдесят. — Он что-нибудь рассказывал вам о себе? — Он вдовец, жена давно умерла, а сын работает в Фриско. Вы знакомы с Фредом? Непонятное волнение охватило старика, глаза сверкали, на впалых щеках проступил багровый румянец. Усилием воли он взял себя в руки и продолжил расспросы, но уже обыденным, ровным тоном. — Я встречался с ним, но это было очень давно. Тогда фортуна улыбалась ему, он пустился в торговлю и разбогател. Вы что-нибудь слышали об этом? — Кое-что он мне рассказывал. Он выходец из порядочной и обеспеченной семьи, получил образование, со временем нажил капитал и открыл большой магазин, но его родной брат присосался к нему, как пиявка, и промотал его состояние. — А как звали этого негодного брата? — Генри. — Все сходится, ошибки быть не может. Очень надеюсь вскоре увидеть вашего товарища. — Боюсь, что вам больше никогда не свидеться. Негодяи, закопавшие меня здесь, увели его с собой, и жить ему осталось недолго. — Как все произошло? — Да я ведь и начал было рассказывать все по порядку, но вы меня перебили. Итак, непутевый брат пустил на ветер все состояние Хартона, но, как мне кажется, Хартон любит его и называет не иначе, как «бессовестный мальчишка». Знаете, как бывает: уж не повезет, так не повезет. Так случилось и с Хартоном: разорившись, он брался за любую работу, был рабочим, вакеро, гамбусино, но несчастья преследовали его, и он влачил нищенское существование. — Ему нельзя было браться за то, что он не умеет делать! — Легко сказать, сеньор. Тысячи людей занимаются тем, к чему меньше всего пригодны. А может быть, его брат тоже был когда-то золотоискателем, и он надеялся, что встретит его на одном из приисков? — Вряд ли. Если бы его брат был удачливым гамбусино, зачем бы ему понадобилось разорять Хартона? У него и так хватало бы денег! — Деньги быстро кончаются, особенно, если швырять их направо и налево, а негодяй был известный мот. Возможно, Хартон думал, что брат взял у него деньги на время и отправился снова попытать счастья на приисках. Как бы то ни было, Хартон в конце концов попал в Чиуауа и нанялся к моему хозяину. Там я с ним и познакомился. Золотоискатели — народ завистливый и недружелюбный, но он мне понравился, и мы с ним больше не расставались. — Как зовут вашего хозяина? — Дэвис. Мистер Дэвис, — сразу же поправился гамбусино. — Тысяча чертей! Сеньор, не говорите ли вы по-английски? — Так же хорошо, как и по-испански. — Будьте так любезны, перейдите на английский язык. Среди нас есть два джентльмена, не владеющих испанским, а ваш рассказ будет им очень интересен, — и Олд Дэт кивнул в сторону отца и сына Ланге. — Почему? Кто они такие? — спросил изумленный гамбусино. — Сейчас узнаете. Мистер Ланге, позвольте вам объяснить: этот человек старатель и работает на некоего мистера Дэвиса из Чиуауа. — Что вы сказали? Мистера Дэвиса? — воскликнул Ланге. — Да ведь это хозяин моего зятя! — Да вы не волнуйтесь так, сэр. Дэвисов и в Штатах и в Мексике пруд пруди, может быть, это другой человек. — Если вы говорите о Дэвисе-золотодобытчике, то здесь ошибки быть не может. В наших краях такой Дэвис один, — сказал гамбусино. — Да, это он! — не мог успокоиться Ланге. — Вы его знаете? — Мне ли его не знать? Я на него работаю. — Может быть, вы знаете и моего зятя? — Может быть, и знаю, да только сначала скажите, как его зовут. — Ульман.