Я сложил костыли по бокам от себя. По одному из них полз огромный муравей. Я засмотрелся. Тело у муравья состоит из трех черных кружков, разных по размеру. Напоминает капли застывшего мазута. А ноги – как тоненькие проволочки. На уроке «Окружающий мир» нам рассказывали, что муравей самый сильный, поднимает предметы в несколько раз больше, чем он сам. С такими-то проволочными ногами! Я взглянул на свою правую ногу. Она ведь совсем не тонкая. Неужели муравей сильнее меня? – Здравствуй, Антон. Я повернул голову, хотя голос узнал и так. – Привет. – Как ты? – Лучше. – Правда? – Лучше, чем ты. Отец рассмеялся каким-то натянутым смехом. Я раньше за ним такого не замечал. – Шутишь. – Нет, – ответил я и снова посмотрел на свой костыль в поисках муравья, но его уже не было. Убежал. – Как твое здоровье? – Как твоя рыжая дочь? – Антон! Я о тебе спрашиваю, о Наташе еще успеем поговорить. – Я не хочу говорить о Наташе. – Вот и расскажи, как ты тут. Я молча показал на костыль. – Понимаю, – отец сложил руки замком, оперся локтями о колени. – Тебе нужно держаться. Только так можно выздороветь. – Я держусь. Главным образом за костыль, – сказал я и рассмеялся отвратительным громким смехом. Самому противно. Кажется, меня услышали даже в дальнем конце двора. По крайней мере, мне показалось, что несколько медсестер, потерянно блуждавших возле больницы, обернулись. Отец положил свою крупную руку мне на локоть. Я хотел отдернуть руку, но не отдернул, и мы так посидели чуть-чуть. – Я живу рядом с психической уродиной, – почему-то снова громко сказал я и даже по-дурацки заулыбался. – Она вздыхает по ночам. А еще нам дают кашу три раза в день. У них много крупы, да? Они не знают, куда ее девать, да? На глаза навернулись слезы. Отец взял мой костыль, который лежал между нами, хотел, видимо, переложить и, может, пододвинуться ко мне поближе. Может быть, даже обнять. Но вдруг уставился на него, как будто впервые увидел, погрустнел, посмотрел на меня, потом снова на костыль. Я отвернулся, а он так и остался сидеть на прежнем месте с костылем в руках. Как будто ему совестно было выпустить его из рук. – Мог бы и не приходить. Тебя никто не заставлял, – сказал я. – Я тут нормально. Даже гуляю вот. – Меня никто не заставлял. – Вот и не приходил бы. – Ты не хочешь? Я отвернулся еще сильнее, хотя дальше уже некуда было. Я уже смотрел себе через плечо. Там было дерево. По листу полз точно такой же муравей, как и по костылю несколько минут назад. Интересно, это тот же муравей или просто похожий? – Антон, я приду еще. Прийти? – Папа… – Я приду. Папа встал. Осторожно, как что-то хрупкое или живое, облокотил мой костыль о скамейку. – Ну, пока, – сказал он. Я видел его руки перед собой. Пальцы сжимались и разжимались. Я не поднял глаза. – Пока. Папа ушел, я смотрел ему вслед. Он прослеживался между ветками этого дерева с муравьем, пока не исчез за одним из листьев. Я приподнял этот лист пальцем, но папы там не было. 9 Я сорвал тот лист. Сейчас он лежал в моей тумбочке вместе с шоколадкой. Просто для того, чтобы было что-то зеленое в комнате, а не только белое. Только поэтому. Зашла медсестра. Сегодня это была другая женщина. У нее сердито поджаты губы. Она вкатила капельницу, жестом приказала мне ложиться. Я лег. Вену она нашла сразу. Наверное, потому что она уже помечена красной жирной точкой. Воткнула иглу. Я уже привык к этому и даже не жмурился, а хладнокровно смотрел, как меня протыкают. Даже с каким-то злорадством. Или равнодушием. Не могу определить точно. Привычно обратился взглядом к потолку. Надо было запрятать лист под подушкой. До тумбочки я теперь не дотянусь, а смотреть на лист было бы приятнее, чем на потолок. Или хотя бы чередовать: лист – потолок – лист – потолок. Можно еще считать от одного до ста, а потом в обратном порядке. Я пробовал, первые разы это было даже интересно. Из розетки послышался стон. Затем еще один, погромче. – Опять эта дура, – процедила себе под нос медсестра, пододвинула капельницу еще ближе к моей кровати и поспешно вышла. За стеной зашуршали, зашебуршились, послышались громкие всхлипывания, шаги. Короткий вскрик и протяжный стон. Еще шаги, еще шебуршание. Затем все стихло. Я лежал в каком-то оцепенении, боясь пошевелиться. Комнату заливал веселый дневной свет, бросая на стены большие солнечные квадраты. 10 Я лег, вытянул руки на одеяле и разглядывал плафон. Он круглый с блестящей каемкой по краю. Как пуговица на полотне-потолке. Я его замечаю, только когда лежу вот так и пытаюсь заснуть. Хотел достать из тумбочки лист и положить рядом с подушкой, но передумал. – Антоша. Я подскочил от неожиданности. Только что было совсем тихо, и вот на тебе. Опять. – Антоша, – повторил голос за стеной. Я повернулся на бок. – Привет, – сказал голос. Я повернулся на другой бок и закрыл ухо подушкой. Вроде помогло. Я лежал так минут десять, наверное. – Антоша, – услышал я сквозь подушку. – Не зови меня! – не выдержал я. Сказал так прямо в пустые глазницы розетки. С той стороны послышался тяжелый вздох. – Привет, – сказал голос неуверенно. – Пока, – ответил я. – Антоша. – Не зови меня. – Привет, Антоша. – Отстань, а?… – сказал я в самую розетку. – Я люблю тебя. – Что? – я повернулся и непонимающе глядел в лицо розетки. Как будто это она сказала. – Я люблю тебя.