«Пей, джигит, в роднике воды много!» Она поставила на землю кувшин. Бекболат выпрыгнул из седла, припал к сосуду и долго пил. Девушка ласково глядела на него. Она хорошо понимала, что вода лишь предлог. Бекболат ей нравился. Она не раз видела его на скачках. В прошлом году он пришел вторым, лишь немного отстал от Арсланбека, сына мурзы Батоки. А как джигитует! «Спасибо! — поблагодарил Бекболат девушку и с улыбкой добавил: — Ни у кого еще не пил такой вкусной воды!» Она рассмеялась: «Коль так, запомни, джигит: я и вечером прихожу сюда по воду». «Да?.. А как тебя зовут?» «Салимат». «Не забуду, Салимат!» Он стегнул коня и поскакал за ушедшим табуном… А что, если сейчас пойти к роднику: не может быть, чтобы Салимат не пришла по воду! Бекболат сидит на кромке балки, поросшей кустарником. Кругом тихо. Только доносится иногда оклик пастуха: «Райт! Райт!» — да шумит на дне балки ручей. Бекболат смотрит в сторону аула. Нет, девушки все не видно! Уже вечереет. Небо становится на горизонте розовым. Летят, торопятся на ночлег птицы. А вон у скалы Яма́н-кая́ кружит орел. Ах, как завидует ему Бекболат, вольному джигиту неба! Были бы у него крылья, облетал бы весь свет, а потом вернулся бы в родной аул и долго-долго рассказывал бы Салимат… Да, но что с ней? Почему за целый день она ни разу не вышла по воду? А не заметили ли ее родители, Кама́й и Рахиме́, как он шел сюда?.. Камай считался узденем — середняком. Имел пару быков, корову и небольшой надел земли. Ее давали только на мужчин, а у них в доме мужчина один — он сам. Это порою очень огорчало Камая: дал бы аллах сына, и он бы, Камай, имел больше земли. Но тут же он спохватывался: «Нет, нет, гневить великого аллаха не надо, он лучше знает, что нужно бедному человеку. Он дал мне дочку, значит, я должен благодарить его. К тому же Салимат и умница, и красавица. Вот еще немного подрастет, и возьму за нее хороший калым. За нее любой бай посватается». И теперь все свои надежды Камай возлагал на Салимат и оберегал ее как сокровище… Нет, нет, великий аллах знал, кого ему послать. Салимат — это богатство! Камай делился сокровенными мыслями с женой. Но спокойная, рассудительная Рахиме думала по-другому: счастье женщины не в богатстве, а в любви. Выйдет за доброго да умного человека — вот и самое большое богатство. Камай сердито обрывал ее: «Я вижу, ум у тебя что хвост у зайца. Такую красавицу отдам только человеку из богатого рода». И вот случилось, что Салимат подружилась с пастухом, работником мурзы Батоки. Не знал этого Камай. Не знала точно и Рахиме. Но догадывалась. И хотя она готова была к тому, что дочь может выйти за узденя или даже за бедняка, но чтобы войти в дом Кани, с этим Рахиме не может примириться. Уж такой бедности, пожалуй, нет ни в одном доме во всем Кобанлы! Как только взошло солнце, Рахиме разбудила Салимат: — Вставай, милая. — Так рано, абай? — Нет, радость моя, не рано, сегодня мы с тобой пойдем просо толочь. А то ступку Нурыша захватят другие, и мы на праздник останемся без пшена, не из чего будет готовить сюк. Но Салимат, кажется, не слышит, о чем говорит мать. И вообще за последнее время дочь стала какой-то рассеянной. Рахиме догадывалась о причине такой перемены. Правду говорят: сердце матери живет в дочери, а сердце дочери — в джигите. После завтрака они идут к дому Нурыша. У него во дворе под навесом стоит кели́ — ножная ступка. Салимат будет толочь просо, а Рахиме веять. На крыльце их встречает Нурыш, приветливо улыбается. — А-а, Рахиме! Заходите, заходите! — кивает он в сторону навеса, где стоит ступка. — Ну и дочь у тебя, Рахиме! Что цветок в долине. И когда только выросла! Помню ее вот такой козочкой. — Нурыш показывает рукой не выше четверти от земли. — А сейчас вон какой красавицей стала! За такую самый смелый джигит посватается… Нет еще на примете? — Пока еще нет, — отвечает Рахиме. Салимат смущенно опускает глаза и идет к ступке, засыпает просо и начинает толочь. А Рахиме и Нурыш еще долго разговаривают между собой. БАБУШКА КАРТАБАЙ Наступали холода. Вершины гор уже засеребрились первым снежком. Бекболат возвращался со своим табуном с далекого пастбища. Солнце еще стояло высоко, когда верхом на Елептесе подъезжал он к аулу. В это время мать обычно возится во дворе, укладывает на зиму кукурузные стебли. Но сегодня почему-то ее не видно. У него защемило сердце: что-то случилось! Он отогнал коней в загон и галопом помчался обратно. Скорее, скорее, с мамой, наверное, плохо! Он почти на скаку выпрыгнул из седла и бросился в саклю. Мать лежала в углу на старой деревянной кровати. — Болат, солнце мое! — хрипло воскликнула она. — Вернулся? Быстрыми шагами он подошел к матери. — Что с тобой, абай? — Голова кружится… Слабость… Он присел на краешек кровати, приложил руку ко лбу матери: — Да у тебя жар! Простудилась, наверное. — Ничего, сынок, пройдет. Я сейчас встану, поесть тебе соберу, солнце мое. — Что ты, абай, лежи! Я же не маленький, сам сделаю. Но, охваченный беспокойством, продолжал сидеть около матери. — Не тревожься, сынок, поправлюсь… Иди, иди, ешь. Ты же с дороги, проголодался. Бекболат знал, пока он не сядет за стол, мать не успокоится. Он взял чашку с кислым молоком, чурек и стал есть. И хотя он, верно, очень проголодался, но с трудом глотал кусочки лепешки: с мамой плохо, очень плохо… А Кани не сводила с него глаз. Провела отяжелевшими руками по своему исхудалому лицу, прошептала: — Слава тебе, всемогущий аллах, что послал мне такого сына. Теперь бы мне увидеть его невесту в своем доме, и тогда можно спокойно умереть. Пообедав, Бекболат убрал посуду, вытер тряпкой столик. Подошел к матери: — Абай, может, чаю приготовить? Попьешь горячего, простуда скорее пройдет. — Ну если не устал, приготовь, солнце мое. Бекболат быстро вскипятил казан, заварил чай, сделал его густым, приправил черным перцем, налил в пиалу. — Выпей, абай. Пропотеешь, и простуду как рукой снимет! — Верно, сынок. После чая Бекболат закутал мать в теплое одеяло, сверху накрыл черкеской и отправился во двор нарубить дров. — Осторожно, солнце мое, смотри ногу не порань! — сказала мать ему вслед. — Все хорошо будет, абай! — отозвался Бекболат и шагнул за порог. Кани прислушивается к ударам топора и думает: «Ах, как бы я была рада, если бы попалась ему девушка с душой! Салимат хорошая, славная. Да разве Камай отдаст ее в наш дом! В бедность такую. А девушке цены нет — и собой статна, и добра, и рукодельница, и по хозяйству все может. Сколько она помогала мне в эти дни! И все украдкой, чтобы отец и мать не видели. Говорит: «Они за меня хотят богатый калым получить. Чуть ли не от князя сватов ждут! А я скорее умру, чем пойду за постылого!..» Славная, славная голубка, да не быть ей в нашем гнезде, на все воля аллаха!» Кани совсем стало плохо: металась в жару, бредила. Бекболат заготовлял в ущелье на зиму дрова, а у постели больной неотступно сидела ее родная сестра Кеусар. Тревожась за мать, Бекболат несколько раз в день прибегал в аул: — Абай, ну как ты себя чувствуешь? — Лучше, солнце мое, лучше. Еще недельку-другую — и поправлюсь. — Она ласково гладила бритую голову сына, склоненную над её подушкой. — Болат, что я хочу тебе сказать… Будь послушным, не гневи аллаха. Не мсти за отца. Пусть убийцу накажет сам аллах. Он велик, он видит все и накажет злодея. — Пусть будет так, абай, — сказал Бекболат, чтобы успокоить мать. Но он ни за что не откажется отомстить за кровь отца кровью. А сейчас пусть абай успокоится: ей плохо, очень плохо, хотя она и говорит, что стало лучше. Он видит, как ей трудно дышать и даже говорить. В лице ни кровинки, глаза ввалились… Он взял ее руку, начал гладить. Кани забылась.