Он постучал в дверь и услышал, как Ханна ворочается под множеством слоев покрывал. Она вечно мерзла. Нейролептическая гипотермия, по-научному говоря. Джона окликнул ее по имени, не получил ответа и вошел. В нос ударил густой запах одеколона. Туалетный столик, где Ханна держала всевозможные спреи, сулившие по дешевке ароматы дорогих одеколонов, был пуст. Закрытые коробки подчас пробуждали в Ханне паранойю, и если Джордж не успевал их убрать, то их содержимое настигала безвременная гибель. В комнате ничего не менялось с тех пор, как ее обитательнице исполнилось двенадцать. Постеры с Дженет Джексон и Джонни Деппом обтрепались по углам, из-под них проступали неравномерно выцветшие обои. Антологии, дневники. Скотчем приклеены к стене фотографии друзей-одноклассников, школьной команды по софтболу — групповое фото с тренером в тот год, когда они выиграли Кубок трех штатов. Кисточка бахромы — память о выпускном вечере — прикноплена к двери. Стопки кассет, ящики забиты свитерами. Ее кубки — слишком тяжелые, с острыми краями — давно переместились в подвал. Возле кровати, рядом с телефоном в форме божьей коровки — портрет покойной матери. Единственная примета из недавних лет — вымпел Мичигана, который Джона приволок в прошлом году в октябре. — Ханна. Лежит, свернувшись. — Ты не спишь? Рука пробирается из-под слоя одеял, глаза следят за ним — концентрические круги мишени. — Можно подойти? Она кивнула. Он присел на край кровати. — Как чувствуешь себя? Она откашлялась. — Пить хочу. Выползла из-под одеял. Она спала в джинсах и шерстяном свитере, сверху — коричневый махровый халат. Моль проела дыру на уровне живота, проступает желтая и ноздреватая, как сыр, плоть. Неконтролируемая прибавка веса, вызванная нейролептическими факторами. Без разрешения Джона не смел прикоснуться к ней. Однако на лестнице Ханна положила руку ему на локоть и предупредила: — Меня тут нет. Как это понимать? Он не знал. На всякий случай ответил: — Я тут. Они устроились в кухне, откуда Джордж не мог их слышать. Свой завтрак Ханна в основном скормила кошке, и Джона спросил, не приготовить ли ей что-то еще. Она покачала головой. На голове — воронье гнездо. Он предложил вычесать ей волосы. Не встретив отказа, сходил наверх и принес расческу с редкими зубцами и флакон детского масла. Сидел у нее за спиной, что-то тихонько приговаривая, ничего серьезного, старался ее рассмешить. Настроения Ханны менялись, словно комбинации в игровом автомате. Бывала заторможенной, как нынче, или неконтактной, дезориентированной, или вспыльчивой, подозрительной. Он научился следить за малейшими переменами. — Все волосики запутались, — сказал он, разбирая очередной колтун. Ее волосы представлялись ему нейронами — взбесившимися, растущими наружу, бегущими прочь от вечно мятущегося мозга. Он вычесывал прядь за прядью, чтобы Ханна была красивой, аккуратной. К третьему курсу Джона уже немало знал об устройстве мозга. Видел его в анатомическом театре, изучал в разрезе, и ему было известно, что заболевание Ханны чаще всего относят к числу нейрохимических. Впрочем, существовала и другая теория — анатомическая. А третья группа ученых (сокращавшаяся с каждым годом, по мере того как психиатрия все больше срасталась с биологией) считала этот недуг психосоциальным. И хотя все дружно признавали эту болезнь недифференцированной, хронической и прогрессирующей, единственного верного эпитета — кошмарная — не произносил никто. — Что ты сейчас смотришь по телевизору? «Робинзонов»? — Нет. — Она пожала плечами. — А что? — Эмерила. Он рассмеялся: — Глядишь, в следующий раз ты приготовишь мне обед. — Фрикасе тебе сделаю, — сказала она и наконец улыбнулась. Это в самом деле была она, Ханна. Пряталась где-то там, изредка выглядывала, махала ему рукой. Вот что разбивало ему сердце. Но он поспешил воспользоваться этим недолгим просветом. — Тук-тук. — Кто там? — Настырная корова, — представился он. — Настырная ко… — Мууууу. Снова она улыбнулась. — Тук-тук, — повторил он. — Кто там? — Настырная корова-дислектик. — Настырная корова-дис… — Уууууум. Они дружно засмеялись. — Моя очередь, — сказала Ханна. — Тук-тук. — Кто там? — Настырная черепаха. — Настырная че… Она медленно вытягивала шею, будто выглядывая из панциря. — Тук-тук, — сказал он. — Погоди, моя очередь, — сказала она. — Прости, — извинился он. — Помешал тебе на полуслове. — Тук-тук. — Кто там? — Настырная черепаха-дислектик. — Настырная черепаха-дис… Она так же медленно заползла обратно в свой панцирь. Они посмеялись от души. Этой шутке сама же Ханна и научила его — сколько-то лет тому назад. — Расскажи анекдот, — попросила она. В голову лезли только сальности, подслушанные в операционной. Вряд ли они позабавят Ханну. — Как-то я иссяк, — повинился Джона. Напрасно. Она вновь ушла в себя, оттолкнула недоеденный багет. Лентяйка Сьюзен потянулась было за ним, но Ханна спустила кошку на пол и шикнула на нее, выставляя за дверь. Джона торопливо заговорил, громоздя шутку на шутку, изо всех сил стараясь развлечь Ханну, вернуть ее. Она в тупой апатии оттягивала себе пальцами нижнюю губу, потом принялась терзать кутикулу, пока кровь не выступила. Ему хотелось хорошенько встряхнуть Ханну, ему ни в коем случае не хотелось этого делать, и он, обессилев, замолчал. Какое-то время они так и сидели, ничего не делая. Снаружи завопил сосед: привезли уголь. — Прическа в порядке, — сказал Джона. — Может, примешь ванну? — Уже мылась. — Когда? — Утром. Лжет или путает — что именно, не поймешь. Но помыться давно пора. Так почти всегда, когда Джона приезжает: Джордж стесняется ее наготы и не моет дочь, ждет Джону или Бернадетту, приходящую три раза в неделю сиделку. — Масло из волос вымоем, — мягко настаивал Джона. Она погрызла большой палец: