Страница 3 «Руководства для студентов третьего года обучения». «Ваши отношения с пациентом не заканчиваются с его или ее выпиской из больницы. Непрерывное попечение, закрепленное в уставе Американской медицинской ассоциации (Н-140.975,5), остается высшей обязанностью врачей, особенно тех, кто работает с непривилегированными слоями населения, для которых недоступны многие лекарства и здоровый образ жизни. Традиционно, в силу особенностей практики третьего года обучения, студенты наблюдают пациента лишь во время его пребывания в больнице. Из-за этого возникают трудности с формированием постоянных отношений. Для решения этой проблемы HUM развивает инициативу надомных визитов, благодаря чему практикант сможет проследить за судьбой пациента за пределами стационарного лечения. Рекомендуем вам рассматривать эту программу как возможность укрепить ваши связи не только с конкретным человеком, но и с населением, среди которого вам предстоит работать». Пятница, 3 декабря 2004 Отделение детской и юношеской психиатрии, первая неделя практики Программа надомного посещения — любимое детище медицинского департамента. Практиканты будут сопровождать врачей при посещении больных на дому, заботясь о том, чтобы тяжело больные, одинокие, забытые миром не позабыли о самих себе, о своих таблетках и диете. В психиатрическом отделении внедрением этой программы занимался Сулеймани, и утром в пятницу Джона отправился пешком вместе с ним и соцработником, которая занималась делом ДеШоны Барнсворт. Ослепительная улыбка Иветты Уилтерн ярко высвечивала усталые морщинки на ее тонкой коричневой коже. — Уже три дня пытаюсь связаться с ее тетей. В это время ДеШона должна возвращаться из школы. Хотя, боюсь, ее и в этом году не отдали. — И в этом — и в прошлом тоже? — уточнил Джона. — Никогда не ходила. Они шли на север. Из квартала в квартал местность деградировала, на смену индийским закусочным пришли дешевые высокохолестериновые забегаловки известной сети, вместо химчисток — ломбарды. В забитых канавах тает снег, кое-где видны отпечатки от пивных ящиков. Проехал фургон, подвеска гремит, вода из-под колес веером на тротуар. Они миновали квартал, где все заведения сплошь были погребальные конторы, и, свернув на восток к реке, столкнулись с пронзительным ветром. Над мертвыми стройками хлопал брезент. Иветта заговорила: — В этих местах я навещала подопечную в июне, в ту жарищу мусор недели две отсюда не вывозили. Они пересекли двор, Иветта потянула на себя сломанную дверь подъезда. Джона думал, что после гастроэнтерологии его никакой запах не проймет, — и ошибался. Моча, прокисший сыр готовых закусок, плесень телефонного справочника. Как будто его запихнули в портативный унитаз. Вспомнилось, как Эрих принюхивается к вину: вызывает ассоциации с фруктами и домашней птицей. Вонь в доме ДеШоны вызывала ассоциации с отчаянием и нищетой. Капля из щели на потолке гвоздем впилась в шею. Джона потряс головой, словно отряхивающийся пес. Сулеймани подал голос в ожидании лифта: — Медленный. — Он не звонит, — пояснила Иветта. — Смотреть надо, не то полчаса тут проторчишь. — Можно пешком. — Семнадцатый этаж. Неисправимый оптимист Сулеймани ответил: — Зарядка мне на пользу. Джона вслух поинтересовался, как прошли похороны матери ДеШоны. — Я спрошу у тети. — Как ее зовут? — уточнил Сулеймани. — Вероника Хатчинс, — прочла Иветта в блокноте на пружине. — Сестра матери ДеШоны. Трое своих детей, работает на Лексингтон в оптовом складе косметики. Я звонила ее боссу, но она не перезванивает. — Нам точно откроют? — Скоро выясним. Приполз лифт, они набились в покрытую шрамами коробку с «деревянными» панелями, где вонь была еще гуще. Коридор на пути к квартире 20N-1 запущенный, грязный. Коврики у дверей прижились с позапрошлого десятилетия. Под распределительным щитом банки с краской. — Ремонт? — поинтересовался Сулеймани. Про себя Джона решил, что эти банки могут означать что угодно. Заставка дневного ток-шоу выла, заглушая дверной звонок. — По крайней мере, на этой работе костяшки можно укрепить, — заметила Иветта, колотя согнутыми пальцами в дверь. Открыла девушка лет шестнадцати, с глазами лани. Длинноногая, в обтягивающих джинсах и мохнатых желтых носках, которые так и ходили ходуном: девушка все время шевелила пальцами ног, нервный тик. К бедру она прижимала тощего, сморщенного младенца. За ее спиной темнела квартира. — Да-а? — спросила девушка. — Вероника Хатчинс дома? — заговорила Иветта. — Нет. — Девушка перебросила свой груз на другое бедро, взметнулась в воздух скрюченная ручка. — Мы из больницы Верхнего Манхэттена, — пояснил Сулеймани. — Заглянули узнать, как поживает ДеШона. Девушка выпятила губу: — Ее тут нет. — Разрешите спросить, кем вы ей приходитесь. — Разрешаю, спрашивайте. Иветта улыбнулась: — Вы — дочка Вероники? Младенец захныкал, девушка шикнула на него. — Да-а, и че? — ДеШона ходила сегодня в школу? — осведомился Сулеймани. Девушка только плечами пожала. — Передадите это маме? — попросила Иветта. Девушка смяла визитку и сунула ее в карман, где ненужная бумажка пролежит — подумал Джона — долго, долго. — Вы из социальной службы? — спросила девушка. — У нас проблема. Она развернулась и пошла в дом, видимо полагая, что все последуют за ней. — Вот, смотрите. Главным источником света в квартире служил телевизор, лил голубизну на пол, где валялось с десяток солдатиков — любым из них младенец может подавиться, — они как будто плыли между ножек двух пластмассовых стульев. В углу навалены выпотрошенные подушки. Периферическим зрением Джона поймал движение, словно шевельнулась сама темнота, — тараканы. — Смотрите. У порога кухни из-под пола просачивалась какая-то зеленоватая субстанция. — Что это? — удивился Сулеймани. Девушка взглядом ответила ему: А я почем знаю, на хрен? — Давно это у вас? — спросила Иветта. Девушка в задумчивости пожевала язык: — С каждым днем прибывает. — С управляющим говорили? Девушка фыркнула. Иветта сказала: — Я позвоню в жилищный отдел.