— Говорил, — сквозь зубы процедил Джона. — Почему вы не разрешаете мне вызвать полицию? — Ты позвонил спросить у меня совета — я очень этому рад и даю тебе совет. Я не запрещаю тебе вызывать полицию, но вспомни, что нам еще предстоит улаживать иск, к которому эта женщина имеет непосредственное отношение. Можно обойтись и без нее, однако если бы она выступила на нашей стороне… — Что вы такое говорите? — перебил его Джона. — Представляю наихудший вариант. Ты не впадай в панику, но подготовиться надо. Вот, к примеру, как это может обернуться: Медина может надавить на нее, вынудить сказать что-нибудь вроде: «Я была напугана, я не хотела никого в это вовлекать, я тогда и не соображала, но знаете что? Потом, когда я подумала, я поняла, что ему-то ничто не угрожало. Это всего лишь моя фантазия». Они на все способны. Медина — лжец. Он ее в долю взять посулит, если выиграет иск. Черт их знает. Нет, от того, как эта женщина себя поведет, мало что зависит, подчеркиваю, потому что кто ж ей поверит. Но я бы предпочел, чтобы ты не восстанавливал ее против себя. Господи боже, сынок, во что же ты впутался? Такой оборот речи вызвал у Джоны возражения — впрочем, довольно слабые. Он позвонил Белзеру в первую очередь затем, чтобы рассказать ему о DVD, но теперь уже сам толком не знал, стоит ли рассказывать. — Прошлой ночью я забаррикадировался у себя в квартире… — Черт, Джона, с ума, что ли, ты сходишь? — Я до смерти ее боюсь. Молчание. — Что ты скрываешь от меня? — спросил Белзер. Дальше по коридору распахнулась дверь, вышли два ординатора, засмеялись, один из них сказал: «Так вот что такое куриная слепота…» Джона переждал, пока не затихнет вдали визг резиновых подошв. — Я спал с ней. — Чтооо? Зачем ты это сделал?! — Она стала вдруг… приходить. Мы… ну так вышло. Понимаю, это было глупо… — Да уж, глупо, иначе и не скажешь. — Понимаю, но сделанного не воротишь. — Это… — Белзер подавился. — Даже я не знаю, как это назвать. — А это все началось, когда я сказал ей, что больше не хочу продолжать. Зря я не рассказал вам все раньше, но это было слишком личное. — Ох. — Простите. — Охх… Впрочем, что тут говорить? Это свободная страна. — Если б от звонка ей что-нибудь изменилось, я бы давно позвонил. Но это не поможет. Я пытался все объяснить ей, с глазу на глаз. К тому же я не знаю номера ее телефона… — Посмотри в справочнике. — Ее нет в справочнике. Я не знаю ее адреса. Ничего не знаю. — В этом я смогу тебе помочь, — сказал Белзер. — Она сделала заявление в полиции. Погляжу, что удастся нарыть. А пока что держись от нее подальше. В следующий раз, как она появится или выкинет какой-нибудь фокус, звони девять-одиннадцать. Если тебе повезет и удастся предъявить ей обвинение в домогательстве, ты получишь свое постановление — временное постановление о защите. И если она вздумает его нарушить, это уже будет уголовное преступление. — Белзер чихнул. — Впрочем, все эти постановления — бумага, не более того. Джона молчал. — Мы предупредили маму и папу? — Конечно же, нет! — Ты — мой клиент, и я не вправе ничего раскрывать. Однако, на мой взгляд, им бы следовало знать. — При всем уважении, Чип, хуже вы ничего придумать не могли. — Я сам отец и скажу тебе: самые тревожные новости не так огорчительны по сравнению с тем, что родители чувствуют, когда обнаруживают, что их ребенок что-то от них скрывал. Сразу начинаешь думать, что же еще он утаивал. — Мне двадцать шесть лет. — Мое дело намекнуть. — Помогите мне избавиться от нее, и они вообще ничего никогда не узнают. — Теперь, перевалив свой груз на Белзера, Джона слегка расслабился. Ему даже показалось, что он преувеличил проблему. — Не так уж все скверно, — добавил он. — Не признавайся в этом полиции, — сказал Белзер. — А то вряд ли дождешься помощи. — Если есть способ уладить, не привлекая власти… — Сынок. Что творится у тебя в голове? То ты звонишь мне и порешь чушь как безумный, то все не так уж скверно. Выбери что-нибудь одно. Джона примолк. — Я понимаю, что ты уже дошел до точки. Так скажи мне — хочешь, чтобы я принял меры? Да или нет? — Да. — Вот и хорошо. Я позвоню ей, поговорю на нашем, на юридическом. Она быстренько угомонится. Джона покачал головой, но ответил: — Разумеется. — Либо это тебя тревожит, и мы это уладим. Либо все не так скверно. В любом случае разберемся. Через пару дней позвоню тебе. Повеселись на День благодарения, и всем привет передавай. Среда, 24 ноября 2004 Психиатрическое отделение, третья неделя практики Мать старательно притворялась, будто ее не огорчает его опоздание к празднику. — Хорошо уж, что вообще приедешь, — твердила она. — Хотя ты обещал. — Я сказал: постараюсь. У меня работа. — Каким поездом ты поедешь? — Десять двадцать три. — Сегодня? — Завтра утром. В десять двадцать три утра. — Ох! — выдохнула мать в трубку. — Ну перестань. — Вздыхать не запрещено, — возмутилась она. — Придет день, и ты завздыхаешь, когда твои дети предпочтут задержаться на работе, лишь бы поменьше времени проводить с тобой. — Мама! — Порой я плачу по ночам, как подумаю о моем опустевшем гнезде. Плачу, рыдаю… От сырости в спальне скоро плесень заведется. — Готовь мне утку по-пекински, и я буду приезжать чаще. — Touché,[22] мой дивный сынок. Джона тревожно улыбался. Сердце слишком колотится. Он глянул в окно у пожарной лестницы, загороженное поставленным на попа диваном. Клеенчатое дно дивана уставилось на него. Он подтащил туда же стулья, прикроватную тумбочку, напоследок придвинул обеденный стол и сверху навалил все свои учебники. Вот и защита — по крайней мере, психологическая. — Приеду в одиннадцать. Ты меня встретишь? — Кто-нибудь обязательно встретит, — сказала мать. — Не стану обещать, что это буду я. Я не даю слово, если не уверена, что смогу его сдержать. 23