Гоняли его безжалостно. Имели во все дырки. Он прощал хирургам и заносчивость, и грубость: их подстерегают иски о халатности, показатели смертности норовят вырваться из-под контроля, откуда ни возьмись явятся выскочки с более умелыми руками. И Джона мог оценить их чудотворство изблизи, как не могли оценить пациенты, которые, очухавшись от наркоза, чувствовали себя еще хуже, чем накануне. Он хотел стать частью этого мира — и не хотел. Он устал. Его выжигала изнутри вина. Он не понимал, выживет ли. И все это — один день на работе. Среда, 1 сентября 2004 Отделение гастроэнтерологии, третья неделя практики Последним в то утро осматривали семидесятипятилетнего венгра. Его жена крутилась возле койки, угрожающе трясла в сторону медиков высоким начесом. Мистер Щатмары ждал операции и занимал койку вот уже полтора дня — невиданная щедрость в наши дни строго контролируемой медицинской помощи. Ректальный пролапс и омерзительный нрав уже стяжали ему прозвище «Задница от чьей задницы отвалилась задница». Они вошли к нему в палату с простой и ясной целью: подписать согласие на операцию. Вместо этого им пришлось выдержать сражение с миссис Щатмары, не соглашавшейся оставить мужа без завтрака. — Я носить! — возмущалась она, размахивая пластиковым контейнером, где тесно лежали пирожки с лекваром.[11] — Вы хорошая жена, — похвалил ее Иокогава, — но ему сейчас нельзя. — Он не едал! — настаивала она, пытаясь выхватить контейнер, который Джона поспешно вынес в коридор и передал удивленному уборщику. Вернувшись, Джона дослушал монолог Гиллерса, интерна: мол, хоть мистер Щатмары и голоден, придется ему нынче утром попоститься. — Ему можно попить, если хочется, — продолжал Гиллерс, — но есть нельзя. — Можно вода? — Да, вода хорошо. — Чай? — Э… ну, было бы лучше, мэм, если бы… — Сок? Лайза, багровея, грызла свой кулак. — Можно погрызть кусочки льда, — сказал Иокогава. Миссис Щатмары осенило: — Маленкый тоост? — Нет, мэм, тост нельзя. — Почему нет? — Тост не жидкий. — Hajna, Hajna, — сказал мистер Щатмары. — Maradj cs… ndben… — Мой муж говори, он голодный. — Давайте подпишем согласие на операцию, — предложил Иокогава. И эта процедура заняла времени больше обычного. Миссис Щатмары переводила, редактировала, цензурировала, перебивала врачей вопросами. Почему его будут усыплять? Это опасно? Операция необходима? Где они учились? Женаты ли они? У нее часто голова болит, что ей принимать, пусть посоветуют. Иокогава сказал: — Мы пришьем прямую кишку к анусу. — Иену? — Анус. — Что такое иена? — Она говорила с придыханием, «хиена», и Джоне представилось, как хирург пришивает к прямой кишке мистера Щатмары дикого пса. — Угу, угу, — забормотал Иокогава, беспомощно оглядываясь. — Я не знаю, что такое иена. — Она обернулась к мужу: — Иена? Джона видел: он тут лучше всех справляется. Хамерман спрятал лицо в подмышку. Гиллерс того гляди сам себе вмажет в рожу. Лайза Лару раскашлялась и выбежала из палаты. — Анус, — заговорил Нелгрейв, — это отверстие в нижнем конце алиментарного канала, открывающееся во время акта дефекации, а в остальное время закрытое. Ректальный пролапс, в отличие от пролапса слизистой, подразумевает… Пронзительно заверещал слуховой аппарат миссис Щатмары, все так и подпрыгнули. Муж ухватил ее за плечо, указал на ее ухо. Она выключила аппарат и со слезливой яростью набросилась на супруга. Иокогава, изнемогая, воззвал: — Миссис Щатмары! — Ему надо иену? — Непременно. Она передала эти сведения мужу, тот пробурчал что-то в знак согласия, слабо пожал хирургу руку. — Господи боже! — вздохнул Гиллерс. Нелгрейв и это занес в протокол. Вик сказал: — Моя подружка велела мне позвонить. Викрам Рах, уроженец Бруклина (Массачусетс), был лаконичен, сдержан, рационален — отменные качества для будущего травматолога. Он дважды выигрывал открытый чемпионат по теннису Новой Англии среди юниоров и в анатомичке впервые появился в спортивной куртке с эмблемой клуба и вышитым под ней прозвищем: «Бостонский брамин». У нас тут трупешник на двоих — хладнокровно приподняв простыню. За два года Джона привык к его покровительственной манере. На практических занятиях лучшего напарника нельзя и желать: надежный, эрудированный, всегда позволит товарищам заработать очки, даже если никто кроме него не готовился. Отличный противовес Лансу: рядом с Виком даже Джона чувствовал себя отвязным. Его подружка работала консультантом по управлению и в будние дни разъезжала из города в город. Джона, переписывавший в тот момент индекс лимфоцитов у Понтебассо Сальваторе, не мог даже сообразить, где она сейчас находится. — В Омахе. — А что там, в Омахе? — Ничего, — сказал Вик. — Потому-то им и нужен консультант. Они собирались кататься на лыжах. Дина отыскала хижину в Вермонте на первую неделю каникул по выгоднейшей цене. Вик хотел позвонить еще кое-кому из товарищей — Оливии и Джереми, Гарольду с Анитой. Классно будет. Джона поблагодарил и отказался: — Я занят. — Уезжаешь? — Остаюсь с Ханной. — Хмм. — Непривычному человеку этот звук показался бы равнодушным, но Джона знал, что ему выражено сочувствие. Вик, как всегда, тут же изящно сменил тему: — Цветы получил? — Да, спасибо. — На здоровье. И усвой урок. Как тебе хирургия? Джона выдал пятиминутный обзор, постаравшись снабдить Вика подсказками — его черед в Святой Агги наступит весной. — Всегда носи при себе карту. Если тебе что-то поручат, скажешь: «Само собой, вот только карту заполню». — Клево. — Выработай деловую походку. Ну сам знаешь. Думаю, в вашем отделении то же самое. — В общем, да. Рассказать ему про Ив Жжонс? Джона еще никому не рассказывал. Прошло уже четыре дня, девушка не возвращалась, его подозрения вроде бы подтвердились: что было, то было, одним разом все исчерпывается. Но даже сейчас, когда он в нерешительности двигал челюстью, он ощутил тот жар, что воспламенила в нем Ив, — одну короткую искру, словно вспыхнула спичка и тут же сгорела, дав огонек поярче перед концом своей до ужаса краткой жизни. Он сказал: