35 — Можешь высадить меня здесь... — сказал Ульф. — Я дойду... — Зачем же, я подброшу тебя до дома... — Я охотно прогуляюсь пешком... — Дело твое. Сикстен подрулил к тротуару и остановился. Ульф вылез из машины и, пригнувшись к окошку, сказал: — Пока... Спасибо, что подбросил. — Спокойной ночи. До завтра. Ульф Маттиассон стоял и смотрел вслед машине, пока красные огоньки не исчезли вдали. Тогда он сунул руки в карманы и медленно побрел через Южную площадь. Он шел, опустив голову, задумчиво глядя себе под ноги. Глубоко вдыхал вечерний воздух и все замедлял шаги. Он посмотрел вправо, на молитвенный дом, и вздохнул. Его томило какое-то зудящее беспокойство. Из-за вечной неудовлетворенности, из-за подавленной жажды свободы, из-за всей его жизненной ситуации. Он направлялся домой, к Рут. Он и любил ее и ненавидел; какое чувство преобладало, он и сам не ведал. Когда они поженились, он знал, что она из сектантов и что она никогда не изменит своей вере и своим убеждениям. Он этого и не требовал. Но Рут начала обрабатывать и его. Заставила ходить на молитвенные собрания и уговорила креститься. Он подчинился. Ради нее. Ради них обоих. Но не по убеждению. Он ничего не имел против бога. Но в вере не был ревнив. Если можно обрести бога, участвуя в молитвенных собраниях, что ж, пожалуйста. Он всегда считал, что бог приносит людям радость, жизнеутверждение, любовь к ближнему. Но встретил эгоизм, отрицание жизни и усыпляющий яд догм и доктрин. И он как бы погрузился в летаргию. Стал покорной овцой в общем стаде. Он не испытывал ни экстаза, ни радости, ни воодушевления. Стал пассивным и равнодушным. Сделал свою жизнь образцом смирения. Жил словно взаперти, в душной, сонной атмосфере, среди одурманивающих песнопений. Ему бы петь, танцевать, веселиться. Смотреть телевизор, ходить в кино, может быть, выпить стаканчик для аппетита. Но все это было ему заказано. И он не протестовал. Он приходил в молитвенный дом и старался познать себя самого и господа бога, постичь взаимоотношения между богом и собой, старался что-то ощутить, может быть солидарность. Но испытывал только давящую тупость. И знал, что никогда не сможет расстаться с Рут. Как бы там ни было, она часть его жизни, с богом или без оного. Он не сумел бы этого объяснить и даже сам толком не понимал, но не мог и подумать о том, чтобы жить без нее. Вопреки отсутствию радости. Рут была для него насущной необходимостью, опорой в жизни, почти как мать. Он оказался в западне, и у него не хватало сил бороться за свое освобождение. Маттиассон свернул на Нюгатан, прошел мимо клуба «Амор», сиявшего неоновой вывеской. В витринах были выставлены порногазеты и афиши. Из окон доносилась музыка. Он попытался представить, что́ происходит внутри, и невольно замедлил шаги, не спуская глаз с двери. Но тут дверь внезапно распахнулась, и он поспешил прочь. 36 Зазвонил внутренний телефон. Еще раз и еще. — Алло. — Привет. Это Бу. — Привет, — отозвалась Моника. — Так это ты трезвонишь? — Да. Мне доставляет удовольствие нажимать на кнопку. Я сижу в редакции и скоро ухожу домой. Был сегодня на собрании. — Вот как... — Но не услышал ничего такого, о чем стоило бы писать. — Да? — Так что скоро поплетусь домой. — Да?.. — Послушай... Она молчала. — Как ты смотришь на то, чтобы в субботу прошвырнуться со мной в кино? — Я не пойду. — У меня есть бесплатные билеты. — Нет. Не могу. — Но… — Нет... Это нехорошо. — Но почему? Ты же... — Ну... — Что? — Это... это ни к чему. — Что ни к чему? — Ты знаешь, о чем я говорю. — Но... может, я загляну к тебе перед уходом, и мы немножко поболтаем… — Нет... пожалуйста, не надо. То, что было тогда... — Да... — подхватил он с надеждой. — Пожалуйста, — умоляла она, — оставь меня в покое. Я просто не знаю, что мне делать. — Но... — Нет, пожалуйста. — В ее голосе послышались слезы. Она положила трубку. 37