— Ладно. — Аннерс посадил ребенка на плечи. — Ну, а мы пошли за велосипедом. Знаешь, Тони, как-то так получается, не успеем мы с тобой встретиться — и тут же торопимся распрощаться. — Не знаю, что ты имеешь в виду, — испуганно пробормотал он и от смущения поджал пальцы ног. — Ничего не знаю. — Ну, тогда иди, тебя, наверно, давно ждут. Он быстро зашагал, раздумывая, чем объяснить свое опоздание. Значит, так: в магазине было полно народу, а когда наконец подошла его очередь, нужные сигареты кончились и пришлось идти в табачную лавку. Потому он и задержался. Так он шел, сочиняя правдоподобную историю, потом остановился и поймал себя на том, что стоит и смотрит им вслед. И на какое-то долгое, томительное мгновение ему почудилось, будто он сам был этими двумя удалявшимися людьми: мужчиной и ребенком, которому уютно с отцом. Он так ясно ощущал, что это его несут на плечах и что он сам несет на своих плечах ребенка, но в то же время сознавал себя настолько далеким от них, что у него перехватило горло, — Папенькина дочка, — процедил он сквозь зубы, — и еще ты. Ты и твоя избалованная дочка. 6 Он думал, в кабинете никого нет, как обычно в послеобеденное время, но, ворвавшись в комнату, увидел Сусанну. Она встретила его полулюбезной, истинно профессиональной улыбкой, которую очень просто сменить любым другим, подходящим к данному случаю выражением лица. — Мне только позвонить, — сказал он и отметил, что голос его прозвучал виновато, да и в походке, когда он направился к телефону, тоже было что-то виноватое. Так вот и получается, раздраженно думал он. Ведь я, ей-богу, только и делаю, что извиняюсь. Чувствую, что одно мое присутствие стесняет их, а ведь это им следовало бы извиниться, это они вмешиваются в мою жизнь. — Пожалуйста, пожалуйста, — сказала Сусанна и, подвинув к нему аппарат, продолжала листать журнал. — Врача нужно вызвать, — зачем-то объяснил он. — Лена заболела. — Надеюсь, ничего страшного? — Температура высокая. Он набрал номер, вызвал врача и положил трубку. — Сегодня поднялась? — Да, только что, — кивнул он. — Вчера еще ничего не было. Это было не совсем верно, девочка вчера уже кашляла, когда Улла с матерью уезжали на Мальорку. — Понятно. Улла осталась бы дома, если б девочка заболела вчера. — Естественно. Разве мать бросит больного ребенка? А Улла у нас хорошая мать. — Конечно, хорошая, — с легким удивлением отозвалась Сусанна. Ну зачем было это говорить? Разве Улла хорошая мать? Да никогда она такой не была, он куда больше любит малышку. Улле вообще не следовало заводить ребенка, если... Он испуганно отогнал от себя эту мысль, точно она обожгла его. — Да, вчера все было в порядке, — продолжал он, словно любой ценой хотел оправдать ее, и вдруг услышал, как насмешливым эхом отозвались бесчисленные прежние оправдания: нет, место в интернате Улле не подходит, она предпочитает работать в обычной школе с малышами и часов брать поменьше. Ей ведь и для себя нужно хоть немного времени, и потом, у нас Лена... Улла так привязана к своей матери, вот и ездит к ней и на рождество, и на пасху, и на троицу, и в отпуск... Улла такая эмоциональная, она просто-напросто обо всем забывает, если выпьет чуть больше, чем следует (когда флирт становился слишком уж откровенным и вульгарным). Сусанна отложила в сторону журнал и взглянула на него. — По-моему, лучше было бы поехать тебе. — Мне? С чего бы это? — Тебе бы это не повредило. — Я и так себя отлично чувствую, — быстро сказал он. — Да? — Она накрыла его руку своей, погладила по запястью. — Смотри, не сломайся, Аннерс. Милая, добрая Сусанна. Только чем она ему поможет? Ну почему он не женился на такой, как Сусанна, на девушке с ласковыми руками, умеющей найти нужные слова? Почему всегда встречаешь не того, кто тебе нужен, почему всегда так бывает? Он ведь сам точно так же не подходит Улле, как и она ему. Улле нужен сильный человек, которого она могла бы уважать. Вроде Макса. Она презирает меня, понимаешь, Сусанна, и, может быть, как раз поэтому мне пришлось взять на себя чужую роль. Но я не смог с ней справиться, а вы не захотели принять меня в ней. — Пойду посмотрю, как там малышка, — пробормотал он. — Может, мне пойти с тобой, Аннерс? — Нет, нет, не стоит. Я думаю, ничего серьезного, да и врач скоро будет. И поспешное бегство из кабинета по коридору, через двор, домой, к ребенку. Девочка спала, щечки ее пылали, ручки были горячие. Он придвинул стул к кроватке, сел и стал ждать врача. Да, он еще вчера заметил, что с девочкой что-то неладно, и сказал об этом Улле, но та ответила, дескать, все в полном порядке. «Просто ты чересчур над ней трясешься. Кончится тем, что ты ее совсем замучишь своими ласками. И потом, разве трудно в случае чего вызвать врача?» А час или полтора спустя, когда он стоял с дочкой на руках и Улла уже садилась в тещину машину: «Так, ну ладно...» Холодное прощание. И безнадежно тоскливый вечер накануне. Он поменялся дежурством — разрешение ему дали с таким видом, словно никого не интересовало, придет он или нет, — так что субботний вечер он освободил, наивно полагая, что хотя бы в этот, последний перед отъездом вечер она будет с ним немного поласковее. Он не знал, что теща должна приехать уже в субботу, не помнил, чтобы об этом шла речь. Но она-то наверняка знала и ни капли не удивилась, когда красный «фиат» подкатил к дверям. Просто вышла на кухню и поставила разогревать овощное рагу. Теща была деланно любезна и пыжилась доказать, что не держит зла за его поведение в прошлый раз, но в ее потугах на великодушие и снисходительность сквозило высокомерие. Она ужасно утомляла: посмотрите, какая я, я ведь обо всем полностью забыла. Мало того, когда сели ужинать, она с громким стуком поставила на стол бутылку вина — в знак примирения. Вина этого оказалось недостаточно. Его быстро выпили под смех и анекдоты, которые он, не придумав ничего лучше, принялся возбужденно рассказывать, чем пару раз заставил тещу громко расхохотаться, а Уллу покачать головой: «Ну, перестань же, наконец, перестань». Все это напоминало тот вечер, когда он впервые появился в доме Уллиной матери и, готовый от смущения провалиться сквозь землю, болтал не закрывая рта и совсем заговорил Уллу. А потом, когда они уже сидели вдвоем у него и чувствовали себя в безопасности, Улла, смеясь, притянула его к себе и сказала, что он был бесподобен и мама наверняка в диком восторге, но только он выступал совсем не в своем амплуа. Все почти как тогда, с той лишь разницей, что сегодня он не был в ударе, просто предпринимал жалкие, вымученные попытки удержаться на краю пропасти и не сорваться снова на глазах у этой чужой бабы, которую вынужден терпеть целый вечер. Тот вечер, когда, он надеялся, Улла будет с ним поласковее, хотя бы из приличия, хотя бы потому, что уезжает от него. Однако бутылки вина было явно маловато, чтобы продолжать комедию, а больше спиртного в доме не нашлось. Не осталось даже тещиного «Дюбонне», только в кухонном шкафу чуточку виски, правда, не было минеральной. Когда он вошел в комнату с бутылкой и тремя стаканами, они уже убирали со стола, и Улла сказала, что пить не будет. «Поставь, пожалуйста, бутылку на место». Он глупо улыбнулся и стал объяснять, что виски можно разбавить и водой из-под крана, так всегда делают в американских романах, не стоит из-за этого отказываться. «И посуду не мойте, хорошо? Я завтра сам все уберу, когда вы уедете. Давайте просто посидим и отпразднуем наше великое примирение, ладно?» «Нет, — сказала Улла и поставила воду для кофе. — Мама хочет кофе, да и прибрать нужно, и вообще, мне вовсе не улыбается напиться сегодня вечером, ведь завтра охать. Раз уж хочешь чем-нибудь заняться, пойди уложи Лену». Малышка капризничала и плакала, а на кухне они дружно гремели посудой и убрали все, вплоть до чистых стаканов и бутылки со светло-коричневой жидкостью на донышке, Потом пили кофе, смотрели телевизор, и теща настояла на том, чтобы досмотреть убогую развлекательную программу. Когда телевизор наконец-то выключили, наступила тишина. Он снова пошел на кухню и возобновил поиски: видимо, она сунула эту несчастную бутылку куда-то в другое место. Он почти бесшумно отворил стеклянные дверцы шкафчика, осторожно поставил стаканы и бутылку на поднос, но теща приняла суровый вид и вдруг, слава богу, снова стала сама собой. «Нет, спасибо, я вообще не пью виски». И Улла: «Нет, Аннерс, спасибо». Он сидел и пил виски в одиночку, но не пьянел по-настоящему, а они тем временем изучали расписание, выясняя, когда лучше выехать, чтобы наверняка успеть, и в конце концов решили лечь спать: ведь надо как следует выспаться перед отъездом. И когда он без особой надежды потянулся к ней в постели: «По правде говоря, тебе не кажется, что ты не очень-то хорошо вел себя вечером?» И чуть позже: «Вот уж действительно дурацкая идея: ставить кровати так близко. Может же человек иметь право спокойно поспать». «Конечно...» — ответил он, отвернулся к стене и рассматривал ее до тех пор, пока не почувствовал, что Улла уснула. Права человека и зеленые стены спальни. Зеленые потому, что она так захотела. Зеленый, холодный цвет. Не тот теплый, желтый, который выбрал он. А утром несколько суматошных часов, когда они без конца проверяли содержимое чемоданов: не забыли ли чего? И: «Во сколько вылет?» И: «Куда же подевались эти проклятые таблетки от воздушной болезни?» И: «Аннерс! Отнеси-ка чемоданы в машину». А малышка все это время слонялась среди взрослых и жалобно похныкивала. Он не выдержал и попросил Уллу посмотреть, что с ребенком. Она повернулась к нему с помадой в одной руке и щеткой для волос в другой и тяжело вздохнула: «Господи, как это на тебя похоже!» Будто он нарочно все это придумал, чтобы испортить ей настроение перед отъездом. Она окинула девочку беглым взглядом и объявила, что все в порядке. Просто когда-нибудь он замучит малышку своими нежностями. А потом как-то внезапно — прощание. Теща нервничала, боясь опоздать, и никак не могла завести мотор. Сам он стоял с малышкой на руках, и Улла, усаживаясь в машину, медленно обернулась к нему: «Так, ну ладно...» Не уезжай от меня, Улла. Не уезжай от нас. А с губ его между тем срывались бодрые и веселые слова: «Всего хорошего! Счастливо отдохнуть! Счастливого пути! Счастливо...»