— Куда они все подевались? — спросила она немного погодя. — В комнатах у себя. Знаешь, Фрида, ерунда какая-то получается. Курить будешь? Он пододвинул ей пачку сигарет и щелчком подтолкнул спички. Она вынула сигарету и прикурила. — Почему ерунда, Аннерс? — Понимаешь, я и сам не знаю. Просто начинаю думать, что не справляюсь с работой. Она рассердилась. Ее большое круглое лицо исказилось от возмущения. — Что за чушь! Конечно же, справляешься, ты здесь единственный, кто действительно справляется. К своему удивлению, он почувствовал, что на глаза навернулись слезы. — Ну, это уж ты хватила! — сказал он и, предпринимая жалкую попытку снова взять шутливый тон, добавил: — Ты только и мечтаешь, как бы переспать со мной, только ничего у нас не получится. А жаль. Широко раскрыв рот, она засмеялась. Все в ее облике было крупным, открытым. И душа у нее нараспашку. Просто хороший, добрый человек. — Совершенно верно. Супруга уедет — заходи. Он кивнул. — Обязательно. Будь уверена. Что же, интересно, она будет делать, когда вскоре уйдет к себе и оставит его одного? Читать книгу? Какой-нибудь журнал? Радио слушать или, может, писать письмо? Или просто ляжет спать? — Чего ты ждешь от жизни, Фрида? — Займись-ка лучше своей газетой, — сказала она, — или пройдись, посмотри, как там дела. Я все поставила на кухне. — Прекрасно, — сказал он, понимая, что речь идет о чае в термосах, тарелках с баранками, кружках и сахаре к вечернему чаепитию. Она поднялась, взяла чашки и остановилась у него за спиной. — Твоя беда в том, — сказала она без всякого перехода, — что ты чересчур добрый. Он откинулся на спинку стула и с улыбкой взглянул на нее. — А я-то думал, ты не видишь во мне недостатков. — Да-да, ты чересчур добрый. Нельзя так во всем уступать. — Жаль все-таки, что мы не вместе, — сказал он. — Ты бы носила меня на руках всю жизнь. Она легонько шлепнула его и, забрав чашки, вышла из комнаты. Немного погодя он услышал, как она крикнула из кухни: — Спокойной ночи! После ее ухода ему стало одиноко. Он полистал газету, пробежал заголовки и подписи под фотографиями, тут же забыл, что читал, и просмотрел их снова. Войны, насилие, нужда, повсюду военные действия, террор, казни. Убийство женщины. Здесь, в Дании. Убит пожилой мужчина. На снимке подъезд, где нашли тело. В разделе международной хроники фотография солдата, убившего заключенного прикладом карабина. Как это все происходит? Что испытываешь, когда бьешь человека, бьешь прямо в лицо? И что чувствуешь потом? Глухую, ноющую боль в руке? Душевную пустоту? Остается ли горький след в памяти? Он вдруг заметил, что перепачкал пальцы газетной краской. Пошел на кухню и вымыл руки. Затем отнес термосы и кружки в комнату. Вернулся и захватил остальное. Расставил все на низком столике возле окна, приготовился к приходу ребят. Если они вообще придут. Так или иначе, все было готово. Он снова сел, закурил и, листая газету, прислушивался к тишине. В половине восьмого пришел практикант Вилли, но его появление ничего не меняло. Недоумевая, он застыл в дверях. — А где это они все? — спросил он. — Кто? — переспросил Аннерс, пытаясь сделать вид, будто отсутствие ребят в комнате отдыха совершенно естественно и ни чуточки его не волнует. — Черт возьми, куда подевались ребята? — Вероятно, у себя в комнатах. — Он улыбнулся этой каланче Вилли, хмурившемуся в дверях. А разве они обязаны здесь сидеть? Вилли тупо смотрел на него. — Им ведь не запрещается по вечерам находиться в комнатах, — пояснил Аннерс. — Обычно-то они собираются здесь, — продолжал Вилли. — Можно подумать, все разбежались. — Вот увидишь, к чаю придут. Не стоит волноваться. Вилли последовал совету. Он согнул свои длинные ноги, так что смог усесться на стул, и теперь сидел, недовольный и надутый, уставясь в пространство. Его-то как раз и можно бы сделать козлом отпущения здесь, в интернате, Во всяком случае, он достаточно глуп для этого. — Ты читать умеешь? — Чего? — Читать, говорю, умеешь? — Конечно, умею. С чего это ты? — Так возьми почитай что-нибудь. Тот поджал губы, подошел к полке с журналами, порылся в них и, выбрав юмористический журнал для детей «Утенок Аннерс», вернулся на место. — Что, лучше ничего не нашел? — Нет, — ответил Вилли. Остается ли горький след в памяти? Нет, все это на него не похоже. Это не он. Практикант Вилли не виноват, мобилизуя против него свои жалкие способности, он просто-напросто поступает как все остальные. Если, конечно, считать, что за теми, кто поступает как все, вообще нет никакой вины. И в чем они могут быть виноваты, эти недалекие, неспособные, лишенные дара понять, что же они, собственно, делают? Он наверняка добрый малый, этот Вилли, в глубине души, «Ты вот все рассуждаешь о глубине души, — говорила Улла. — Да в глубине души люди могут быть какими угодно, только толку от этого мало». Он хотел загладить свою грубость и сказать Вилли что-нибудь приятное, но не знал, чем, кроме футбола, мог бы его заинтересовать. Сам-то он не особенно в этом разбирался. Вилли хихикал, разглядывая картинки в журнале. Аннерс кашлянул, и практикант перестал хихикать, точно ему сделали замечание. — Как насчет футбола, были интересные игры в последнее время? — Что? — Я говорю, были интересные матчи в последнее время? — Понятия не имею. — Вот как, а я думал, ты интересуешься такими вещами. — Да как сказать... Аннерс закурил и отметил про себя, что в пепельнице слишком много окурков. Потом пододвинул пачку Вилли. — Кури. Вилли оторвался от журнала и покачал головой. — Спасибо, — сказал он, — у меня свои. Тогда он оставил практиканта в покое и снова принялся листать газету. Что-то непонятное, странное творилось со временем. Оно двигалось как бы толчками. То останавливалось и топталось на месте, словно не в силах двинуться дальше, то, когда о нем забывали, совершало неожиданный скачок. Все уже у Бьёрна. Нарядно одеты, обмениваются остроумными репликами, непринужденно смеются — играют свои роли. Главное — принять спокойную, свободную позу. Безразлично какую. Но по возможности не лишенную изящества. Небрежно прислониться к дверному косяку, вздернуть уголки губ и поправить невидимые кружева на манжетах. «Послушай, Макс, это твое нововведение — дискутировать во дворе под дождем?» «Боже упаси, я здесь ни при чем. Это наш друг Аннерс, уж очень ему хотелось подольше подежурить и перенести отбой на более позднее время». «На более позднее? Ну и шутник же он, однако». Они смеются. Макс, как всегда, беззлобно и добродушно, а Йохан натянуто и снисходительно. Восемь. И вдруг сразу десять минут девятого. Он начал читать объявления. Пропала собака, отзывается на кличку Сэм. Что ж, можно пройтись по зданию. В этот момент в комнате появился Бондо, остановился перед часами, внимательно посмотрел на них, взглянул на свои собственные и сверил с комнатными. — У тебя что, часы остановились, Бондо?