Выключив телевизор, Кэт внезапно оказалась в вакууме тишины. На миг ей стало тепло от благодарного ощущения, что она живет сейчас – в доме, а не в сырой пещере, где обитают существа с окрасненной плотью, грязными зубами и грубыми лицами; где черный воздух провонял падалью, а от костров поднимаются пряди дыма. «Руки, грязные и скользкие от жидкости, вытекающей из сырой плоти во ртах, окруженных бородами». Ей на миг показалось, что элегантная современная комната вокруг дивана вдруг преобразилась: теперь ее пятнали кровь и сажа. Кэтрин вздрогнула – она была готова набить сама себе лицо до неузнаваемости. Она же только что то же самое видела во сне, разве нет? «Как это все забирается к тебе в голову и продолжает там прокручиваться?» Кэт заставила себя думать о чем-нибудь другом: завернулась поплотнее в халат, улеглась на диване и стала листать местную газету. Ближе к трем утра она вспомнила, что в первую очередь нужно будет сделать новый черновик своей длинной статьи, а потом – провести пять часов на подработке в пресс-службе центра искусств, в офисах Земельного фонда в Тотнесе. К тому же, чем дольше она бодрствовала, тем больше ей хотелось испытать горько-сладкий вкус холодного белого вина. Но это бездумное желание оказалось мимолетным, и проигнорировать его, выждать и отпустить оказалось легче, чем когда-либо. Кэт уже три года не ходила на встречи и не звонила спонсорам – не чувствовала нужды. Прошлепав в маленькую кухню, она отпила из стакана воды, помыла посуду, проверила замки на дверях, посмотрела, выключена ли плита, и только потом легла в постель. Стоило Кэтрин забыть о сне, как он вернулся, но принес с собой те же беспорядочные движения угловатых теней на красных каменных стенах. И на этот, третий, раз она слышала крики и плач детей. Проснувшись в третий раз, Кэт не ложилась до самого рассвета. У нее возникла странная мысль, из тех, что приходят только очень рано по утрам: там, где из земли выкапывают столько старых костей, ничто никогда не будет как прежде. Раскопки 5 Два года спустя Ее покойного брата Линкольна не было уже шесть лет, но записи, сделанные им, находились на расстоянии одного клика. Единственным источником освещения в спальне Хелен служил экран ноутбука. Ее дочь в соседней комнате наконец-то уснула. Каждый вечер Хелен изо всех сил стремилась правильно распределить время, отведенное на материнские обязанности, и это стремление очень быстро обращалось в невроз, лишавший ее малейшей возможности расслабиться. Малышка Вальда явно поставила себе цель по максимуму занимать последние два часа каждого дня матери; этот ребенок никогда не мог оставаться в одиночестве надолго. Но наконец Хелен осталась в постели, окруженной темной и теплой тишиной, и, хотя ее тело по-прежнему пронизывали уколы раздражения оттого, что укладывать дочь каждый вечер было очень трудно, это чувство уже слабело. Камни напряжения, набившие шею, спину и плечи, стерлись до песка, а после второго бокала вина разум Хелен полностью расслабился. Последние следы гримасы постепенно таяли на ее лице. Освободившись от долга матери и хозяйки, женщина зевнула: почти каждый вечер ее глаза закрывались и объявляли о конце рабочего дня раньше десяти. Диски, разложенные перед ней на одеяле, Хелен до сих пор никогда еще не слушала – частично потому, что злилась на Линкольна из-за его самоубийства. Шесть лет назад именно она убирала вещи из неубранной квартиры брата в Вустере, так как, кроме Хелен, никого больше для этого дела не нашлось. Там она и нашла эти записи в пластиковом контейнере с надписью «SonicGeo» на крышке. Насколько Хелен знала, единственной и всепоглощающей одержимостью Линкольна (если не считать каннабиса и легальных веществ, с которыми он экспериментировал в своем захламленном односпальном вустерском гнездышке, располагавшемся над офисом букмекера) была запись природных подземных звуков. В последние годы жизни, перед тем, как он всего в тридцать лет спрыгнул с Севернского моста, только поиски этих странных звуков и приводили ее брата в детский восторг. Обнаружив машину Линкольна у моста, полиция сразу же предположила очевидное. В багажнике оказалось его туристическое снаряжение; записки, как ни странно, не было, и тела Линкольна так и не нашли. Но, как сказали полицейские Хелен и ее маме, трупы прыгнувших с того моста находят не всегда. Хлам, принадлежавший брату, Хелен хранила в гараже своего маленького таунхауса в Уолсолле, предоставленного одной жилищной ассоциацией. Все эти коробки с книгами, комиксами, странной музыкой и странными фильмами ужасов, потрепанное туристическое снаряжение, звукозаписывающие устройства, найденные в машине, и коробка с CD, без сомнения лопающихся от странных звуков, лежали под полиэтиленом шесть лет. Когда он умер, у Хелен не было времени, чтобы разбирать его вещи – слишком она волновалась из-за трудной беременности. Гнев из-за того, что младший брат покончил с собой, не затихал до последних пяти минут похоронной церемонии. Только тогда она, сидя в первом ряду в церкви, ощутила его присутствие, и это необъяснимое, но успокаивающее чувство почти заглушило безумное горе. Четыре дня спустя после похорон Хелен родила своего первого ребенка. С тех пор у нее не оставалось сил горевать, и вещи брата стали символом бессмысленной потери, свидетельством наклонной плоскости, по которой скользил Линкольн, а может быть, даже одной из причин, по которой у него с головой все стало настолько не в порядке. С тех пор единственным, что держало Хелен и ее мать на ногах, стала Вальда и забота о ней. К тому времени как пропал Линкольн, беды и неудачи прочно и коварно укоренились в их семье и росли как снежный ком, так что казалось, проблемам не будет конца. Всего год назад папа умер от рака простаты, у мамы диабет и артрит разрослись до инвалидности… и тут Линкольн взял и сделал это, добавив еще одну трагедию. Хелен и представить не могла, что злость на брата послужит такой крепкой мачтой в буре горя. Она вся раздулась, ее терзают мучительные боли внизу живота и преэклампсия, а спина болит так, что Хелен редко удается держать ее прямо – а Линкольн взял и прыгнул с моста! Он так хотел стать дядей, до этого оставались недели – и тут он взял и покончил с собой! А младшему брату пришлось бы участвовать в жизни племянницы – Хелен его бы заставила. Ей, ее дочке и их старенькой маме он был нужен. Когда Вальде исполнилось три, Хелен вернулась на работу, и, хотя ей помогали мать, няня и бесплатный садик, где дочь проводила по пятнадцать часов, это оказалось не проще, чем сидеть дома с ребенком предыдущие три года. Но теперь Вальда все чаще играла одна и осваивала навыки личной безопасности, и Хелен обнаружила, что сейчас думает о Линкольне чаще, чем раньше. Она так и не приняла, что брата действительно нет, и это только мешало. Трудно было не думать, что Линкольн еще жив – где-то там, с новыми людьми, в поисках очередной идеи или странного хобби, которое станет новой одержимостью. От него шесть лет не приходило ни электронных писем, ни сообщений, но Хелен по-прежнему верила: он вернется, когда будет готов. Так всегда случалось. Но Линкольн до сих пор не вернулся. Его последняя аудиозапись была сделана за две недели до исчезновения, примерно в то же время, когда брат в последний раз связывался с Хелен. Он даже прислал мейл, который она потом скопировала в документ Word: «Сестренка, я сейчас вернусь в Девон, а потом, честное слово, загляну к маме. Сделал отличные записи в Южном Дартмуре и Брикбере, теперь хочу еще. Мою коллекцию – лучшие куски – собираются выложить на сайте GaiaCries. У меня там будет альбом – целый альбом! Мою запись даже за подделку приняли – настолько она крута. Она лучше всего, что я слышал на их сайте, – там сплошные звуки метро, ядерных бункеров и заброшенных шахт. Знаешь, мне кажется, я бываю счастлив, только когда сижу в палатке. Все лето в Брикбере я испытывал экстаз и восторг – и нет, не только из-за травки;-) Я загрузил кое-что – это можно поиграть ребеночку. Тюлени в бухте [тут]. Обещаю позвонить маме. Лин xxxxxx» Порывшись в интернете, Хелен нашла GaiaCries – сайт для тех, кто исследовал саундтрек самой земли. Участники этого форума записывали в полевых лабораториях подземные звуки разных необитаемых мест – заброшенных городских зданий, промышленных комплексов и редких уголков земли, не затронутых цивилизацией. Были даже записи из Чернобыля и Зоны 51. Оказалось, эти темные и забытые места – заброшенные рудники и туннели, пустые шахты, потухшие вулканы, пещеры при отливе – на удивление богаты звуком из-за движений земных плит или ржавеющих монолитов, построенных и заброшенных человеческой жадностью. Этот оркестр, не заботясь о слушателях, играл композиции без мелодии, со странным и ненамеренным ритмом. Наказывая себя, Хелен вспомнила, как не проявила интереса, когда брат в свою последнюю весну дома у мамы впервые с горячим энтузиазмом рассказывал о своих записях. Он болтал без умолку, описывая сестре свои изыскания, а потом достал из засаленного рюкзака набор маленьких черных коробочек и проводов. Но Хелен на них и не взглянула – так она была разочарована и раздражена неспособностью Линкольна взяться за ум. Он всегда рассказывал сестре о своих увлечениях в ожидании одобрения, а Хелен никогда даже не пыталась изобразить интерес. Попытки Линкольна писать странную электронную музыку, окутавшись облаком каннабиса, пробуждали в ней инстинктивное отторжение и противоречие. Хелен имела глубоко вросшуюся привычку отвергать прошлое, родной город и тот образ жизни, в котором она теперь как раз застряла; эта привычка мешала ей увидеть брата по-настоящему, вблизи, увидеть в нем взрослого, а последним ударом от сестры стало мучительное равнодушие. Она всегда отталкивала Линкольна, не переставала его критиковать и ни разу не поддержала, – и за это ненавидела себя куда больше, чем за миллионы остальных причин ненавидеть себя. Ссылка в последнем мейле Линкольна вела в облако. К похоронам Хелен щелкнула по ней, но никакой записи «тюленей в бухте» не оказалось – ее брат удалил все файлы и очистил аккаунт накануне того, как спрыгнул с Севернского моста. По крайней мере, в последний год своей жизни Линкольн казался бодрым и счастливым, невзирая на устрашающе беспечное употребление экстази – только за эту мысль Хелен с мамой и держались. Но и она была неправдой – его счастье, скорее всего, оказалось маниакальной фазой биполярного расстройства. Кроме вышеупомянутого, от жизни брата мало что осталось – ближе к концу он стал беден как дерьмо церковной мыши: всего 170 фунтов на банковском счете и невыплаченный долг по кредитке в десять тысяч фунтов. Хелен не знала другого человека, который сменил бы столько кошмарных работ. На некоторых из них Линкольн продержался меньше часа: однажды он рассказывал, как нашел временную работу, но в первый день, на Рождество, не смог пройти через двери склада. Описывал он это в своем обычном стиле: дескать, его охватила «некая странная сила» и «парализовал ужас», и Линкольн понял, что «по ту сторону металлических рулонных ворот умрет часть его души». Тогда он отправился домой пешком под дождем, сделал яйца пашот с тостом, снова лег в постель и съел их. «Младший братик…» Хелен улыбнулась, утирая первые слезы. Совершив поворот, ее мысли растревожили воспоминания, десятилетиями остававшиеся нетронутыми: веснушки Линкольна, петушиный вихор волос, широкая улыбка и связанный бабушкой свитер с орнаментом. Воспоминание, точнее даже – фото в мамином альбоме с переплетом из искусственной кожи, имевшее оттенок сепии. Этот мальчик никогда не грустил долго – Хелен помнила об этом и без фотографий. В детстве она часто его обижала, но он всегда возвращался, и в его заплаканных глазах сияла надежда, что на этот раз старшая сестренка не оттолкнет братика с его бурными шалостями. Теперь мысль о том, как он плакал из-за Хелен, причиняла невыносимую боль. «Такой маленький мальчик…» Почему она это вспомнила? Раскаяние лежало на сердце тяжелым холодным камнем, и мучительная любовь к брату вдруг преобразилась в тоску по девочке в комнате рядом. Задыхаясь от жажды быть рядом с родными, Хелен поклялась себе, что никогда не будет уязвлять чувства дочери и критиковать ее, никогда не будет переносить на ребенка свою злость и усталость или слишком сердиться на девочку. Перестав плакать и затолкав болезненные воспоминания на самое дно разума, Хелен приготовилась услышать голос брата и вставила в ноутбук диск с неаккуратной надписью: «Диллмут: расщелина над бухт. Уил, трещина в скалах около бухт. Ор». Голос Линкольна так и не прозвучал – спасибо и за это. Что бы он ни записал, это было очень тихо. Только повысив громкость и надев наушники, Хелен услышала ворвавшийся в уши шум моря, шелестевшего по камням. Закрыв глаза, она слушала, как вода наплывает и отступает в закрытом пространстве. Ритм звуков успокаивал, и ничего, кроме них, не существовало. Хелен сменила диск, выбрав «Уэйлэм-Пойнт. Пещера в скалах». Рядом с надписью стояла звезда и знак восклицания – видимо, запись была важна, хотя почему, Хелен не знала. Запись содержала раскаты, напоминающие гром. Она длилась шесть минут; после двух первых звуки изменились – теперь как будто дули в дудку. Не играли – нот не было – просто воздух постоянно шел через узкое отверстие (может быть, подземную трещину, куда Линкольн сунул микрофон). От звука Хелен стало холодно. Она уже приготовилась достать диск, но тут вздернула голову, услышав далекий голос – или голоса. Да – появилось, по-видимому, несколько людей, речь которых была неразборчива из-за расстояния и движений воздуха ближе к микрофону. Хелен увеличила громкость, но не смогла различить ни слов, ни отдельных голосов. Говорящие так и остались безликой толпой, проплывшей вдали. «Ветер под землей может звучать как голоса…» На передний план снова вернулись раскаты – возможно, от движений земных плит. Без визуального сопровождения или объяснений в чем угодно можно разглядеть что угодно, особенно при живом воображении. И все же Хелен начала понимать, почему ее брата так привлекали «SonicGeo»: звуки природы, извлеченные из их естественной среды, создавали впечатление загадочного, незримого движения. К тому же, прослушивая их, Линкольн наверняка был под веществами. На смену раскатам пришли ритмичные удары твердым предметом по какому-то полому объекту: Хелен представила себе стук по деревянному сосуду, потом – по чему-то более твердому и плотному. Может, полому камню. Запись закончилась. Хелен вставила третий диск. Рядом с названием «Вторая бухта у Уэйлэм-Пойнт» стояла звезда и три знака восклицания. Полная тишина. Если верить цифрам на дорожке аудиоплеера, оставалось две минуты записи, но прошло двадцать секунд, а Хелен до сих пор ничего не услышала. Она уже хотела выключить, но тут вздрогнула, услышав… выдох. Потом – едва слышное покашливание, и снова абсолютная тишина на следующие двадцать секунд.