От настолько необъятной мысли у Кэт закружилась голова, и она впервые за несколько дней по-настоящему испытала усталость каждой клеточкой тела. В голове теснились жуткие картины – расколотые кости, крошечный детский череп, ряд кремниевых ручных топоров, морщинистый рот, обсасывавший влажную челюсть в красном свете костра… Отныне все ее мысли наяву и во сне будут возвращаться сюда – на эту ферму и в эти пещеры, ко всему увиденному, снова и снова, всегда. Прежде чем вылезти наружу, Кэт обернулась у подножия стремянки и напоследок окинула зал потрясенным взором. Лабиринт пещер, наверное, был поистине огромен – побережье лежало в пяти километрах отсюда, но археологи уже пробивались к ферме: вероятно, существовала связь между пещерами там и здесь. На протяжении трех лет раскопки продвигались в глубь острова, от одной скрытой пещеры к другой, вскрывая тайную историю, – и, хотя они того не знали, дорога вела к клану Уиллоуза, в настоящее. 51 – Тони, Тони. Мой старый друг, – послышался голос из-под маски, скрывающей почти всю голову и совсем не вязавшейся с элегантным интерьером вокруг говорившего. Между волосатых черных челюстей блестели маленькие голубые глаза, окруженные толстыми складками загорелой кожи. Их взгляд был полон холода и неприятного предвкушения – возможно, под маской скрывалась улыбка, но невеселая. Кресло звероголового хозяина дома стояло на возвышении, под которым, тяжело дыша, застыли четыре потрепанных дорогой человека. От яркого света Тони Уиллоуз и его семья моргали как кроты – все эти километры они шли по коридорам, не знавшим подобного освещения. Среди белых стен, при естественном свете их грязные и неопрятные тела выглядели совсем непрезентабельно (Уиллоузы сбежали из дома, где прожили десятилетия, без обуви и без курток или пальто). – Именно, Адриан. Твой старый друг, – откликнулся Тони, невзирая на старческий хрип, сохранив дружелюбный, задушевный тон. Сквозь оставшуюся краску на его лице проступала восковая бледность и пот: дорога чуть не убила Тони, однако не лишила его глубокого голоса, способного наполнить комнату. Стены здесь от пола до потолка покрывала бело-синяя плитка, лишь кое-где прерываемая длинными прямоугольными окнами и дорическими колоннами. Странное шестиугольное помещение в древнегреческом стиле напоминало роскошную оранжерею с видом на море. Мебели не было, не считая двух кресел на возвышении, обитых красным бархатом. Только едва заметный наклон пола и металлическая решетка в середине намекали, что комната задумывалась как купальня со сливом в полу. По окнам стучал дождь, за стеклом в сером тумане лежал безмолвный морской пейзаж. Снаружи и вокруг странного помещения стояло впечатляющих размеров белое здание, видное через стеклянную крышу. Оно напоминало баварский замок, венчавший скалы, точно смотровая площадка. – И этот старый друг пришел к тебе, чтобы попросить о выполнении уговора, – улыбнулся Тони, простирая руки, – сделки, совершенной в лучшие времена. Старые псы знают, как меняется время – очень быстро. Но что ж поделаешь. – Всему конец, Тони? – спросил человек в маске. – О да. – Даже не выйдешь на бис? Тони ощетинился, будто не хотел вспоминать о своем музыкальном прошлом. – Так сложно подать кресло? – рыкнул Финн. По его красному лицу катился пот; он держал мать в своих тонких руках, точно это она была его ребенком. – Ты что, не видишь, кто перед тобой?! Человек в маске обратил внимание на сына Тони, но задержал взгляд только на миг. Все четверо гостей напряглись: глаза среди собачьих челюстей на миг метнулись от недоброго веселья к чему-то еще менее привлекательному – гневу? – но тут же успокоились. Человек в маске произнес сухим, непочтительным, снисходительным тоном: – Кресло ведунье Редстоуна. Она тоскует по своему трону. В задней части комнаты по бокам от закрытой белой двери стояли двое мужчин. Один из них вышел. Рядом с Адрианом в таком же кресле, как у него, сидела женщина, тоже в маске. Она повернула голову и прошептала что-то ему. На женщине были белые джинсы и дорогая блузка с узором; изнеженные ступни покоились в сандалиях из позолоченной кожи с драгоценными камнями, а ногти на праздных руках покрывал красный лак. Адриан был одет в синюю хлопковую рубашку, легкие светло-коричневые хлопковые штаны и кожаные мокасины на босу ногу. Если бы не облезлые жуткие звериные маски, словно найденные в реквизите отвратительного театра либо на складе кунсткамеры, эти двое сошли бы за богатую пару, наслаждавшуюся видом на море из собственного особняка. Одна из дверей в помещении открылась и закрылась – это вернулся слуга, который выходил за креслом. Он небрежно уронил плетеный стул перед Финном и его матерью. – Удивлен, а? – ухмыльнулся Адриан из-за черной морды. – Новости быстро расходятся. Сколько же тебе удалось спасти, Тони? Тони обернулся к Финну. – Достаточно, – ответил тот. Тони пожал плечами: – Они явились быстрее, чем мы ожидали. – Доверь работу дебилу – получи дебильный результат, – вздохнул Адриан. – Она выплыла, Тони. Та девчонка с записями, чей брат сумел установить микрофоны на твоей земле средь бела дня, выплыла. Оттуда, где вы ее бросили, и до берега. Полностью сама. Представляешь? – Невозможно, – заявил Финн. Но человек в маске не обращал на него внимания и говорил только с Тони: – Рыбаки вытащили ее у Слэгкомба, и она провела ночь в больнице Диллмута, откуда сегодня ее к воротам твоего благородного заведения привезла полиция. Место, где билось самое сердце твоей сети, оказалось на редкость уязвимым. Тони и его сын посмотрели друг на друга. Глаза Адриана блестели триумфом, насмешкой и радостью оттого, что его босс пострадал. Он продолжал описывать неудачи Уиллоуза и семьи, к их вящему стыду и позору. – Новости из больницы дошли до нас этим утром, очень рано, – думаю, ты тогда вообще спал. А сегодня, полагаю, ты потратил драгоценное время на подготовку своего варварского ритуала для журналистки, с которой тоже потерпел неудачу: с наибольшей вероятностью она тоже сбежала из твоих объятий. Тебе поднесли ее на тарелочке, а она сбежала. Мне это сообщил наш общий друг Луи. – Мы снова ее поймали, – ответил Тони. – Ты знал, – Финн шагнул вперед, сжав кулаки, – теперь он не держал мать, и ему ничего не мешало. – Ты знал, что девчонка не утонула, и не предупредил? – Теперь эта дура отошла красноте, – Тони осторожно тронул сына за руку, успокаивая. – Она не вернется. Человек в маске глубокомысленно закивал облезлой головой, являя собой гротескное зрелище: – Однако ты ждал до сегодняшнего утра, чтобы ее прикончить. Ты считал, будет разумным подождать, потому что в последнее время слишком вольно обращался с краснотой. После фотографа, парапланериста и девчонки в море ты не хотел рисковать и брать на себя еще одну смерть. Или я кого-то забыл, Тони? А? Сколько людей распотрошили твои разрисованные шимпанзе на помойке, которую ты зовешь фермой, и рядом с ней? Финн снова шагнул к небольшому возвышению. – Мудак! Ты кто вообще такой? Как ты смеешь в нас сомневаться? – его голос взлетел до неприятных, женственных высоких нот. – Сын! – Тони потянулся к его руке, но Финн увернулся. Двое у выхода встали в стойку. Человек на троне по-прежнему не сводил глаз с Тони, игнорируя задиристого Финна: – Черт знает, что знают эти суки и что они рассказывали своим подружкам? Кто вообще знает теперь, кому и что известно и неизвестно? С тобой, старик, всегда все было так – неясно. И, судя по событиям этого утра, нам всем придется держать ответ, и весьма скоро. Всю землю надо выжечь под корень – каждый росток. Я немного подумал об этом, Тони. Я не очень хотел, но мне пришлось, и вот мой вывод – думаю, весьма любопытный. Мы свой долг выплатили – мы охраняли твое… положение, сколько могли, невзирая на всю твою несдержанность и отсутствие дисциплины. Думаю, это справедливо: мы сделали для тебя гораздо больше, чем ты для нас. Ты обеспечил нам связи, но мы тащили тебя годами, особенно в том, что касается распространения. Так что теперь в должниках оказался ты, а сейчас у тебя нет даже ночного горшка. Поэтому к файф-о-клоку твои счета и активы будут заморожены. Челюсть Тони задрожала, горло сжалось, но он не смог даже сглотнуть – его парализовала такая несправедливость, такое неотвратимое предательство. Адриан ему никогда не нравился, хотя и помог расширить его бизнес; он всегда был отвратительным снобом, опасным, хитрым ублюдком. И все же человек в маске оставался их самым могущественным соседом, который обещал убежище, если оно когда-нибудь потребуется. – Ты охренел?! – Финн не стал отягощать себя правилами этикета для гостей. – Мы потребовали убежища! Ты должен его дать, а не вопросы задавать! Нам нужно собраться с силами, а потом решать, что делать дальше. Ты понятия не имеешь, какой ценой мы удержали в земле это. Моя мать, – он указал тонкой красной рукой на старуху, сидящую на стуле, – совсем без сил. Ты не представляешь, как оно обезумело и чем нам пришлось пожертвовать, чтобы его успокоить… Мы только что потеряли еще человек восемь, наверно. Ты будешь нам рассказывать о работе? Откуда тебе про нее знать? Это мы всегда рисковали, а ты играл в бухте в кораблики! Двое людей в масках на своих креслах, все больше похожих на троны, засмеялись, хотя невесело – истерика Финна их только позабавила. Адриан даже с хохотом хлопал себя по бедрам, а потом снова заговорил, и снова с Тони: – Ты правда веришь, что твой бомжатник – земля обетованная? На которую мы все молимся? Что близость к древним королевам дарует тебе какое-то божественное право, а мы все – твои подданные? Так, старик? С каждым днем из брикберских пещер подкапываются все ближе к тебе, сквозь красную землю и вонючие кишки красноты. Ты вынул сахарок, и теперь по всей ферме, как муравьи, ползают незваные гости. Ты стал рассеянный, Тони; ты давным-давно выжил из ума и передал бразды правления этому психу, – он лениво указал рукой на Финна, не утруждаясь на него взглянуть. – Подумать только – такая рассеянность в тот самый миг, когда повсюду, близко и далеко, все идет так хорошо для всех красных. Экстаз необходимо сдерживать и направлять в нужное русло, а ты никогда не знал меры. Ты всю жизнь злоупотреблял. Для красноты есть время и место, Тони, и тебя много раз предупреждали. Ты слишком много слушал своего безмозглого сына, а твоя жена совсем одряхлела. Откровенно говоря, вы мне противны, – небольшой загорелый нос в собачьей морде маски наморщился, подчеркивая слова. Финн Уиллоуз от ярости не мог говорить; он повернулся и взглянул на мать, тряся головой, словно не верил в безрассудство человека, осмелившегося критиковать его семью. – Этим-то бизнесом мы управлять умеем, – самодовольно произнесла женщина в маске рядом с Адрианом. – Закрой рот, шлюха! – завопил Финн, едва дыша от гнева. – Это ты наняла мудака с камерой и суку-репортера. Ты виновата! Легким движением запястья Адриан поманил людей у двери, и двое по команде шагнули вперед. Оба были лет пятидесяти, крепкие, с грубыми лицами, одеты в дорогие куртки для катания на яхте и джинсы; их глаза не выражали ничего, кроме мрачной решимости. – Это еще что? Ты с ума сошел? – сын Тони повернулся к ним, но оба слуги молчали. – Адриан! Они прыгнули на Финна с расстояния метра, и битва оказалась короткой: Финна скрутили, прежде чем он успел поднять руку, и оттащили от семьи, пока тот скулил от боли. Поднявшись, Адриан повел плечами, потянулся и сошел с пьедестала к Финну. Тот плевался так же обильно, как говорил: – Ублюдок. Ублюдок. – Думаю, единственные ублюдки здесь – это ты и твоя сестра. Можно только догадываться, кто залезал на вашу мать в те славные времена среди сраных овец. – Адриан! – Тони шагнул вперед. Нанна умоляюще смотрела на пожилого отца, словно ожидая, что он немедленно закончит эту сцену. Адриан, не обращая внимания на Тони, теперь говорил прямо с Финном. Тон его оставался столь же непринужденным, как будто он обсуждал спортивный инвентарь: – У вас всегда использовали самый первый неандертальский ручной обоюдоострый топор. Должно быть, вы считаете, что разделывать им – традиция. Но я в минуты красноты предпочитаю листообразное лезвие, острое, как бритва. Люблю вонзаться глубоко – так глубоко, как лежат в земле осадки девонского периода. Я не мясник, Финн, – в этих краях нет мясников. Мы обладаем сдержанностью и точностью, которых вам, обезьянам, всегда не хватало. Из-за спины Адриан вынул длинный кусок темного кремня, тщательно обтесанного, как острие копья. – Прекрати! – наконец приказала Джесс из кресла тихим голосом, не утратившим силы. – Ты не знаешь красноты, и никогда не знал, Адриан. Ты знаешь только то, что я тебе показала – отмель, берег, но не глубину, где леденеет кровь. А сейчас мы на глубине, все мы. Этот цикл начался, когда ты лежал в пеленках. Достаточно, или ты познаешь ярость, красную, как эта земля. Она теперь так близко – она никогда не спит. Она вечна. Не думай, что я не приведу ее сюда.