Констебль наклонилась к нему, понизив голос, так что Хелен не расслышала, но ее слова, очевидно, вызвали беспокойство у второго, тощего незнакомца в капюшоне, который повернулся к машине. – Отойдите от ворот. Повторять не буду, – констебль снова заговорила громче. Краснолицый толстяк только ухмыльнулся ее словам, а Хелен вспомнила, где его видела: это он ревел в микрофон на празднике в деревне Редхилл. Лицо второго она тоже смогла разглядеть: он пытался заглянуть в полицейскую машину – «хочет увидеть, кто внутри». Ввалившиеся, будто втянутые, щеки, сломанный нос, шрамы от прыщей – «Ричи». Крыса с лодки. Один его вид, пусть и не очень отчетливый, пробудил призрачное ощущение костлявых рук вокруг лодыжки, когда Ричи поднял ногу Хелен, чтобы сбросить ее в море. На нем должна быть ее метка – Хелен его оцарапала. Ветер вокруг машины будто замер, Хелен выпрямилась и прочистила горло, чтобы крикнуть полицейским. И тут напряжение прервал женский крик – далекий, но тревожный. Полицейские посмотрели на деревья вдали. – Так-так! – крикнула констебль и опустила голову к рации на плече. Издалека – должно быть, рядом с источником крика – залаял шумный собачий хор. Хелен захотелось снова оказаться на больничной койке. Двое у ворот неуклюже бросились бежать по частной дороге, громко хлопая резиновыми сапогами. Ричи далеко обгонял своего толстого и нетрезвого товарища. Хелен попыталась ухватиться за дверь машины, но ее мышцы и руки работали медленно, еще не оттаяв. Констебль-мужчина полез через ворота первым; металлический барьер протестующе затрясся, но, оказавшись на другой стороне, он крепко придержал прутья, помогая своей сослуживице. «Они собирались туда». Сердцебиение Хелен отдавалось в горле и ушах. Высунувшись из машины, она крикнула: – Это он! Он был в лодке! Тощий ублюдок в капюшоне! Констебль оглянулась на нее, кивнула и крикнула в ответ: – Оставайтесь в машине! – и снова опустила рот к рации. Ее коллега уже догонял безмозглого толстяка. 43 Трещал костер – размером он был лишь в половину того, что разожгли для Стива, но Кэт знала: она умрет здесь, точно так же, как ее любовник, – в вонючем, разваливающемся сарае, привязанная к решетке, на которой запеклась ее собственная кровь; на жалком клочке земли, окутанном вонью скотины. Прошли часы с момента, когда Кэт отказалась от наркотика Уиллоуза. Все это время она дрожала на грязном цементном полу и слушала, как в сарае готовятся к событию. Около полудня за ней наконец пришли. Все утро по дороге за ее камерой бегали псы, а мимо пролетали мотоциклы, ревя и рыча, как возбужденные животные, выпущенные на свободу. Ферму Редстоун охватило волнение. Кэт чувствовала, что они что-то очень торопливо собирают и увозят: слышался гидравлический хрип, будто по крысиной дорожке протискивался грузовой транспорт; раздавался звон металла и скрип подъемных дверей; по асфальту несколько раз проскакал фургон, мотаясь туда-сюда. Когда Уиллоуз принес чашу из черепа и анестезию для Кэт, он туманно говорил что-то об «изгнании» и о том, что ее смерть станет последней «трапезой» для красной земли, во всяком случае на время. Видимо, гибель Кэт должна послужить лебединой песней, после которой красные крысы покинут свой бункер. Должно быть, красный народец тактически отступал: возможно, об Уиллоузе и его банде красных убийц узнали. Они определенно зарвались, и ссора с Льюисом, которую Кэт подслушала, это подтверждала. Наверно, красные убили столько, что уже не могли прятать свои алые следы среди холмов и в домах соседей. Легкомысленное обращение с кровью незнакомцев привело детектива в ярость, а Кэт по себе хорошо знала, что такое тревога. И, когда Тони с дочерью произнесли перед ней свою мистическую, апокалиптическую речь, она совершенно точно ощутила их тревогу. В сарае ухали и кричали люди-обезьяны. Дряхлый ансамбль из двух музыкантов – костлявый мужчина и женщина под восемьдесят – выдувал ноты из древних костей в воздух, слишком светлый и просторный для того, что готовилось. И музыка, и крики звучали тише, чем для Стива. С самого начала приготовления носили несвязный мелкий характер и сопровождались влажной серой погодой. Разум Кэт приобрел такой же оттенок, как и водянистый блеклый свет, лишавший цветов мир снаружи сарая. Небо, видневшееся через щель в его дверях, было грязным, как и море, окутанное туманом. Весь день по крышам стучал дождь. И собралось для разделки Кэт куда меньше «красных детей», чем для Стива: вместе с музыкантами она насчитала восьмерых. Все как один были обнажены и раскрашены в красный, но они топтались возле стенок, точно застенчивые пенсионеры на вечере танцев в общинном здании. Их голоса, едва достигавшие почерневших балок, заглушал рев машин на дороге. Должно быть, подобная скромность была следствием неправильной атмосферы: дневной свет мешал нужной для убийства обстановке. С краснотой, думала Кэт, легче всего соприкоснуться ночью – время кошмаров, преступных деяний, шабашей и всевозможных богопротивных, извращенных актов. Вполне разумная мысль, которая нисколько не успокаивала, ибо Кэт снова оказалась в месте, где творились вещи, сравнимые только с худшими преступлениями в истории ее страны. Из горящих жаровен исходил знакомый тошнотворный аромат. Кэт дышала как можно реже и затыкала себе нос краем грязного худи. Она позволила себе задуматься (и мысль показалась гигантской внутри ее черепа), сколько еще людей лежало на этом алтаре, прежде чем отойти красноте? – О Боже, – бормотала Кэт время от времени – больше сказать дурно пахнущему воздуху сарая ей было нечего. Ее страданий никто не замечал. Она размышляла, не стоит ли удариться как следует головой, чтобы потерять сознание, и жалела, что отказалась пить коричневую жидкость. Но перспектива использовать влажный череп ее бойфренда как чашу убила всякие мысли о приеме вонючего лекарства. Кэт пнула гнусную посудину и смотрела, как она катится по полу, расплескивая содержимое по ногам Нанны, дочери Тони; но прежде отец и дочь сделали глубокий глоток. Если уж им нужны были вещества, чтобы находиться в присутствии Крил, Кэт понадобилась бы двойная доза. Здесь жертв накачивали наркотиками, расчленяли, частично пожирали, но большинство кусков скидывали во тьму. Поэтому они хотели дать Кэт наркотики, чтобы упростить ей конец. То была не средневековая практика – ее позаимствовали из гораздо более ранних времен, до того, как цивилизация усмирила животные порывы ее вида. – О Боже, о Боже. О Боже, – повторяла Кэт, хотя не знала почему: последний раз она ходила в церковь на чью-то свадьбу. Они будут помнить и чествовать ее гибель – так сказал Уиллоуз. Вспомнив эти слова, Кэт уставилась вниз, сквозь решетку, но увидела только отсутствие всего – пустую тьму. Лицо ей обдал ровный поток воздуха, несущего вонь влажных камней и гнилого мяса. «Черная Собака и Белые Щенята». Кэт вспомнила эти имена, и ее челюсть задрожала, как у ребенка. Возможно, наркотики, церемония, гнусная, но тщательно продуманная атмосфера – все это лишь ширма для диких бойцовых псов, которые топтали друг друга там, в черной яме; которых приучили пожирать то, что им скидывают, еще горячим и влажным. По жуткой иронии, мысль о том, что там – настоящие звери, пугала меньше, чем нечто, которое, как ей показалось в прошлый раз, поднималось из-под земли. Теперь она надеялась только на одно – может быть, она ошиблась, и в черной бездне под полом сарая на самом деле нет иного. «Ох, Стив». Но для звуков, которые тогда издавали твари, содроганий земли и старых деревянных стен, преобразившихся у нее на глазах в скалы с рисунками, у Кэт объяснения не было. Как объяснить эти странные и отвратительные явления? И то, что она будто вернулась в прошлую эпоху и видела там зверей и людей с грубыми лицами, жестоко распиленных кремнем? Кэт задрожала еще сильнее. Она глотала ядовитый воздух. Когда они придут, чтобы развязать ее… «положить тебя лицом вниз»… она сделает вид, что надышалась парами. И будет драться, как в тот раз, когда ее, как животное в клетке, заперли в собственном доме. Это ее единственный шанс. Она уловит момент, «и тогда…» Прогоняя картину ручного топора с синим острием, сверкавшим в красном свете, Кэт зажмурила глаза. Скоро все здесь изменится, преобразится – здание и сам пол, на котором лежала Кэт, изменятся, приветствуя то, что стучалось, скреблось за влажной землей. Она не могла отогнать эту настойчивую мысль: скоро «здесь и сейчас» сольется с иным временем, одно место станет другим. – Господи! – ее крик прозвучал как блеяние козы на привязи, и наконец кто-то заметил отчаяние Кэт – кто-то внизу. Раздался грохот, точно скрежет огромных камней, от которого по самой поверхности мира пошла вибрация. Под землей послышался стон, а за ним – шум, будто кто-то рыл красную землю. 44 Вдали женщина издала очередной крик, рассекая воздух с моросью. Он отдался зловещим эхом вокруг полицейской машины, рядом с которой стояла Хелен. Где-то в глубинах фермы, вниз по развороченной дороге, чей-то разум не выдержал невыносимого ужаса и издал зов о помощи, доказав, что теперь полиция здесь не просто для того, чтобы задавать вопросы. Затем последовал вой – будто толпа испуганных сумасшедших. Пронзительные голоса поднимались размеренно, в унисон, образуя одну волну за другой, а когда их владельцы переводили дыхание, в паузах играла дудочка без какой-либо мелодии – просто издавала несвязные тоненькие ноты. Залаяли мужские голоса – слова из-за расстояния было не различить, но тон говорил о гневе или даже экстазе, выраженных в примитивном ритме. Из-за поворота дороги шел грязный, угольного цвета дым, рассеивавшийся в низком сером облаке. Но самым страшным знаком перемен в мире вокруг Хелен оказался глубокий рокот, отдававшийся в ее подошвах. Может, это был всего лишь обман зрения, но ночь, казалось, наступала преждевременно. Сквозь тонкое пепельное облако просачивался водянистый свет, но это облако на глазах поглощала тьма, надвигавшаяся с моря под дуновением сильного свежего ветра. По куртке и лицу бил дождь, и Хелен задрожала. В щиколотки и колени снова отдало эхом землетрясения или подземных толчков – казалось, в земле вращались огромные каменные шестеренки. Сердце билось так, что кровь отхлынула от ног; Хелен облокотилась на патрульную машину и спряталась за задней дверью. Сквозь далекий хаос человеческих воплей раздался рев мотоцикла, приближавшегося к воротам. При этом звуке Хелен стиснула зубы, инстинктивно ожидая драку. Теперь она разрывалась между желанием спрятаться в машине и закрыть двери и желанием бежать. Позади, через поля, прочь от фермы, вели две тонкие асфальтовые дороги, окруженные живыми изгородями, в которых было не спрятаться. И как далеко она уйдет на второстепенной дороге, преследуемая мотоциклом? Ближе всего оказалась тропа, по которой Хелен впервые пришла от брикберских пещер: эта дорога вела в долину внизу, в лес под фермой и луга на склонах под ним. Пока не прибудет подкрепление из полиции, Хелен спрячется там. Хелен ступила на дорогу между пещерами и перекрестком, которая в ее путеводителе называлась «древней зеленой тропинкой». На правой стороне дороги за кромкой деревьев и кустов начинался лес, словно спутанная борода под хитро ухмылявшейся тропой. При первой же возможности скрыться Хелен сошла с дороги, устремившись туда, где черника и крапива были ниже – всего лишь ей по колено. Закрывая лицо от веток и высоко задирая колени, Хелен неловко ступала по острому подлеску, шагая параллельно дороге в глубине зарослей. Икры промокли, щиколотки кусала крапива. Мотоцикл сравнялся с Хелен и приглушил мотор у ворот. Она услышала, как мотоциклист сошел на землю, хотя через путаницу влажных веток ничего не могла рассмотреть. Зайдя еще на метр глубже в лес, Хелен наткнулась на ограду – три ряда проволоки, как в воротах, – и чуть не заплакала от досады. Если мотоциклист заметит следы и увидит ее на краю леса, то поймает Хелен, прежде чем она успеет перелезть через проволоку, а быстро двигаться по такой местности она не сможет. Куда ни посмотри, кругом непролазный сухостой и колючие кусты – она исполосует все ноги. Где же полиция? На дороге ворота зазвенели, цепь ударилась об асфальт, петли застонали, и ворота распахнулись. Мотоциклист вернулся на место, мотор проснулся, и мотоцикл с ревом понесся дальше. Хелен выдохнула, обмякнув от облегчения, и попыталась перелезть через ограду на случай, если кто-то еще пойдет по дороге. Сделать это было нелегко: проволока впивалась в ладони и тряслась под ее весом, стремясь скинуть женщину в ожидавшую ее крапиву. Наконец Хелен удалось схватиться за ближайший деревянный столб и скорее упасть, чем перелезть. Она присела на корточки в крапиве и колючках по другую сторону, а кожу под волосами головы кололи ледяные иголки пота.