На лодку с ней сели трое мужчин, двое из которых оттащили Хелен в трюм. Когда фургон перестал грохотать, съезжая по крутому холму, их ноги хрустели по песку и гальке, пока они шли к судну. Хелен слышала тяжелые вздохи и ворчанье своих похитителей, пока те тащили на себе в ночи ее тело. Наконец их ступни зашлепали по мелководью, и Хелен немедленно вспомнила, что стоит подойти на метр к морю, как температура стремительно падает. Ее ноги, как ни странно, связали в коленях, обмотав бечевку вокруг полотенца, а руки – в локтях, тоже просунув между суставами полотенце и обвязав веревкой. «Но запястья и щиколотки не тронули?» Хелен связали в гостинице, на полу у стойки. Похитители словно не хотели, чтобы веревки причинили сопротивляющейся женщине боль, но ее удобство было последним, что их волновало. В доме к ней, словно веселые клоуны из ада, бросились краснолицые люди и повалили на пол, но в лодке они не присутствовали. Тем не менее все время, что Хелен лежала на металлическом полу фургона, ехавшего к берегу, их образы стояли у нее перед глазами. Самое живое воспоминание у женщины с головой, накрытой мешком, осталось от Кэрол, издавшей страшный звук, похожий на крик динго: когда Хелен схватили, старуха за стойкой залаяла, будто сошла с ума и решила, что она – собака. Когда товарищи Кэрол с кровавыми лицами сделали свое дело, они вместе с ней остались в гостинице. Мужчины в лодке оказались не красными, а глаза их – совсем не такими огромными, беспокойными и безумными, как у других, которые будто приняли какой-то наркотик. Пока Хелен хватали и связывали, те мужчины ждали снаружи, оставив фургон на окруженной кустарниками дороге у гостиницы. Первыми на нее набросились красные безумцы, вторыми – трое мужчин без краски, в обычных скучных одеждах. Последние оказались более методичными, молчаливыми и менее агрессивными. Погрузившись на лодку и наконец сорвав мешок у Хелен с головы, моряки не смотрели ей в глаза, явно желая побыстрее закончить с тем, что запланировали. Они не были пьяны, и Хелен не чувствовала намерения ее изнасиловать – единственная положительная сторона в этой ситуации. Команда небольшой лодки также не хотела ничего слышать от пленницы – тряпка осталась в ее рту и после того, как Хелен оказалась на борту. Моргнув и прогнав слезы, обжигавшие глаза, Хелен рассмотрела стены небольшой белой каюты. Ее положили между мягкой скамейкой и мини-кухней вроде тех, что бывают в фургонах для жилья. Лодка казалась новой: все поверхности блестели, ни царапин, ни потертостей; пара шкафчиков, столик на алюминиевых ножках, скамейка с мягким сиденьем, три ступеньки, ведущие на мостик, а там – широкая спина рулевого. Хелен прикинула: наверно, ее скрутили в гостинице тридцать–сорок минут назад. Несмотря на панику, этого времени хватило, чтобы обдумать все произошедшее за сегодня. Состояние Кэт, едва вменяемой во время праздника, было связано с этим. Кэт именно ради этого попросила ее приехать в Девон, даже нашла жилье. Хелен подставили. «Кем надо быть, чтобы совершить такое? С женщиной, которую они не знают, которая уже потеряла брата?» – спрашивала она себя и Бога (ей хотелось верить, что он слушает), терзаясь жалостью к себе. Желание Кэт получить диски Линкольна тоже имело отношение к ее похищению. Но зачем тогда все это? Стоило лишь повысить голос, и Хелен немедленно отдала бы диски и людям на лодке, и тем красным чудовищам. У Хелен было также предостаточно времени, чтобы мучительно вспомнить дом, свою дочь и маму. Мысли о Вальде вышли на передний план, повторяясь снова и снова. Хелен приказала себе не плакать, держать себя в руках: нужно сохранять ясный ум, чтобы договориться с людьми, связавшими ее, заткнувшими рот и вывезшими в море… «о Господи, в море». Хелен не хотела задумываться об этом, иначе потеряла бы сознание. Может, они хотели только ее напугать. «Им это удалось». Но стоило снять мешок, как она перестала держать себя в руках. Теперь между Хелен и морем – незнакомым пространством, конца которому отсюда было не видно, – находилась только тонкая стенка из фиброволокна. Ее снова охватил ужас перед бесконечной водной гладью, и она стала задыхаться. Кругом – ни спасателей, ни отмели и почти никакого естественного света: солнце уже село за горизонт. Хелен заплакала на полу лодки из фиброволокна, где пахло машинным маслом, хлоркой и морем. Как ни странно, поначалу слезы помогали, но потом плач перешел в истерику, и Хелен принялась биться на полу, точно большая рыба, выловленная похитителями, и бессильно пинать обеими ногами мебель. – Придержи ее, – сказал рулевой другому мужчине, помоложе, – а то подавится языком. Или оставит синяки. Мужчина помоложе – у него была желтая кожа и быстро бегавшие глаза – вжал ее плечи в палубу длинными пальцами, вонявшими табаком: – Не прекратишь – я на тебя сяду. Прежде чем пускаться в плавание, Хелен осторожно положили на пол и вообще с того самого момента, как приняли ее у голых дикарей в гостинице, обращались с ней чрезвычайно осторожно. Какая странная забота. Третий мужчина в красной кепке и солнечных очках вообще на нее не обращал внимания: он стоял на корме, над ревущим мотором, и с бледным лицом вглядывался в никуда – смотреть кругом было не на что, кроме черной воды и такого же неба. Вдруг лодка замедлилась, и грохочущий мотор завыл, как кухонный миксер. Хелен чуть не вырвало, ей помешала только тряпка между зубов: замедлившийся мотор говорил о приближении чудовищного конца. – От тряпки останутся следы, – сказал моряк помоложе, тот, что больно впивался пальцами Хелен в плечи. Он пребывал в таком страхе или восторге, что, кажется, не понимал, что оставляет синяки. Если их целью было не оставлять следов, они с ней не справились. – Тогда вынь тряпку! – рявкнул рулевой. На миг голова Хелен прояснилась: «Они ведь не сделают мне ничего? Это ведь не по-настоящему. Они просто хотят тебя напугать, они не будут…» Почему она вообще тут оказалась? Она, мать-одиночка из Уолсолла, работающая в офисе неполный день? Что она сделала, чтобы такое заслужить? Хелен приехала в Девон на выходные, чтобы встретиться с людьми, которые знали что-то о ее брате, умершем пять лет назад по собственной воле. Зачем ее связали, заткнули рот и вывезли в море на полу лодки? Из-за старых записей, лежавших у Хелен в гараже пять лет? Если причина ее страданий заключалась в дисках, так они уже были у этих людей: в гостинице краснокожая тварь – женщина с напомаженными волосами, торчавшими как у пугала, – побежала, ухая, вверх по лестнице и схватила диски Линкольна и ноутбук у Хелен в номере. Значит, дело не в записях. Все это не имело никакого смысла. – Почему? – как только вынули тряпку спросила Хелен дрожащим от слез голосом, одновременно слишком молодым и слишком старым для нее. – Что я сделала? Мужчина в красной кепке крепко сжал стальной поручень, тянувшийся вдоль кормы: видимо, ему происходящее – с целью напугать Хелен или сделать что-то гораздо хуже – тоже доставляло мучения. Она вспомнила кое-что из того, что придумала, пока лежала на полу фургона: – Люди знают… знают, что я была в той гостинице… я там использовала кредитки. – Это было неправдой, но им-то откуда знать? – Мы с Кэт переписывались и звонили друг другу. Я говорила людям, куда уезжаю! – О той стерве можешь забыть, – ответил рулевой, тяжело спускаясь с моста. С каждым грузным шагом из его кроссовок вылетал воздух: пуф-пуф-пуф. Изо всех присутствующих он единственный казался спокойным. Этот лысый плотный мужичок с лицом, похожим на ветчину, которой придали форму свиного рыла, дышал тяжело, будто астматик, однако плотные розовые плечи говорили об устрашающей силе. Рулевой будто пытался изображать уверенность в себе, чтобы подогреть решимость остальных двоих. – Ее не найдут. Моряк помоложе завизжал, словно зверь. Хелен передернуло – точно такой же звук издавали красные в гостинице. «Голые, босые, вопящие». – Не здесь! – прикрикнул рулевой. – Это не морское дело – это для красной земли. Тут не место. – Пожалуйста, – сказала Хелен. Мужчины по-прежнему на нее не смотрели – во всяком случае, в глаза. Она сглотнула: – У меня маленькая дочка. Ей всего шесть. Я нужна ей… – голос Хелен сорвался. Мужчина в красной кепке на корме опустил голову и сплюнул за борт. Его молодой товарищ ухмыльнулся. Вокруг усатого рта последнего блестели капельки слюны, сердце его билось в самом горле, а глаза на худом лице смотрели как у растерянной собаки. – Не рожден ты для моря, Фил! – крикнул лысый рулевой человеку в красной кепке и с ухмылкой прошептал Хелен: – Нежный, как девочка, – точно говорил со своим хорошим другом про общего знакомого. Хелен решила, что он сумасшедший. Он как-то странно реагировал на происходившее, на то, что на дне его лодки лежит расстроенная, несчастная, испуганная женщина, – без сочувствия или жалости. Он смотрел на мучения Хелен с безразличием, точно они его забавляли, не воспринимая их всерьез: ничего личного, только бизнес. Ему хотелось, чтобы на борту царило веселье и спокойствие, и отсутствие командного духа его разочаровывало. – Это неправильно! – вдруг вырвалось у Фила в красной кепке. – Нельзя так! – Завали пасть! – крикнул ему свиномордый рулевой: поросячьи глазки покраснели, словно он приготовился применить насилие к своей маленькой команде. Возможно, он оказался еще безумнее, чем ухмылявшийся и дергавшийся паренек. – Что, краснота тебе не по душе, Фил? Когда она стучалась в твою дверь, ты ходил с голой задницей – думаешь, мы не видели, как ты бухал и балду пинал? Твой папаша потерял бы и ферму, и все, а ты всем одни расходы приносил. Неужто все, что у тебя есть теперь, ничего не стоит? Иди на х… и делай свое дело, как все, – да, Ричи? Ты видел, Ричи, чтобы Фил блевал за рулем своего «Рендж-Ровера»? Против него Фил что-то не возражает. Парень закивал маленькой головой в знак согласия. Его глаза теперь бегали без остановки, не в силах замереть хоть на миг. – Тебе всё это нравится! – заревел мужчина в красной кепке. – Следи за языком, а то я и тебя скину! «О Господи, они скинут тебя за борт. Со связанными руками и ногами». Хелен ощутила во рту едкий вкус морской пены и представила, как будет давиться, когда волна накроет ее лицо. – Кого ты обдуришь, свиномордая сволочь? – крикнул Фил в красной кепке. – Она тебе сказала – люди знают, что она тут. – Она врет. Они всё, что хочешь, скажут, когда их ловят. Ты же видел, как они уходят в красноту – услышишь то же самое еще три-четыре раза и поймешь – это ничего не значит. Они уйдут в красноту, мы получим награду, и всё. Не надо усложнять, какая тебе вообще разница? Ты же видел, что случается с ними – с ними, а не с нами. С кем ты хочешь быть? Старая ведунья открыла тебе глаза, зачем ты их закрываешь? – У них есть эти, как их… криминалисты. Когда ее вынесет… они узнают. Всё узнают! – Вот поэтому у красных планируют другие – потому что ты, Фил, тупой мудак. Думаешь, она первая? Не бойся, краснота позаботится – на нашей стороне копы, советники и прочие яйцеголовые. У красноты глубокие корни. Разве можно нарушить правила, если сам их выдумываешь? Да, Ричи? Ричи кивнул и добавил для самоубеждения: – Умерла в результате несчастного случая. Или самоубийства, как ее брат. То или другое. Все решено, Фил, – все путем. – Но паренек описался: Хелен чувствовала запах джинсов, пропитанных мочой, близко от лица. – Но если ты проболтаешься, и я решу, что ты мешаешь… – теперь свиномордый рулевой все внимание обратил на Фила, а тот не отворачивался от черного моря, словно не мог: просто неподвижно стоял и смотрел туда, куда скоро попадет Хелен. – Если обо всем узнает сам знаешь кто и передаст ведунье, и она наденет корону… тебе распилят башку. Я тебе обещаю – сделаю это сам. Не успеешь оглянуться, как попадешь в красноту, а я обоссу твои кости или что там от тебя останется после Крил. Ты бесполезен, Филли, и всегда был бесполезен. Я за тебя ручался, но буду доволен, если ты двинешь копыта и отправишься вниз. Мудак. – Фил ссутулился у поручня. – Так что иди-ка сюда и помогай! Ты, – рулевой обратился к пареньку Ричи, – хватай ее за ноги, а мы зайдем сзади и поднимем, понял? Смотри, чтоб она не стукнулась боками. Веревку снимешь перед тем, как сбросить – в последний момент, понял? Легко верить, что в конце, когда надежды больше нет, у тебя найдется, что сказать, – какое-нибудь запоминающееся последнее слово. Но это неправда – люди теряют дар точной, связной речи, начинают звать маму, которой нет рядом, и тому подобное. В свои последние моменты ты, в общем, бесполезен – Хелен это понимала. И все же на короткий миг проснулась та, кем она когда-то была, та, что обращала жизнь бойфрендов в ад, и она вспыхнула от пальцев ног до кончиков волос и закричала: – Нет! От небрежности, с которой свиномордый рулевой отдал указание сбросить Хелен в море, стена огня между страхом и гневом внутри погасла, вспыхнул гнев, мышцы распрямились, она развернулась на ягодицах и обеими ногами со всех сил пнула ближайшую к ней ногу – прямо в колено. Сустав съехал назад, хрустнул и застыл. Рулевой заревел, пошатнувшись, стал шарить толстой рукой, похожей на жирную морскую улитку, по столу, но не смог найти опору и рухнул на пол рядом с Хелен. Его покрытое потом лицо так налилось кровью, что сердце, по-видимому, вот-вот лопнуло бы. – Твою мать, твою мать, твою мать, – повторял Фил, мечась туда-сюда по узкой палубе за каютой. Ричи лыбился, как дебил, которым, скорее всего, и был. Капитан, задыхаясь, с трудом поднялся на колени, опираясь на целую ногу. – Сука, я тебя убью! – пообещал он, захлебываясь слюной. – Не оставлять следов! – крикнул Фил, наконец бросившись в каюту. – Убью, убью! – орал капитан, хватаясь пухлыми пальцами за волосы Хелен. Фил и Ричи вытащили ее на палубу. Холодный воздух окутал ее тело, обещая гораздо более холодную воду. – Господи, нет. Моя дочь… Нет. Я нужна дочке. Нет. Прошу, умоляю. – Ничего личного, ничего личного, – твердил Фил со слезами. Верх взял Ричи, оказавшийся очень сильным для такого тощего паренька: подхватив Хелен под мышки, он поднял ее – та шаркала ногами по палубе, скрипя кроссовками и не находя опоры. Вот оно – черное хлюпающее бесконечное море: бесчувственная, безглазая масса, которая засосет Хелен в бездну небытия, и та никогда не увидит больше свое дитя. – Нет! Перестаньте! Господи, умоляю! Лодка лениво качалась на небольших, но тошнотворных волнах: свет фар выхватывал темно-синие лоскуты цвета черничного сока, который пила Вальда. Вонь соли охватила Хелен, холод кусал за нос, тело, лишившись последних сил, обмякло; она испытывала тошноту, слабость, головокружение и готова была рухнуть без чувств. – Еще не время, – слабо сказала Хелен наконец. Голос, как казалось ей самой, прозвучал откуда-то издалека – такой шок ею овладел. – Кидай ее! Кидай, мать твою! – орал безмозглый рулевой от дверей каюты. Поросячье лицо блестело от слюны и пота. «Вальда бежит по залитому солнцем саду, все лицо – одна большая улыбка, в ручке тающий фруктовый лед. Вальда еще совсем младенцем лежит на коврике с животными, машет ножками и ручками, бьет по зеркальцу и колокольчику в полном восторге. Растрепанный Линкольн улыбается. Мама с папой».