Вот эта непредсказуемость консульской работы и является наиболее неприятной ее частью, особенно для тех, кто, вроде меня, занимается ею, как говорится, не корысти ради, а токмо для оправдания своего пребывания в стране, потому что любое происшествие надолго отвлекает от основной работы, сбивает с профессионального настроя на предстоящую операцию, да и вообще нарушает какой-то естественный ритм, который присущ хорошо поставленной разведывательной работе. К тому же руководство не хочет считаться с тем, каких больших затрат времени и сил требует консульская работа, и никаких ссылок на это, в случае отсутствия результатов в разведывательной работе, не признает. Конечно, у консульской работы есть и большие преимущества, из-за чего консульские должности стали излюбленным прикрытием для разведчиков некоторых стран. Это и возможность бывать, а значит, и заводить знакомства в различных правоохранительных органах страны пребывания, и контакты с сотрудниками иностранных представительств и самых различных государственных учреждений, среди которых опять же попадаются и носители ценной информации, и определенное совпадение интересов основной и вспомогательной работы, поскольку и там и там приходится защищать своих граждан и обеспечивать их безопасность, правда, с помощью различных средств. Но проблем с консульской работой все же больше. Вот и двадцатого числа мне с самого утра пришлось не столько заниматься подготовкой к встрече с Рольфом, которая имела особое значение для успеха всего мероприятия «Контакт», сколько разбираться с одним довольно противным делом. Утром в генеральное консульство пришла одна бывшая советская гражданка, которая лет пять назад решила остаться за границей. Ее история была печальна и поучительна, хотя, как я неоднократно убеждался, мало кого интересует чужой жизненный опыт. Правильно говорится, что разница между умными и дураками заключается в том, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих. Так вот, пять лет назад эта женщина, тогда еще совсем молодая девица, приехала в одну африканскую страну в качестве переводчицы в группу советских специалистов. Свой приезд она отметила тем, что заявилась к послу, преподнесла ему книгу с дарственной надписью своего папы — известного ученого-африканиста, и пыталась заручиться его покровительством. Посол принял ее довольно прохладно, потому что с ее папой лично знаком не был, подарки и прочие подношения, как и нагловатых девиц, не любил, и это, видимо, так сильно подействовало на сумасбродную дочь известного ученого, что через пару месяцев она спуталась с ливанским торговцем и собралась за него замуж. Ее попытались отговорить, но все было бесполезно, она не стала никого слушать и сбежала со своим ливанцем. Но вскоре оказалось, что ливанец этот уже давно взял себе за правило каждый год менять жен, потому что он был православный и не мог, подобно мусульманину, официально содержать гарем. Поскольку он не собирался ради дочки какого-то советского африканиста отказываться от своих привычек, он бросил ее, не прожив с ней даже года, после чего она вышла замуж за какого-то африканца, который ее тоже вскоре бросил, после чего она снова выходила и ее снова бросали. Помотавшись так по миру и испробовав все прелести брачных и внебрачных отношений, дойдя до ручки или уж не знаю до чего доходят женщины с ее наклонностями, она вдруг вспомнила, что у нее в Москве есть мама (папа, имевший доступ к информации о ее похождениях, к тому времени скоропостижно скончался) и еще какие-то родственники, и решила к ним вернуться. С этим вопросом она и обратилась в наше генконсульство как раз в тот день, когда мне было совершенно не до нее. Пришла она не одна, а вместе со своей подругой по несчастью, тоже бывшей переводчицей, судьба которой сложилась еще более неудачно. Она тоже, находясь в загранкомандировке, вышла замуж за иностранца, только не ливанца, а француза, но этот брак начался с еще большего скандала, скандалом и закончился. Во-первых, она осталась за границей, бросив в Союзе свою двухлетнюю дочь от первого брака, а во-вторых, ее новый муж оказался бывшим наемником, одним из тех «серых гусей», которые стаями летали по всей Африке. Его руки были по локоть в крови, и вскоре правительство одной африканской страны, получив информацию о его местопребывании, потребовало его выдачи, чтобы предать суду за преступления, которые он совершил во время национально-освободительной войны. Друзья по иностранному легиону сумели вовремя предупредить француза, и он ударился в бега, бросив свою переводчицу, которая к тому времени успела отказаться от советского гражданства и стать француженкой. Оставшись без средств к существованию, она решила попытать счастья во Франции, потом моталась по всей Европе, и к тому моменту, когда ее подруга решила вернуться к маме, она уже давно была профессиональной проституткой, многократно переболела всеми венерическими болезнями и вообще повидала такого, чего и пересказывать не хочется. И вот однажды, глянув на себя в зеркало, она вдруг поняла, что пройдет еще немного времени, и спрос на нее упадет, ей придется оставить свое ремесло, потому что ей было уже тридцать четыре, а выглядела она на все сорок пять, а значит, жить ей будет не на что, и тогда хоть в петлю. Поняв это, она, как и ее более молодая, но не намного более счастливая подруга, тоже вспомнила, что где-то на Украине живет ее мама и двенадцатилетняя дочь, и решила составить подруге компанию. Но она вспомнила также, что, ослепленная предстоящим семейным счастьем с наемным убийцей, она наговорила гадостей многим официальным лицам и даже оскорбила советского посла, который, желая ей добра, пытался удержать ее от этого безрассудного поступка. Да к тому же она, видимо, чтобы больше понравиться своему французу, допустила несколько антисоветских высказываний, которые появились в западной прессе. И вот сейчас она не решилась зайти в консульство вместе со своей подругой, поскольку знала, что ее бывшие сограждане этого тоже не забыли, сидела у входа на лавочке и нервно курила сигаретку с марихуаной или каким-нибудь зельем покрепче. …Во всех странах, где мне доводилось работать, я встречал этих несчастных женщин. Впрочем, их несчастье было во многих случаях относительным, и не столько потому, что некоторым из них удавалось неплохо устроить свою жизнь — таких были единицы, — а потому, что в большинстве своем они хорошо знали, на что идут, и вполне сознательно сделали свой выбор. Только в бывшей французской колонии на учете в консульском отделе нашего посольства состояло около двадцати советских гражданок, вышедших замуж за иностранцев. Однажды к нам занесло одну юную ленинградку, которую охмурил какой-то абориген, обучавшийся в одном из ленинградских институтов. Приехав по его вызову, она вдруг обнаружила, что у него нет и половины тех благ, которые он ей наобещал: жить ей придется в антисанитарных условиях без воды и канализации, а питаться одной рыбой и рисом, приправленными острейшим соусом, от которого у нее глаза лезли на лоб и была постоянная изжога. Она потребовала от мужа, чтобы он разрешил ей питаться в ресторане или хотя бы в кафе, но муж оказался далеко не так любезен, как в Ленинграде, когда он на лету хватал и немедленно исполнял любое ее желание. К тому же у него просто не было денег, чтобы водить жену по ресторанам и устраивать ей другие развлечения, ему надо было содержать многочисленную родню, которая громадным табором расположилась вокруг его жилища и обирала его до нитки. Да если бы он и разрешил, мало бы что изменилось, потому что в районе, где они жили, были только национальные рестораны и кафе, где подавали те же рыбу, рис и соус, а все европейские находились в центре города, а ездить туда было не на чем, потому что на дряхлой машинке муж ездил на работу. И тогда ленинградка вспомнила, как она решала подобные проблемы в ранней юности, и стала водить дружбу с пилотами иностранных авиакомпаний, которые за соответствующие услуги кормили и поили ее, оплачивали ей проезд до центра города и обратно, а иногда даже дарили всякие безделушки. Муж довольно быстро узнал о том, где и с кем проводит время его жена, пока он трудится на благо своего народа, получившего долгожданную независимость, и с помощью своих ближайших родственников жестоко избил ее, да так, что она только на десятый день смогла доползти до советского посольства и слезно попросить немедленно отправить ее в Ленинград. Мы были готовы ей помочь, но у нее не оказалось денег, чтобы оплатить авиабилет, а муж финансировать ее отъезд наотрез отказался. Билет стоил дорого, расходы на вызволение неразумных девиц со склонностью к легкому поведению сметой расходов посольства не предусматривались, даже если они под воздействием суровой действительности резко поумнели. В общем, мы предложили ей самой искать выход из создавшегося положения. Месяц назад она бы, наверное, обратилась за помощью к знакомым иностранным пилотам, но сейчас все тело у нее болело от побоев, из супружеского дома она уползла, замотавшись в какую-то тряпицу, и появляться в таком виде возле шикарных гостиниц, где останавливались пилоты, ей не позволяла профессиональная гордость. Поэтому она решила обратиться за помощью к своим многострадальным соотечественницам, которых, как я уже сказал, в этой стране было около двадцати. Сердобольные советские гражданки, многие из которых тоже, наверное, были бы рады последовать ее примеру, да грехи и малолетние дети не пускали, скинулись, кто сколько смог, то ли утаив от мужей, то ли достав из своих заначек, и собрали ей денег на половину билета. Но за половину стоимости билета улететь было никак нельзя. Аэрофлот в лице своего представителя брался отправить за эту сумму только половину груза, а юная особа хотела улететь непременно целиком, и притом как можно скорее. Проблема не находила своего решения до тех пор, пока в порту не пришвартовался какой-то советский сухогруз, направлявшийся в Таллин, а это, как известно, недалеко от Ленинграда, и наш консул не обратился к капитану с просьбой доставить девицу на родную землю, тем более, что половины стоимости авиабилета вполне хватало, чтобы оплатить этот круиз. Капитан сказал, что берется доставить ее бесплатно, потому что у него некомплект экипажа, и он может оформить ее на вакантную должность матроса. Девица запрыгала от счастья, когда узнала об этом. Но капитан предупредил ее, что сухогруз более полугода находится в плавании, команда одичала без женщин, и он не может поручиться, что она не подвергнется настойчивым притязаниям со стороны отдельных членов экипажа. Наивный капитан! Он не учитывал, что девица прошла такую школу жизни и испытала столько всяких удовольствий, что не испугалась бы, даже если вся команда во главе с капитаном пошла бы на приступ! Девица была так рада своему неожиданному избавлению из рабства, что забыла раздать своим соотечественницам их скромные пожертвования, а немедленно кинулась по лавкам и обратила их в товары, дефицитные на так неосмотрительно оставленной ею Родине. Когда обманутые в своем благородном порыве советские гражданки узнали, что несчастная ленинградка их надула, уплыла в полукругосветное путешествие в приятном мужском обществе и, вместо того чтобы с благодарностью вернуть пожертвования, накупила кримплена, японских зонтиков и прочего барахла, они несколько дней осаждали консульский отдел, отвлекая консула от работы и требуя, чтобы он дал указание в Балтийское пароходство взыскать с беглянки присвоенные ею чужие деньги. Может быть, мне не везло, но за все время я встретил только одну интернациональную супружескую пару, достойную уважения и сочувствия. Он был африканцем из числа политэмигрантов, потому что, пока он учился в медицинском институте, в его стране произошел государственный переворот и возвращаться ему по политическим соображениям было небезопасно. Она была старше его лет на восемь, внешне, на мой индивидуальный вкус, более чем непривлекательная, хоть и говорят, что некрасивых женщин не бывает, и по-человечески ее можно было понять, потому что шансы выйти замуж за одного из своих соотечественников у нее были, прямо скажем, самые минимальные. Во всяком случае, она ждала, сколько могла, но никто не делал даже попыток хоть ненадолго осчастливить ее своим вниманием. Каждой женщине хочется семейного счастья, хочется иметь детей, и тогда она устроилась переводчицей в африканское студенческое землячество и вскоре уехала в страну, где они оба — она и ее муж — были иностранцами. Они поселились в небольшом городке в двухстах километрах от столицы, потому что в столице было посольство его страны и местные власти не хотели, чтобы со стороны этого посольства были предъявлены претензии в укрывательстве политэмигрантов. Но он был очень хорошим врачом, и у него была солидная клиентура, приезжавшая из столицы, поэтому жили они достаточно обеспеченно. Они по-настоящему любили друг друга, у них росли славные дети, и, может быть, оттого, что он тоже был оторван от своих близких, а скорее, все же по ее настоянию и благодаря ее усилиям их семья придерживалась советского образа жизни, регулярно выписывала советские газеты и вообще могла служить примером во многих отношениях. Но это было приятное исключение, не более, с большинством же интернациональных семей всегда было много проблем. Вот и сегодня, вместо того чтобы спокойно собраться с мыслями перед встречей с Рольфом, я почти полдня занимался оформлением документов на выезд в Союз непутевой дочери покойного африканиста и выслушивал ее причитания… Наконец все формальности были закончены, и за два часа до встречи с Рольфом я, как обычно, выехал из посольства. Раньше я использовал это время, чтобы хорошенько провериться и убедиться, что за мной нет слежки. Сегодня же я проверяться не стал, не стал ездить по городу, не стал бросать машину и использовать всякие другие профессиональные приемы для выявления слежки и ухода от возможного наблюдения, а подъехал к кафе, где обычно было полно журналистов, заказал ужин, не торопясь, съел его, а потом еще полчаса просидел за чашечкой кофе. Конечно, я мог выехать за двадцать минут и сразу поехать туда, где меня ждал Рольф, но это было бы большой глупостью. Во-первых, решать проблему ужина мне было так или иначе необходимо, потому что я вел холостяцкий образ жизни и кормить дома меня было некому. А во-вторых, и это было намного важнее, мне надо было постоянно соблюдать правила игры, и если в выявлении слежки больше не было нужды, то изображать перед своими товарищами, что я продолжаю работать с прежним усердием, я был просто обязан, хотя бы ради спокойствия Палмера, Бодена и их многочисленных сотрудников, которые каждый мой поступок подвергали тщательному анализу. …Я пил кофе и вспоминал, как однажды один из моих коллег почти в таком же кафе, где тоже любили посидеть со стаканами и рюмками в руках журналисты и прочие представители творческой интеллигенции, мирно беседовал с сотрудником одного американского объекта, развернувшего бурную деятельность на территории чужой страны. Ничто не предвещало неприятностей, как вдруг к их столику подошел американец средних лет и представился шефом службы безопасности того самого объекта, где работал знакомый моего коллеги. Затем он в довольно грубой форме приказал своему соотечественнику убираться, а сам сел на его место и с ходу заявил моему коллеге, что игра проиграна, что все это время его контакт с сотрудником американского объекта находился под контролем ЦРУ, и если он не согласится с ними сотрудничать и немедленно не сообщит интересующую их информацию, то не выйдет отсюда живым. В подтверждение серьезности своих намерений американец указал на трех крепких парней, видимо бывших рейнджеров, один из которых, поглядывая в их сторону, сидел за стойкой бара, а двое стояли в дверях. Мой коллега не растерялся, а, правильно оценив обстановку, затеял громкую ссору, чтобы привлечь внимание посетителей кафе. Обвинив американца во всех смертных грехах, он заявил, что с возмущением отвергает его гнусное предложение стать агентом американской разведки и немедленно доложит о его беспардонной выходке советскому послу. Пока растерявшийся американец умолял его не поднимать шума, мой коллега обратился к прислушивавшимся к их разговору посетителям и попросил у них защиты. Долго упрашивать собравшуюся в кафе публику, которая весьма негативно относилась к американскому вмешательству в дела их страны и симпатизировала советским людям, не было необходимости. Через минуту всех четверых американцев вышвырнули на улицу, основательно намяв им бока, а моего коллегу на руках вынесли из кафе, усадили в машину, после чего в сопровождении «почетного эскорта», охранявшего его от возможных неприятностей, он доехал до посольства… Продолжая пить кофе, я размышлял еще и о том, как поведет себя Рольф на предстоящей встрече. Несколько месяцев он изображал из себя моего искреннего друга и, надо признать, блестяще справлялся с этой ролью. Все это время я был его работодателем, его шефом, я платил ему деньги, то есть он был полностью от меня зависим. И вот теперь ситуация резко изменилась. Теперь уже не он будет работать на меня, а меня купили американцы, и он будет выполнять роль посредника между мной и моими новыми хозяевами, которым я совсем скоро буду принадлежать весь со всеми моими потрохами. До сих пор я допускал, что, обманывая меня, он тем не менее уважал меня за профессионализм и не испытывал ко мне личной вражды или неприязни. Теперь же в его глазах я должен был стать человеком второго сорта, профессионалом, нарушившим контракт и совершившим предательство, которое нигде, ни в одной стране не относится к числу благородных поступков. Интересно, как Рольф поведет себя теперь? И как мне вести себя с ним? Заискивать, пресмыкаться, как перед своим победителем, или, наоборот, вести себя нагло, как ведут себя люди, у которых нет понятия о совести и чести и которые не относят предательство к числу самых тяжких преступлений? Не придя к какому-то определенному мнению, я решил, что интуиция подскажет мне правильную линию поведения, когда я встречусь с Рольфом. За десять минут до встречи я вышел из кафе и к назначенному времени был на месте. Я увидел Рольфа, как только свернул в переулок. Обычно он возникал откуда-то из темноты, одетый в темные брюки, темную куртку или черный кожаный пиджак, под которым была темная водолазка, а сегодня он стоял под уличным фонарем на краю тротуара в белой сорочке с галстуком и светлых брюках. И хотя в руке у него, как всегда, был черный кейс, я сразу обратил внимание на эти перемены в его одежде и понял: Рольф перестал играть свою роль и больше не считал нужным прятаться. Ну что ж, это облегчало и мою задачу! Я затормозил возле фонарного столба, и Рольф неторопливо уселся на переднее сиденье. — Добрый вечер, коллега! — сказал он с улыбкой, от которой так и несло сознанием собственного превосходства. В этот миг, глядя на меня, он, безусловно, торжествовал свою победу. Я хорошо понимал его состояние. Нечто подобное, наверное, испытывал бы и я, если бы мне удалось заманить кого-то в такую ловушку. Впрочем, нет, я все же не стал бы так откровенно торжествовать. Победа победой, вот только иногда победителем в нашем деле оказывается тот, кто еще минуту назад казался проигравшим. Настоящий профессионал всегда должен об этом помнить и ни на минуту не расслабляться, а ощущение собственного превосходства — как раз одно из тех коварных чувств, которые притупляют бдительность и способствуют провалу. — Привет, — довольно фамильярно ответил я на приветствие Рольфа и, как мне показалось, с первой же фразы поймал верный тон. — Я думаю, нам теперь нет смысла играть в конспирацию и ездить по городу. Я чертовски устал! Постоим здесь… Ссылка на мою усталость помогала в этой ситуации. Она давала мне возможность резко ограничить свой творческий потенциал и не изображать всякие муки совести и прочие переживания. Кроме того, усталый, а тем более чертовски усталый человек не склонен к длительным переговорам и может позволить себе не вдаваться в пространные рассуждения, ограничиваясь короткими репликами. Это избавляло меня от необходимости объяснять мою позицию по тем вопросам, которые, по заданию Палмера, намеревался обсудить со мной Рольф, а значит, и уменьшало возможность всякого рода ошибок в ходе этих обсуждений. И вообще, чем меньше сказано слов, тем меньше сделано ошибок! Потому что все, что я сейчас скажу, наверняка будет записано на находящийся в кейсе Рольфа магнитофон и потом подвергнуто скрупулезному анализу. — Как хотите, — не стал возражать Рольф, который тоже, судя по его одежде и поведению перед встречей, не считал нужным продолжать инсценировку. Теперь я получил возможность спокойно сидеть на месте и, не отвлекаясь на вождение автомобиля, обдумывать каждое сказанное мной слово. — Ваши друзья, — заговорил Рольф, — просили передать, что у них все готово и они хотят встретиться с вами. Я был готов к тому, что Дик за две недели успеет сделать все необходимое, чтобы обеспечить мое бегство в США, и место нашей с ним встречи для обсуждения рабочих деталей было уже подобрано. Но я тем не менее некоторое время помолчал, делая вид, будто обдумываю, где мне удобнее всего встретиться с Диком. — Передайте им, — наконец подвел я итог своим размышлениям, — что я могу встретиться послезавтра в ресторане «Карпаты». День и место встречи были подобраны нами с таким расчетом, чтобы, в случае согласия американцев, мы успели провести всю подготовительную работу и провели это рандеву на высоком организационном и творческом уровне. Но Рольфу предложенное мной место не понравилось. — Этот ресторан не годится! — возразил он. — Там всегда полно местных украинцев. Многие из них ходят в ваше посольство и могут узнать вас. Рольф был прав: ресторан «Карпаты» был, по существу, культурным центром довольно многочисленного местного украинского землячества. Я и до этого посещал с Татьяной этот ресторан, и хотя меня, как я полагаю, действительно узнавали некоторые посетители, им до нас не было никакого дела, и никто не приставал ко мне с какими-либо просьбами или заявлениями. Тем более сейчас, когда я собирался провести деловую встречу с моим американским другом, мне нечего было опасаться повышенного внимания со стороны выходцев из далекой Украины. Я так и сказал Рольфу: — Это мои проблемы! — Но они знают Бодена! — снова возразил Рольф. Значит, Боден не хотел полностью выключаться из игры! Рассчитывал ли он на то, что правительство оценит его заслуги и это отразится на размере его пенсии, или просто хотел иметь возможность контролировать действия своего прыткого американского коллеги на завершающем этапе операции по моему вывозу на Запад — в любом из этих и других возможных случаев присутствие Бодена за столом переговоров меня не устраивало. — А причем здесь Боден? — искренне удивился я. — Я не хочу больше знать никакого Бодена! — Почему? — спросил опешивший Рольф. — А потому! — в тон ему ответил я. — Пусть Палмер придет один в девять часов вечера и займет столик. И больше чтобы в ресторане никого из ваших не было! Я приду чуть позже, все проверю и, если замечу, что возле ресторана крутятся люди Бодена, в ресторан не войду! Я был абсолютно уверен, что, несмотря на мое требование, людей Бодена все равно и возле ресторана, и в самом ресторане будет предостаточно. Более того, я был также убежден, что, как бы я ни старался, никого я не замечу, даже если буду проверять каждого прохожего или посетителя на ощупь, потому что они так попрячутся, так замаскируются, что обнаружить их мне при всем желании не удастся. Я сказал это просто из принципа, чтобы еще раз продемонстрировать мой дурной характер и напомнить моим «друзьям», что хотят они этого или не хотят, но им придется считаться с моими капризами. Выслушав меня, Рольф не смог сдержать улыбки. Впервые за все время нашего знакомства он посмотрел на меня, как удав на кролика, и довольно ехидно произнес: — Не слишком ли много условий, коллега? Вашим друзьям это может не понравиться! Желая унизить меня, Рольф забыл, что он тоже всего лишь мелкий посредник в сделке, в которой я как-никак играю все же одну из главных ролей. Поэтому я, не глядя в его сторону, как будто Рольфа для меня больше не существовало, все тем же усталым голосом парировал: — Плевать мне на это! Я им нужен, я рискую и поэтому пока я буду ставить условия! Понятно? Так и передайте! Когда Палмер вывезет меня в Штаты, пусть тогда командует сам… Боковым зрением я заметил, что Рольф от моих слов съежился и весь как-то обмяк. Чтобы окончательно поставить его на место, я хозяйским тоном, которым никогда не позволял себе разговаривать во время работы с ним, спросил: — Материалы привезли? — Да, — уже без прежней самоуверенности в голосе ответил Рольф и открыл кейс, лежавший до этого у него на коленях, чтобы микрофон находился на оптимальном от меня расстоянии. — Вот, возьмите. С этими словами он протянул мне довольно объемистый пакет из плотной бумаги. По привычке я хотел развернуть пакет и посмотреть, что он принес, чтобы на месте определить характер и ценность полученных от него материалов, но он остановил меня. — Можете не смотреть. Это не липа, здесь есть очень ценные для вас сведения о решениях, принятых на последней сессии Совета НАТО. «Ну что ж, Дик держит слово!» — с удовлетворением подумал я и сказал Рольфу: — Пишите расписку на тысячу! Рольф полез в нагрудный карман белой сорочки и достал заранее заготовленную расписку. Если бы он сделал так раньше, я бы отругал его за грубое нарушение конспирации в работе: попадись он с такой распиской, это стоило бы ему жизни. Но теперь его жизнь была в полной безопасности, и я за него больше не беспокоился. Поэтому я молча взял расписку и тоже положил ее в нагрудный карман. Еще совсем недавно это также было бы грубейшим нарушением конспирации: раньше я всегда прятал расписку и другие полученные от Рольфа документы в специальный тайник, оборудованный в моей машине. Но теперь я совсем не опасался, что меня могут на обратном пути задержать под каким-нибудь предлогом или подстроить мне аварию, найти расписку и пакет, и тем самым я погублю Рольфа. Положив его расписку в карман, я тяжело вздохнул, как будто закончил тяжелую работу, и продолжал молча сидеть, ожидая, что он скажет дальше. Рольф с недоумением посмотрел на меня, поерзал на своем сиденье, а потом, не выдержав затянувшегося молчания, спросил: