Мне очень повезло в жизни не только с друзьями, но еще и в том, что я реализовал практически все свои юношеские мечты. В зрелом возрасте тоже есть о чем помечтать, и вот одна такая мечта оставалась пока нереализованной, да видно так и останется, хотя кто знает? Эта мечта появилась у меня лет восемь назад, хотя иногда мне кажется, что ее подлинные корни уходят все же в давнюю пору моего послевоенного детства, когда я, как и многие мальчишки той поры, был неравнодушен к самолетам. Однажды с двумя приятелями мы проникли на поле гражданского аэродрома, которое было обнесено колючей проволокой и охранялось ничуть не хуже, чем сейчас охраняются военные аэродромы. Мы ползком, маскируясь в высокой траве, добрались до самой стоянки самолетов и, затаив дыхание, наблюдали, как механики копались в моторах, запускали их, опробовали рули, наблюдали до тех пор, пока не были обнаружены бдительной охраной. Нас отвели в землянку, продержали там около часа, постращали как следует, пообещали в следующий раз надрать уши, а затем отпустили. И хотя после этого, первого в моей жизни несанкционированного проникновения на режимный объект я больше на аэродромах не появлялся до той самой поры, когда лет в двадцать впервые поднялся в воздух в качестве пассажира, какие-то корешки, видимо, все же остались. И вот лет восемь назад, ожидая, как и сегодня, прибытия нашего самолета в столичном аэропорту бывшей французской колонии, я стал свидетелем такой сцены: на располагавшуюся совсем рядом со зданием аэровокзала вспомогательную посадочную полосу приземлился двухместный самолетик, подрулил к стоянке для «малой авиации» и из самолетика выбралась шустрая, седенькая бабуля лет под семьдесят. Она перекинулась несколькими словами с подбежавшими механиками, а потом, не теряя времени, села в стоявшую неподалеку «симку» и куда-то укатила. Наш самолет, как всегда, запаздывал, мы успели посидеть в баре, чего-то выпили и, когда услышали наконец о том, что рейс Аэрофлота заходит на посадку, снова вышли на летное поле. И в этот самый момент подкатила бабуля. Она вышла из машины, к ней подбежали два аборигена, перегрузили в самолетик несколько картонных коробок, она забралась в кабину и через минуту взлетела. И вот тогда у меня возникло желание научиться пилотировать маленький самолет и когда-нибудь вот так же лихо поднять его в воздух. Эта мечта живет во мне до сих пор, хотя с каждым годом надежд на ее реализацию остается все меньше и меньше. А тем временем «Ту-154» уже приземлился и зарулил на стоянку, представитель Аэрофлота сел в машину и дал знак водителю автобуса с экипажем, чтобы он следовал за ним. Однако Валерий Иванович не торопился ехать к самолету, он постоял еще минут десять, чтобы не устраивать лишней суеты у трапа, и, только увидев, что экипаж поднялся в самолет, завел мотор. Когда мы остановились у трапа, возле самолета уже суетился местный персонал, из люка в бетонной плите вытягивали заправочный шланг, подъехали машины для перевозки багажа, началась выгрузка. Когда я откуда-нибудь издалека, скажем, с балкона аэровокзала, смотрю на авиалайнеры, особенно такие большие, как «Боинг-747», «Ил-86», «А-380» или вижу их на взлете или посадке, они кажутся мне гениальными творениями человеческих рук, созданными, чтобы покорять необъятное воздушное пространство. Но стоит подойти к ним совсем близко и увидеть мощные стойки шасси, громадные двигатели, невероятных размеров фюзеляжи и другие элементы конструкции, как меня всякий раз охватывает удивление: и как только эта махина взлетает? Я имею некоторое представление об аэродинамике, знаю, за счет чего образуется подъемная сила крыла, но, несмотря на это, не могу избавиться от мысли, что полет этой махины — что-то сверхъестественное, потому что на самом деле эта железяка летать не должна. Не должна, и все! Поэтому меня, наверное, и привлекают только маленькие самолеты, легкие и изящные, полет которых является вполне естественным делом, понятным простому смертному. Тем временем подогнали автобусы, и из самолета стали выходить пассажиры. Сначала пошли пассажиры первого класса, преисполненные сознания собственной значимости, выдерживая приличествующую их положению дистанцию, за ними неровным ручейком потянулись командированные за границу сотрудники рангом пониже, и уж совсем нестройной толпой кинулись на трап впервые оказавшиеся за границей и уже на верхней площадке открывшие рот от предвкушения ожидавших их прелестей западной цивилизации туристы… Я смотрел на спускавшихся по трапу соотечественников, и мне вдруг вспомнилось, как однажды я вот так же стоял у трапа, когда мы встречали советскую торговую делегацию, прибывшую на важные переговоры. Делегаты, как и положено, вышли первыми, их возле трапа встретили наш посол, торгпред, представители местных деловых кругов, журналисты. Было даже телевидение, не говоря уж о сотрудниках полиции и контрразведки. Приветствия, интервью и прочие протокольные штучки несколько затянулись, и потому вышедшие вслед за делегацией пассажиры вынуждены были томиться на трапе, не имея возможности пройти в автобусы. И вот в этот момент всеобщих надежд на успех торговых переговоров, перекрывая голоса встречавших, шум работавших на летном поле механизмов и даже гул готовившегося к взлету самолета компании «Пан-Америкэн», с верхней площадки трапа раздался зычный голос: — Серега! Тот, кого назвали Серегой, был занят своим делом и не сразу отреагировал на этот зов, и поэтому кричавший надрывался до тех пор, пока наконец этот самый Серега, всего полгода назад прибывший в страну инженер торгпредства, а заодно с ним и многие другие, в том числе и сотрудники контрразведки, не повернули головы и не посмотрели в его сторону. Вот когда он стал объектом всеобщего внимания, он тем же зычным голосом прокричал: — Ну как, Серега, на «Волгу» уже накопил? Этот совсем незабавный эпизод имел для кричавшего последствия, на которые он вряд ли рассчитывал, потому что не только я и другие сотрудники советских учреждений сделали совершенно определенный вывод относительно устремлений, с которыми этот внешторговец прибыл за границу, но и те, кому по долгу службы было положено выявлять среди находившихся в стране советских граждан людей, обуреваемых страстью к стяжательству. Не прошло и месяца, как вокруг этого автолюбителя началась такая возня, что вскоре во избежание крупных неприятностей пришлось отправлять его обратно. Не знаю, какие выводы сделали из этого случая его руководители и он сам, пошел ли этот урок ему на пользу, но думаю, что запомнился он ему надолго. Во всяком случае, если ему представилась еще одна возможность поехать в загранкомандировку, то вряд ли он снова, едва ступив на чужую землю, стал интересоваться валютными накоплениями своих товарищей… Тем временем все пассажиры покинули самолет, и автобусы повезли их в сторону аэровокзала, где скоро должна была начаться регистрация тех, кто займет их места в обратном рейсе. В проеме двери появился знакомый дипкурьер — бывший динамовский футболист. Валерий Иванович встретил его появление радостным возгласом и приветственно замахал рукой. Дипкурьер спустился по трапу, поздоровался с нами, а Валерий Иванович, сгорая от нетерпения, спросил: — Ты с кем сегодня прилетел? — С Жорой, — ответил дипкурьер. — Отлично! — обрадовался Валерий Иванович. — Сыграем в субботу? — Сыграем, — улыбнулся дипкурьер и обратился ко мне: — Михаил Иванович, вас ждут в первом классе. Я и так был обязан подняться в самолет, выяснить, нет ли каких проблем, и выполнить всякие формальности, связанные с получением диппочты. Вместе со мной стали подниматься Валерий Иванович и второй комендант, которым предстояло выносить вализы и грузить их в микроавтобус. Стоявшие у трапа сотрудники полиции аэропорта внимательно следили за всеми нашими перемещениями. В служебном отсеке было тесно. Прибывшая бригада бортпроводниц передавала свое хозяйство той, которой предстояло лететь в Москву. Я протиснулся между симпатичными девушками, все они меня знали и потому мило улыбались, прошел в салон первого класса, где второй дипкурьер, тоже бывший динамовский футболист, сторожил груду вализ, и от неожиданности даже остановился: с пассажирского кресла навстречу мне поднялся человек в форме пилота гражданской авиации, однако это был никакой не пилот, а тот самый «стойкий коммунист», которого раздумала вербовать контрразведка одной весьма авторитетной страны. Я никогда не видел его не то чтобы в летной, но даже в генеральской форме, которая полагалась ему на законном основании, потому что в Первом главном управлении КГБ форму носить было не принято, как не принято было и обращаться друг к другу по воинскому званию. Это только в художественных фильмах чекисты-разведчики встают перед начальством навытяжку, щелкают каблуками и через каждые два слова повторяют «товарищ полковник» или «товарищ генерал». А на самом деле мы надеваем форму только в нашем фотоателье, когда фотографируемся для личного дела или служебного удостоверения, и обращаемся друг к другу большей частью по имени и отчеству, а если давно знакомы, то и просто по имени, невзирая на возраст, звание и служебное положение, и не командуют у нас, как на армейском плацу, а самые серьезные приказания отдают нормальным голосом, а иногда, если этого требует обстановка, даже шепотом, и от этого приказ не теряет своего значения и выполняется так же четко, как если бы был отдан по всей уставной форме. Только теперь мне стало ясно, почему именно я должен был встретить этот рейс. Генерал пожал мне руку и сказал: — Садись, Михаил, времени у нас немного, а разговор предстоит серьезный. Пока коменданты выносили из самолета вализы, генерал рассказал мне, что руководство разведки приняло решение осуществить с моим участием небольшую, но чрезвычайно ответственную операцию, получившую условное наименование «Контакт». Чтобы максимально сократить число людей, посвященных в ее характер, и как можно конкретнее обсудить все ее детали, он решил сам слетать в страну под видом пилота-наставника и лично проинструктировать меня обо всем, что мне предстояло сделать. Чтобы не оставлять в местной контрразведке никаких следов о своем пребывании в стране и не наводить ее на нежелательные для нас размышления относительно целей этого визита, он не будет выходить из самолета и этим же рейсом возвратится в Москву. За то время, что потребовалось генералу, чтобы все это мне рассказать, коменданты вынесли последние вализы, дипкурьер по имени Жора взял портфель, который имел право нести только он, и все они покинули самолет. Потом с портфелями и сумками в руках мимо нас прошли члены экипажа, прилетевшего из Москвы, новый экипаж занимался своим делом, готовя самолет в обратную дорогу, нас никто не беспокоил, и мы сидели в салоне первого класса вдвоем, если не считать изредка заходивших туда стюардесс. Не буду заранее раскрывать существо тех инструкций, которые я получил от генерала (мне все равно предстоит описать операцию «Контакт» во всех подробностях), скажу только, что ее замысел сразу захватил мое воображение. Мне поручалась настоящая работа, о которой любой профессионал может только мечтать, потому что такие мероприятия в случае их удачного исхода украшают оперативную биографию. — Тебе все ясно? — спросил генерал, закончив инструктаж. — Или у тебя есть вопросы? — Все понятно, Вадим Александрович, — ответил я, чувствуя, что голос мой чуть-чуть дрожит от охватившего меня азарта. — Хорошо. Только смотри, не заводись! О существе дела доложишь Скворцову. Больше пока никому ни слова, — подчеркнул он, а потом добавил: — Если все пойдет так, как задумано, на заключительном этапе подключим Сугробова. Я молчал и ждал, что генерал скажет дальше. — И последнее, — с официального генерал перешел на дружеский тон. — Перед вылетом я заходил к начальнику разведки, и он просил передать тебе следующее… Генерал немного помолчал, словно восстанавливая в памяти разговор с начальником разведки, чтобы дословно передать мне все, что тот сказал. — То, что тебе предстоит сделать, Михаил, делается не каждый день, сам понимаешь. И проводим мы это мероприятие только потому, что есть надежда получить большой эффект, причем не только оперативный, но и политический. — Я понимаю, Вадим Александрович, — сказал я. — Не перебивай, — остановил меня генерал. — Ситуация может сложиться по-разному, все заранее предусмотреть невозможно. Противник квалифицированный, ошибок нам не прощает. Ты уже имел возможность в этом убедиться… Я хорошо знал генерала и был уверен, что, произнося последнюю фразу, он совершенно не желал каким-то образом намекнуть на мой промах или тем более меня осудить. А сказал он это исключительно для того, чтобы еще раз напомнить, что в нашем деле нельзя расслабляться ни на минуту и от ошибок не застрахован никто. — Но мы все там, в Москве, — генерал кивнул за борт и, кажется, угадал, потому что именно там, далеко на востоке, была Москва, — полагаемся на твой опыт, на твое умение мыслить творчески, на твою отвагу, наконец! Мы все очень верим тебе, Михаил, очень на тебя надеемся! Не буду скрывать — меня тронули слова генерала. Далеко не каждый день приходится слышать от начальства такие лестные отзывы, да и не принято это как-то в нашей среде, разве что случай какой особый подвернется, вроде порученного мне дела. И от этого было вдвойне приятно! — Спасибо за добрые слова и за доверие — сказал я и заверил: — Сделаю все, чтобы его оправдать. Обещаю вам! — Ну и славно, — сказал генерал и сжал мне руку чуть повыше локтя. Потом спросил: — Ну как там Татьяна? Расстроилась, что приходится уезжать без тебя? — Да как сказать, — неопределенно ответил я. — Может, и расстроилась, только по ее виду не очень-то поймешь — Тут я вспомнил наш ночной разговор и добавил: — Конечно, она все поняла, считайте, три командировки позади. Но надо — значит надо! — Ты ей сказал, чем вызван ее отъезд? — спросил генерал. — Ну что вы, Вадим Александрович! — воскликнул я. — Во-первых, я до разговора с вами и сам этого не знал, а во-вторых, не в моих правилах посвящать жену в свои дела. — Это правильно, — одобрил генерал. — Ну ладно, я с ней в самолете поговорю. Мы закончили разговор в тот самый момент, когда к самолету подкатили автобусы с пассажирами. Генерал посмотрел в иллюминатор и сказал: — Ну иди, прощайся со своими. Он пожал мне руку, и я пошел к выходу, чтобы успеть сойти с трапа, пока в самолет не кинулись соскучившиеся по Родине отпускники. Конечно, я мог бы подождать Татьяну с Иришкой в самолете, но не стал этого делать, чтобы не давать повода злым языкам, а таких в советской колонии хватало, говорить, что использую свое служебное положение в личных целях. Пусть уж лучше полицейские посмотрят, как я буду целовать жену и дочь. Спустившись по трапу, возле которого в ожидании посадки толпились вышедшие из автобуса пассажиры, я отвел Татьяну с Иришкой в сторонку, чтобы дать им последние наставления. — Посмотри аккуратненько наверх, — сказал я Татьяне, когда мы встали как раз напротив иллюминатора, за которым виднелось лицо генерала. Татьяна посмотрела и сразу все поняла. — Он к тебе потом подойдет и кое о чем расскажет, а сейчас давай быстренько прощаться, а то на нас уже обращают внимание. Татьяна прижалась ко мне, и в этот миг за рукав меня дернула Иришка: — Папуля, а кто это? — Один знакомый дядя, — ответил я, обнимая Татьяну. — Он летчик, повезет вас в Москву. — А почему он тогда не в кабине? — поинтересовалась любознательная Иришка. Я присел на корточки, прижал ее к себе и сказал: — Ну, до встречи, малыш, будь умницей и слушайся маму. Передавай привет бабуле и деду. — А ты скоро приедешь? — спросила Иришка и всхлипнула. Что я мог ей ответить? Если бы я сам это знал!..