— Стой! — резко одернул я обнаженную и измазанную кровью фурию, пылающую праведным гневом. — Пистолет сначала у него забери! Помимо воли я вновь залюбовался её высокой и крепкой грудью, стройными ножками и точеной талией. А струйки крови, тягуче стекающие через ложбинку её грудей по плоскому подтянутому животику, и медленно пятнающие темной краской светлый пушок лобковых волос, лишь завершали фантасмагорический образ яростной богини Смерти. Девчонка выдернула пистолет из-за пояса бандита, а затем резким ударом колена вмазала ему с оттяжечкой по яйцам. Ай да молодца! Ай да моя девочка! Мне показалось, что я даже услышал, как жалобно хрустнули его причиндалы. Гуня, хрюкнув нечто невразумительное, сложился пополам и принялся валиться в мою сторону. А это она удачно попала — подгадав, я добавил бандиту в челюсть прикладом, гарантированно вышибая из него остатки сознания. Но расслабляться все еще не следовало — живые свидетели моего волшебного исцеления были нафиг не нужны. Поэтому судьба третьего отморозка уже была решена. Нужно только обставить все с умом. А с боевитой красоткой мы, думаю, договоримся к нашей обоюдной пользе. — Помоги его до кровати дотащить! — попросил я, цепляя находящегося в полном ауте Гуню под мышки. — Потом все объясню, — заметив непонимающий взгляд девушки, просипел я. Кое-как, но нам все-таки удалось дотащить безвольное тело уголовника до моей кровати и перевалить его тело на матрас, оставивна полу лишь ноги. После этого я, пошарив за голенищами сапог Гуни, нашел-таки припрятанный там ножичек. Нимало не раскаиваясь в содеянном, я невозмутимо вогнал острое лезвие в шею последнего живого отморозка, недрогнувшей рукой располосовав её от уха до уха. И еще я успел заметить, каким удовлетворением блеснули глаза спасенной мной девчонки. Да, месть — это святое детка, что бы там кто ни говорил! А такие оскорбления во все времена смывались только кровью! Все остальное — жижа и тлен! И вот только после этого девчушка обессилено рухнула мне на грудь, обильно заливая слезами мою нательную рубаху, изгвазданную в своей и чужой крови. — Мамошка-а-а… Родненький… Живо-о-й!!! — Нервное напряжение все-таки взяло свое, и девчушка, вцепившись в меня словно клещами, раскисла, подвывая и размазывая по лицу кровь, сопли и слюни. — Все-все-все, родная! — мягко поглаживая по растрепанным светлым волосам, тихо шептал я, стараясь, хоть как-то, но отвлечь её от того ужаса, что пришлось пережить. — Я тебя больше никому в обиду не дам! И все у нас будет хорошо, обещаю… — Обе-е-еща-а-а-а-а-ешь? — Девушку колотила нервная дрожь, которую она никак не могла унять. Оно и понятно, не каждый же день с ней такая жесть происходит. Но держалась она, надо признать, молодцом. А сейчас откат словила. Ну, ничего, я её быстро «починю», благо, задатки имеются. — А то! Железно! — пообещал я, не зная толком, кто она и кем мне приходится. Хотя, от такой жены я бы не отказался… чисто теоретически… — Мысли вновь сквозанули по известному каждому нормальному мужику направлению. Да и близость такой красавицы, прижимающейся ко мне абсолютно обнаженным телом… Сами понимаете, спокойствия абсолютно не прибавляло… Еще и бешенный выброс адреналина подкидывал в топку… Так-то, физиология штука жесткая! Но я спокойно держался. Ибо не тварь, и не мразь поганая, коих здесь, в комнатке, трое остывает. Да и что-то в глубине моей заблудшей души говорило, что есть у меня уже где-то настоящая любовь. Такая, что на всю жизнь… Вот только, где она и как её зовут? Нет ответа. Мрак, тишина и пустота. Лять! Да я даже себя вспомнить не могу, куда же еще о вечном вспоминать. Будем решать проблемы по мере их возникновения! — У тебя водка есть? — неожиданно спросил я. — Есть спирта немножко… — Кивнула девушка, с трудом и с явной неохотой от меня отцепляясь. — Сейчас принесу… Она стремительно метнулась к массивному допотопному кухонному серванту-этажерке, раскорячившемуся в углу и занимающем немалое пространство небольшой комнатки. Девушка открыла дверцу и взяла с полочки небольшую зеленоватую бутылочку, заполненную едва ли на треть. Но нам и этого будет вполне — мы ж не бухать, мы ж леченья для! А поправить расшалившиеся нервишки — самое оно! На обратном пути она вдруг зарделась, неожиданно вспомнив в каком виде пребывает, и попыталась запахнуться в лоскуты старенького халатика, чудом удержавшегося после всего произошедшего на её плечах. Но это ей не очень-то удалось. Я пошарил глазами по сторонам, стараясь найти хоть что-то не залитое кровью. Но все вокруг, от белья до одежды было залито, либо забрызгано кровью. Но над своей кроватью, на гвоздике я увидел застиранную до белизны солдатскую гимнастерку, с приколотыми к ней орденами и медалями. Примечательно, что форма была старой, еще с петлицами РККА на воротничке вместо погон. И, судя по одному красному квадратику на малиновом поле, гимнастерка принадлежала младшему лейтенанту-пехотинцу. Только вот откуда мне все это известно? Недолго думая, я сдернул гимнастерку с этой импровизированной вешалки и протянул весьма смутившейся девчушке. Похоже, что её и без ударной дозы спирта потихоньку отпускает, раз уж она начала меня стесняться. Но выпить по чуть-чуть все же стоило, хотя бы мне. Да и ей пару глотков не помешает, чтобы вернее прийти в себя. Девчушка, схватив гимнастерку, отвернулась и стремительно сбросив обрывки халатика, натянула её на свое гибкое тело, закрыв от моего взгляда крепкие и соблазнительно округлые ягодицы. Так-то попка у нее тоже, что надо! Я одобрительно кивнул, когда она вновь повернулась. Пусть, моя гимнастерка была ей велика, висела мешком и доходила почти до колен, скрадывая точеную фигурку, но девушке сейчас именно это и было нужно. Вынув из её ладони бутылку со спиртом, я выдернул пробку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Внутрь по пищеводу, опалив слизистую рта, рванула настоящая огненная река, разорвавшаяся в желудке натуральной ядерной бомбой. А через мгновение по моим жилам разошлось умиротворяющее тепло, постепенно смывающее незаметную на первый взгляд нервную дрожь. — Эх! Хороша, зараза! — выдохнул я, отерев губы тыльной стороной дефектной руки. Пальцы на ней до сих пор плохо разгибались, но мне показалось, что она стала куда послушнее, чем до схватки в уголовниками. Ладно, пока не суть — время покажет. — Пей! — протянул я бутылку девчушке. — Пару глотков — не больше! Девушка послушно кивнула, принимая отливающую зеленцой емкость, и решительно приложилась к стеклянному горлышку. После второго глотка она вдруг закашлялась, покраснела, а из её глаз брызнули слезы. — Терпи, красавица! — Погладил я её по ладной спинке. — Сейчас полегчает! Ну, как? Отпустило мальца? — спросил я, когда она перестала кашлять и хватать воздух раскрытым ртом. — Да, уже лучше, — благодарно кивнула она, сумев, наконец, собраться. — Мамошка, родненький, как ты же ты сумел… — Подожди! — перебил я её, не дав закончить фразу. — Давай-ка, мы с тобой присядем… Я отодвинул от стола старенький «венский» стул, основательно побитый жизнью. Девушка послушно опустилась на него. Я же присел на второй, поставив его напротив и, накрыв своей ладонью её руки, нервно теребившие край гимнастерки, произнес: — Скажи мне для начала, как меня, хотя бы, зовут? И тебя? В глазах девушки поначалу плеснулось настоящее изумление, которое вскоре, правда, сменилось пониманием — Бедненький Мамошка! — Она порывисто наклонилась и обняла меня за плечи. — Доктор говорил, что у тебя тяжелая травма головного мозга, что ты вообще никогда не сможешь вернуться к нормальной жизни… Овощем называл… А ты… ты… вот… — И она вновь зарыдала, в очередной раз заливая меня влагой из глаз. — Так, — просипел я, — отставить слезы, товарищ! Может, еще «лекарства»? — Я кивком головы указал на остатки спирта в бутылке. — Нет, Мамошка, не надо! — Она мотнула головой, отстраняясь от меня и вытирая слезы дрожащей рукой. — Я в норме! Главное, что с тобой все в порядке! Я же думала, что тебя эти изверги насмерть зарезали… — И она громко шмыгнула носом. — Зарезалки у них еще не выросли! — Презрительно бросил я. — Да и не вырастут уже никогда! Так, кто я? — Ты действительно совсем ничего не помнишь? — Совсем ничего, — подтвердил я. — Как меня зовут? Имя, фамилия? — Быстровы мы, — ответила девушка. — Я — твоя родная сестра, Аленка. А ты, стало быть, мой единокровный братишка — Мамоша… Мамонт Быстров. — Серьезно? Мамонт? — удивленно переспросил я, не ожидая подобного казуса. — Ты сейчас не шутишь? Или это прозвище у меня такое? — Да какие шутки, Мамоша? — Аленка вскочила на ноги и, вновь метнувшись к серванту. — Вот, держи! — Вернувшись, она сунула мне в руки желтую и потрепанную «красноармейскую книжку», какую выдавали солдатам и офицерам в Великую Отечественную. Открыв её, я погрузился в изучение собственной «потерянной» биографии, да и всей жизни в целом, которой я совсем не помнил. Сестренка не соврала — звали меня действительно Быстровым Мамонтом Ивановичем, 1919-го года рождения. Ну, вот скажите, как моему папаше могла прийти в голову подобная идея? Надо же — Мамонт! Хотя, после революции буденовки у многих граждан молодой страны Советов основательно так подтекали. Ну чего только стоят такие имена, как Даздрасмыгда[1], Агитпроп[2], Лентробух[3] или Кукуцаполь[4]! Но Мамонт? Такое я имечко я впервые слышал, а мне с ним придется как-то дальше жить… [1] Даздрасмыгда — Да здравствует смычка города и деревни! [2] Агитпроп — Отдел агитации и пропаганды при ЦК ВКП (б). [3] Лентробух — Ленин, Троцкий, Бухарин. [4] Кукуцаполь — кукуруза царица полей. Глава 3 Согласно данным той же «красноармейской книжки» призвали меня в августе 1941-го года в Дзержинском военкомате города Москвы. Нынешнее звание — младший лейтенант, командир взвода полковой разведки. И за линию фронта, и в тылу врага бывать приходилось, и языков брал, за что и награжден орденами и медалями — есть, чем гордиться! Ко всему прочему, в графе образования значилось «высшее» — физмат Московского Государственного Университета. Это что же выходит, я МГУ закончил перед самой войной? А вообще, какой сейчас год на дворе? Воюем еще, или уже победили? В том, что мы именно «победили», а не «победим», я отчего-то ни капли не сомневался — сидела во мне отчего-то такая железобетонная уверенность. А вот откуда она взялась, ответа у меня до сих пор не было. — Аленка! — тихо окликнул я сестру, которая наблюдала за мной с такой надеждой на будущее и такой теплотой во взгляде, что будь я девицей, обязательно бы растрогался до слез. — А какой сейчас год? И война… закончилась? — Закончилась, Мамошенька! Закончилась уже полгода назад — в сорок третьем! — просветлев лицом, сообщила она мне. — Ох, а ты ведь и не знаешь… — Прижала она свои маленькие ладошки к щекам. — Уже почти год, как тебя такого привезли… Совсем плохого… Только лежал… молчал… да бессмысленно глазами лупал… Доктор говорил, что у тебя всю левую сторону парализовало… И с головой все очень плохо… — Ага, вот, значит, почему у меня с левой стороной проблемы, — задумчиво произнес я. — Ни рукой нормально шевельнуть, ни на ногу опереться. Что случилось-то со мной? — Мне рассказывали, что на минное поле вас немцы загнали, — ответила девушка. — На мощного Силовика-эсэсовца нарвались, когда ты со своей разведгруппой к фашистам в тыл за языком ходил. Ты же в разведке с первого дня… служил… Вот, — она медленно провела рукой по выпирающей груди, обтянутой гимнастеркой, на которой позвякивали ордена и медали, — все твои! Я только головой слегка тряхнул, чтобы на торчащие из-под ткани острые соски тупо не пялиться. Ведь, как-никак, а родная сеструха она мне. Хотя, отчего-то я в этом сильно сомневался. Вот, не знаю, почему, но стойкое ощущение присутствовало, что это не так… Или, не совсем так… Однако, против документа не попрешь! А после ранения, да еще и года полной несознанки в виде овоща, какая только хрень в голову не залезет. Так что, родная сеструха она мне — и точка! И относиться я к ней буду соответственно! А неплохой такой у меня иконостас! Ордена «Отечественной войны» обеих степеней, две «Красных звезды» и целых три медали «За отвагу»! Героическим он, видать, был бойцом, этот Мамонт Быстров! То есть я, конечно… Вот только отчего-то я никак не мог его окончательно с собой сопоставить. Не укладывалось у меня в голове, что Мамонт Иваныч Быстров — это я и есть. Не так меня на самом деле звали… Мне даже показалось, буквально на мгновение, что когда-то я имел несколько разных имен… Но ни одно из них Мамонтом не являлось! Наверное, весь этот раздрай в мыслях и чувствах — следствие моего давнего ранения. С головой у меня явный непорядок. Подтекает чердачок-то! Ну, ничего, живы будем — не помрем! Ведь еще час назад чистым овощем лежал. А человек, он такое пластичное существо, ко всему привыкнуть и приспособиться сможет. И я привыкну. Надо же, я — Мамонт! Но привыкать мне еще к этому имечку и привыкать! — Ты своих бойцов через минное поле и повел, — продолжила свой рассказ Аленка, — Энергетическим щитом и от мин, и от вражеского Мага прикрыв… Ты же Силовиком был, пусть, и не очень высокого ранга. Всех живыми вывел, а сам… — Она вновь тихонько всхлипнула. — Достал тебя эсэсовец-Мозголом… За счет этого ты на мине и подорвался. Но бойцы вынесли… В госпитале долго лежал… Но все без толку… а потом я тебя забрала… С ложечки год кормила, от пролежней переворачивала… Надеялась… Но Медик сказал, что надежды никакой… Даже Магией Целительской тебя вылечить нельзя… Ну, если только Внеранговый Силовик возьмется, а таких у нас в стране по пальцам пересчитать. Повредил тебе вражеский Мозголом что-то в голове… — И она заревела уже в голос. — Ну что ты, родная! — Я обнял рыдающую сестренку, а сам крепко задумался — нужно было переварить полученную информацию. Маги, Мозголомы, да и я сам, оказывается, какой-то Силовик. Все эти «термины» мне пока что ни о чем не говорили. — Нет худа без добра, Аленка! — Я тряхнул сестричку за плечи. — Если бы не эти урки — кто знает, очнулся бы я вообще? — Угу! — глухо прогундосила девчушка, продолжая реветь, уткнувшись в мое в плечо. — Давай уже, прекращай мне тут сырость разводить? — шутливо прикрикнул я на нее. — И без сопливых скользко! — Без всякой задней мысли выдал я.