Министр неожиданно повернулся ко мне и рявкнул: – Ешь мясо!.. Я вздрогнул и торопливо пихнул в рот ещё кусок. Увидев это, Ода немного успокоился. – Молодец. Сообразительный, исполнительный и молчаливый. Такие люди сейчас редкость. Министр отвернулся к зеркалу и принялся что-то высматривать, словно оно было окном; но видел он лишь себя. – Город полон дерьма, – продолжил он, – а люди едят и едят, словно хотят переполнить его и приподнять крышку. Покупают, потребляют, крутятся в колесе, которое мы для них создали. – Машины… – осмелился сказать я. – Что? – Машины создали. – Ха. Нет, Кавиани, так любить числа могут лишь люди. Уж тебе ли не знать. Только люди могут сделать количество сабкойнов на счету смыслом своего существования. Вопреки своему имени, Машины не могут любить. Это прерогатива человека. Вместе с этими словами Ода словно утратил внезапный заряд энергии, переполнявшей его несколько секунд назад. Он снова повернулся ко мне и ткнул пальцем в тарелки на столе: – Уф-х… Мясо… Придаёт сил. Они нам, х-х… понадобятся. Он уселся обратно в кресло и обмяк, превратившись обратно в портрет, висящий над кучкой смятой одежды в слишком большом кресле. Кто-то ущипнул меня за локоть; я резко обернулся. Гален уже стоял у двери, яростно строя гримасы и кивая головой. Мы вывалились в коридор. Дверь за спиной тихо щёлкнула замком, слившись с сотней точно таких же дверей в точно таких же коридорах. – Кажется, всё прошло удачно, – тихо, но довольно сказал Гален. Его губы лоснились от жира. – Но что именно прошло? – Знаешь, что значит, когда тебя хвалят за твою молчаливость? – как обычно, он полностью проигнорировал мой вопрос. – Это значит, что тебе не стоит болтать об услышанном или увиденном. Я решил последовать его словам – весь путь обратно к уровню земли прошёл в полном молчании. Сегодня воздух особенно душен. Я вышел из дверей Столпа почти бегом; но привычная воображаемая свежесть открытого пространства в этот раз не хлестнула меня ветром в лицо. Вместо неё Город по самое небо наполнил лёгкий туман – словно все жители разом выдохнули от облегчения, узнав, что им не нужно обедать с Фудзиро Одой. Сломались фильтры оксидизаторов? Все разом? Нет, Машины этого не допустят. Опять их психологические игры. Имитация погоды, которой мы больше никогда не увидим. Не увидим, если только не выберемся на поверхность. Я постоял на месте, задрав голову. Светло-зелёное небо сегодня казалось мутным – наверное, покрылось конденсатом. Ночью похолодает, испарина на куполе соберётся в крупные капли и выпадет дождём прямо нам на головы. Такое невероятное событие должно быть всеобщим праздником, официальным выходным с обязательным сбором на площади… Но всем вокруг плевать. Им всё равно. Значит, наверное, должно быть всё равно и мне. Дом Бридж расположен гораздо дальше от Столпов, чем мой; но я продолжал с глупым упрямством топать по плиткам тротуара, отказываясь брать положенный мне пропуск на монорельс. Теперь, когда Полианна провела меня на станцию, использовав связи какого-то друга, отсутствие у меня пропуска стало казаться важным и значимым решением. Я не просто так опозорился на свидании – я был без пропуска, потому что сам так решил. Осталось выяснить, какая же именно у этого значимость. Коленные суставы заныли второй раз за день. Я взобрался на этаж Бригитты и привалился к стене, восстанавливая дыхание. Тяжёлый ком съеденного мяса перевернулся в желудке. Будет очень жаль потерять такой роскошный обед. Старший Исправитель Нойбург назначил мне обеденное голодание, но приказы Министра, наверное, важнее?.. Я остановился у двери Бридж и невольно ухмыльнулся. Значит, робо-консьержи пускают в квартиру родственников. Пора это проверить. – Матильда, это брат Бригитты! Открыть дверь. К моему удивлению, консьерж действительно подчинился. Вот она удивится, когда придёт… Сестра оказалась дома. Она сидела в темноте на заваленной одеждой кровати, подперев рукой голову. Я невольно поискал глазами пустые бутылки, но ничего не нашёл. – Бридж? – осторожно спросил я. – Проходи, не задерживайся. Я переступил через сумку с инструментом, брошенную посреди комнаты, снял с круглой табуретки ворох белья и присел. – Ну как, сходила?.. – Куда? – Ну. На у… На утилизацию. – А. Да, конечно. Купон на соевые галеты получил? – Да. – Я тоже. В неосвещённой комнате сгустилась тишина. Я никогда не видел сестру скорбящей. Если уж на то пошло, я никогда не скорбел сам – как-то не находилось повода. Старшие из нашей поликулы всё ещё живы. Как вообще должен скорбеть человек? – Матильда, включи свет, – наконец не выдержал я. – Да, дорогуша. Мягкий голос консьержа вызвал мурашки по коже. Только у Бридж могло хватить упрямства и странного чувства юмора, чтобы так изменить настройки своего домашнего помощника. Интересно, сколько бланков она отнесла МАРКам для этого. Люминолампы неторопливо наполнились зеленью, осветив комнату – точно такую же, как у меня, только наполнение другое. Спецодежда, инструменты и приспособления, куски породы… В этот раз ещё больше беспорядка и хаоса, чем обычно. Я подобрал с пола пустой стаканчик и поставил его обратно на стол. – Знаешь, что такое остео? – внезапно спросила Бридж. – Знаю, – на автомате ответил я. Потом нахмурился. – Нет, не знаю… – Это значит кость. – Кость? – Кость. – Значит, остеопласт, из которого вы печатаете строительные блоки и панели, похож цветом на ко… – Состоит из кости. – Что? Бридж вскочила с кровати и принялась ходить по комнате: два шага к окну, два шага обратно. – Я принялась искать того засранца-шутника, – на ходу выпалила она. – Который подменил тебе материал на синте-мясо? – Да. Начала задавать вопросы. Никого не нашла. – И что с того? Так он тебе и признается. – Недавно я заглянула в наше хранилище. Контейнеры с печатным материалом приезжают запаянными. Их нельзя открывать до печати, внутри особая атмосфера. Чтобы влагу не набирали из воздуха. – Ничего не понял, но продолжай. – Не было никакого шутника. – Та-а-ак. – И на следующий день обрывается трос толщиной с тебя, и Джейми разбивается. Вместо меня. Я принялся лихорадочно соображать. Бридж явно выбита из колеи и теперь одержима дурацкими, параноидальными идеями. Нужно её остановить, пока она не доболталась до ереси. Матильда слушает каждое слово.