– Как думаешь, почему она решила оставить дом тебе? – Понятия не имею. – Что ж, теперь ты можешь уволиться из «Уголька». Данте. Он умел меня рассмешить. – А у тебя как дела? – Да так, все еще работаю в аптеке, – сказал он. – И тусуюсь с одним парнем или типа того. – Да? – Да. Я хотел спросить, как зовут этого парня, но промолчал. Тогда Данте сменил тему. Я всегда понимал, когда он специально меняет тему. – Мама с папой просто влюбились в Ножку. Шестнадцать Четвертого июля[47] мы по-прежнему были в Тусоне и вечером отправились смотреть фейерверки. Папа разрешил мне выпить с ним пива. Мама делала вид, что не одобряет, однако будь это правдой – обязательно бы нас остановила. – Это ведь не первое твое пиво, правда, Ари? Я не собирался ей лгать. – Мам, я же обещал, что буду нарушать правила так, чтобы ты ничего не знала. – Да, – согласилась она, – именно. Но ты ведь не садился пьяным за руль? – Нет. – Честное слово? – Честное слово. Я потягивал пиво и любовался фейерверками. Казалось, я снова стал маленьким мальчиком. Я обожал и сами фейерверки, и то, как восхищенная толпа провожает каждый взрыв в небе криками «У-у-у!», «А-а-а!» и «О-о-о!» – Офелия всегда говорила, что Фрэнни для нее как четвертое июля. – Мило, – сказал я. – Кстати, что с ней случилось? – Она умерла от рака. – Когда? – По-моему, лет шесть назад. – Вы были на ее похоронах? – Да. – И меня с собой не взяли. – Не взяли. – А она ведь присылала мне подарки на Рождество. – Надо было рассказать тебе. Семнадцать Судя по всему, мои родители решили, что в мире уж слишком много секретов. Перед отъездом из тетиного дома мама вынесла две коробки и убрала их в багажник. – Что это? – спросил я. – Письма, которые я ей писала. – И что ты будешь с ними делать? – Отдам их тебе. – Правда? Не знаю, чья улыбка в тот миг была шире, но мамина была уж точно красивее. Восемнадцать Обратную дорогу из Тусона в Эль-Пасо я провел на заднем сиденье. Я видел, что мама с папой держатся за руки и иногда переглядываются. Я посмотрел на пустыню за окном; вспомнил, как мы с Данте курили траву и голыми бегали под дождем. – Что будешь делать остаток лета? – Не знаю. Работать в «Угольке». Общаться с Данте. Тренироваться. Читать. И все в таком духе. – Тебе не обязательно работать, – сказал папа. – И так всю жизнь придется вкалывать. – Работа мне не мешает. Да и вообще – чем тогда заниматься? Телик я не смотрю, так что сверстников своих не понимаю. Спасибо за это вам с мамой. – Что ж, если хочешь, впредь можешь смотреть телевизор сколько душе угодно. – Поезд уехал. Они рассмеялись. – Не смешно. Я самый некрутой из всех почтисемнадцатилетних подростков. И в этом виноваты вы. – Мы виноваты во всем. – Да, во всем. Мама повернулась ко мне, чтобы убедиться, что я улыбаюсь. – Может, съездите куда-нибудь с Данте? Сходите в поход или еще куда. – Это вряд ли, – ответил я. – Ну ты подумай, – упорствовала мама. – Все-таки лето на дворе. Лето, подумал я и снова вспомнил слова миссис Кинтаны: «Помни о дожде». – Кажется, скоро начнется гроза, – сказал папа. – И мы едем ей прямо навстречу.