– Тебе никогда не хочется просто встать и начать выкрикивать все ругательства, которые знаешь? – Ежедневно. – Ежедневно? Да ты еще хуже, чем я. – Он посмотрел в окно. – Град – это разозлившийся снег. Я снова рассмеялся. Данте покачал головой. – Мы слишком приличные, ты в курсе? – В смысле? – Родители сделали из нас хороших мальчиков. Меня это бесит. – Мне не кажется, что я такой уж хороший. – Ты состоишь в уличной банде? – Нет. – Принимаешь наркотики? – Нет. – Пьешь? – Хотел бы. – Я тоже, но не в том вопрос. – Нет, не пью. – Занимаешься сексом? – Сексом? – Сексом, Ари. – Нет, я не занимался сексом, Данте. Но хотел бы. – Я тоже. Понимаешь, о чем я? Мы хорошие. – Хорошие, – повторил я. – Вот дерьмо. – Дерьмище, – сказал он. И мы оба расхохотались. Данте весь вечер расспрашивал меня о чем попало. А я отвечал. Когда град с дождем прекратился, жара вдруг сменилась прохладой. Казалось, весь мир затих и успокоился, и мне захотелось стать миром и ощутить это спокойствие. Данте поднялся со ступенек крыльца и вышел к дороге. Потом поднял руки к небу. – Все это чертовски красиво, – сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: – Пойдем прогуляемся. – А как же кроссовки? – напомнил я. – Папа бросил их в сушилку. Ну и к чертям их! – К чертям! Разумеется, мне и раньше доводилось ходить босиком по мокрому асфальту и чувствовать дуновение свежего ветра на лице. Но мне почему-то казалось, что все это происходит со мной впервые. Данте что-то сказал, но я не услышал. Я смотрел на небо, на темные облака, и вслушивался в отдаленные раскаты грома. Я повернулся к Данте. В его длинных темных волосах играл ветер. – Мы уезжаем на год, – сказал он. Мне вдруг стало грустно. Нет, даже не грустно. Ощущение было такое, будто меня кто-то ударил. – Уезжаете? – Ага. – Зачем? В смысле когда? – Папа получил временную работу в Чикагском университете. Кажется, они хотят взять его в штат. – Здорово, – сказал я. – Ага, – отозвался он. Только что я был счастлив, а теперь меня душила горечь. И горечь эта была невыносимой. Я не смотрел на Данте. Я просто разглядывал небо. – Это в самом деле здорово. Так когда вы уезжаете? – В конце августа. Еще шесть недель. Я улыбнулся. – Здорово. – Ты постоянно повторяешь, что это «здорово». – Ну ведь так и есть. – Да, так и есть. И тебе ничуть не грустно, что я уезжаю? – А почему я должен грустить? Он улыбнулся, и лицо у него вдруг стало – даже не знаю – какое-то странное. Я не мог понять, о чем он думает, что чувствует, – и это было необычно, потому что его лицо всегда было открытой книгой, которую мог прочесть любой желающий. – Смотри. – Он указал на дорогу, и я заметил птицу, которая била о землю крыльями, пытаясь взлететь. Я сразу понял, что у нее сломано крыло. – Она умрет, – прошептал я. – Мы можем ее спасти. Данте вышел на дорогу и, присев, потянулся к испуганной птице. Это последнее, что я помню. В тот же миг из-за угла вылетела машина. Данте! Данте! Я знал, что кричу. Данте! Помню, я подумал, что это просто один из моих кошмаров. Все это. Просто очередной кошмар. Мне казалось, что вот он – конец света. И я думал о воробьях, падающих с неба. Данте! Конец лета Помнишь ли ты то дождливое лето… Позволь упасть всему, что хочет падать. Карен Физер Один