– Нет, – возразил Данте. – Веселье – в игре. Веселье – во всем. – Не понимаю, – сказал я. – Кроссовки бросать весело. Согласен. Но растягивать вдоль дороги рулетку твоего папы – это лишняя работа. Что в этом веселого? Да и вообще, вдруг проедет машина. – Проедет – отойдем. Ну или можем пойти в парк. – На дороге прикольнее. – Да, на дороге прикольнее. Ну хоть на чем-то мы сошлись. Данте посмотрел на меня. Я посмотрел на него. Я понимал, что у меня нет шансов. Что мы будем играть по его правилам. Но, честно говоря, важны они были только для Данте. А мне по большому счету было все равно. Так что дальше игра пошла с полным набором: кроссовками, мелками и рулеткой его отца. Мы придумывали правила на ходу, и они постоянно менялись. В конце концов мы решили, что будет три сета, как в теннисе. В каждом сете по шесть бросков. То есть всего по восемнадцать. В двух сетах из трех победил Данте. Но самый дальний бросок выполнил я. Четырнадцать метров сорок сантиметров. Из дома вышел отец Данте и покачал головой. – Чем это вы тут занимаетесь? – Играем. – Что я тебе говорил, Данте? На дороге играть нельзя. Парк ведь совсем рядом. – Он указал в сторону. – И что… – начал было он, но осекся. – Вы что это тут, обувью швыряетесь? Данте не боялся отца. Конечно, тот и не выглядел пугающе, но все-таки отец есть отец, и сейчас он стоял рядом и строго на нас смотрел. А Данте даже не шелохнулся, уверенный, что сможет отстоять свою точку зрения. – Мы не швыряемся, пап. А играем. Это как метание копья, только для обывателей. Мы соревнуемся, кто дальше запульнет свой кроссовок. И его отец рассмеялся. Причем как – прямо расхохотался. – Честное слово, ты единственный мальчишка во Вселенной, который мог выдумать игру только ради того, чтобы как следует отлупить свои ненавистные кроссовки! – Он снова зашелся смехом. – Твоя мама будет в восторге. – Нам вовсе не обязательно ей рассказывать. – Нет, обязательно. – Почему? – Такое правило: никаких секретов. – Но мы играем посреди дороги – какой уж тут секрет? – Это станет секретом, если мы ей не скажем. – Он ухмыльнулся – не сердито, но все же с отцовской нарочитостью. – Идите в парк, Данте. В парке мы нашли для игры отличное место. Я изучал лицо Данте, пока он с силой швырял кроссовки. И все-таки мистер Кинтана был прав. Игра для Данте в самом деле была лишь поводом отлупить ненавистную обувь. Двенадцать Однажды после бассейна мы сидели на крыльце его дома. Данте рассматривал свои ноги. Выглядело это забавно, и я улыбнулся. Он тут же спросил, почему я улыбаюсь. – Просто, – ответил я. – Что, уже улыбнуться нельзя? – Ты говоришь неправду, – сказал он. У него был пунктик насчет правды. Этим он напоминал мне моего отца. Только тот держал свою правду при себе, а Данте считал, что правду нужно выражать словами. Вслух. Делиться ею с другими. Я не был похож на Данте. Скорее походил на папу. – Ладно, – признался я. – Я улыбался, потому что ты разглядывал свои ноги. – Необычный повод для улыбки, – заметил он. – Просто это странно, – сказал я. – Кто вообще разглядывает свои ноги? Ну, кроме тебя. – Нет ничего плохого в том, чтобы изучать свое тело, – сказал он. – Тоже очень странная фразочка. – В моей семье никто не говорил о подобных вещах. Просто у нас это не было принято. – Проехали, – сказал он. – Проехали, – повторил я. – Ты любишь собак, Ари? – Люблю. – Я тоже. Им не нужно носить обувь. Я рассмеялся. Мне начинало казаться, что я только и делаю, что смеюсь над шутками Данте. Правда, Данте и не пытался шутить. Он просто был собой. – Я хочу попросить у отца разрешения завести собаку. – Глаза у него при этом просто горели. Мне всегда было интересно, откуда в нем столько огня. – А какую собаку ты хочешь? – Не знаю, Ари. Какую-нибудь из приюта. Ну, знаешь, одну из тех, что выбросили на улицу. – Ясно, – сказал я. – Но как ты будешь выбирать? В приюте очень много собак. И все они хотят попасть в добрые руки. – Это все из-за того, что люди такие злые. Выбрасывают собак, будто они мешки с мусором. Ненавижу. Мы сидели и разговаривали – и вдруг услышали шум: в парке через дорогу от нас кричали какие-то мальчишки. Их было трое, все чуть младше нас. У двоих в руках были пневматические ружья, которыми они указывали на только что подбитую птицу: – Получилось! Подстрелили! Один из них прицелился куда-то в крону дерева. – Эй! – закричал Данте. – А ну хватит! И не успел я опомниться, как он уже пересек дорогу. Я бросился за ним. – Хватит! Да что с вами не так? – Данте выставил руку, жестом пытаясь их остановить. – Отдай мне ружье. – Хрен тебе, а не ружье. – Это противозаконно, – выпалил Данте. Он был в бешенстве – по-настоящему в бешенстве. – А вторую поправку не хочешь?[14] – отмахнулся парень. – Ага, точняк, вторая поправка! – поддакнул другой, прижимая к себе ружье. – Вторая поправка не касается пневматики, придурок. Да и в любом случае оружием запрещено пользоваться в общественных местах. – И что ты мне сделаешь, дерьма кусок? – Остановлю тебя. – Каким же образом? – Мы надерем ваши тощие задницы и отпинаем вас до самой мексиканской границы, – вмешался я. Я чувствовал, что должен сказать именно это. Наверное, я просто боялся, что эти парни побьют Данте. Они не отличались ни умом, ни крепким телосложением – обычные злобные идиоты, – однако я знал, что злобных идиотов нельзя недооценивать. Может, Данте и недоставало злобы, чтобы побить их, зато мне ее было не занимать. И если кто-то напрашивался на драку, я никогда не мешкал. Какое-то время мы глядели друг на друга, соизмеряя свои силы. Я чувствовал, что Данте понятия не имеет, что делать дальше. Один из парней смотрел так, будто хотел наставить на меня ружье.