Мои мысли обратились к нелогичным объяснениям. Не может ли быть так, что кто-то пробрался на корабль во время полета, замаскированный, как хамелеон? Этот предполагаемый чужак каким-то образом должен оставаться невидимым для Кати. Совершенно невозможно, даже если не учитывать крайне малую вероятность незаметного сближения с нами в космосе. Я закусил губу, прекрасно понимая, что каждое мгновение моей нерешительности работает против Яноша. Ради моей безопасности Катя предоставит мне доступ к оружию, если существование чужака будет доказано. С другой стороны, лучший способ устранить проблему – это самому устраниться от нее. Я мог бы прооперировать Яноша, не забредая в те части корабля, которые чужак, очевидно, считает своими владениями. Через день-другой это испытание закончится, и я смогу вернуться в криосон. Самыми безликими нечеловеческими существами, с какими мне придется столкнуться после следующего оживления, будут таможенники Солнечной Оси. Пусть они и беспокоятся из-за невидимого лишнего пассажира. Разве тень мешала мне спать до сих пор? Я коротко рассмеялся, хотя прозвучало это скорее как предсмертный хрип. Испуг не прошел, но по крайней мере мои пальцы перестали исполнять арпеджио на невидимом пианино. Я углубился в техническую эйдетику, описывающую в общих чертах медицинские приборы, которые нам с Катей предстояло использовать. Эти сверкающие полуавтоматы были высшим достижением йеллоустонской хирургии. И все же по земным меркам они, несомненно, были примитивными. Эта двойственность терзала меня. Пусть даже Яношу неизбежно станет хуже к моменту нашего прибытия, можем ли мы быть уверены, что сами не уменьшаем его шансы устаревшим медицинским вмешательством? В Солнечной системе наука могла умчаться так далеко за пределы наших возможностей, что равновесие сместилось бы совсем не в нашу пользу. Но ведь Катя тщательно все взвесила, прежде чем выбрать целесообразное решение. Пожалуй, лучше заглушить все сомнения и просто исполнить то, что от меня требуется. Дроны помогли мне перенести медицинское оборудование в отсек с капсулами, где пятеро моих коллег лежали в криосне. Я надел маску и комбинезон с перчатками, прошитый обогревающей сеткой. Катя должна была сначала понизить температуру в отсеке, а потом чуть разморозить Яноша. – Ты готов, Юрий? – спросила она. – Тогда приступаем. Мы начали операцию, но мои глаза то и дело перескакивали на открытую капсулу, куда мне предстояло вскоре вернуться. В отсеке быстро холодало, на потолке ледяным голубым огнем горели лампы. Капсула щелкнула и открылась, обдав меня морозным воздухом. Я посмотрел на Яноша, неподвижного, белого, какого-то отчужденного. «Пусть эта отчужденность сохранится и дальше! – взмолился я. – Все-таки мы собираемся вскрыть ему череп». Точнее говоря, Катя уже проделала ряд подготовительных процедур. Оголила череп, оттянула назад кожу, теперь словно обрамляющую белый пестик цветка с мясистыми лепестками. Ввела в просверленные отверстия тонкие зонды, за которыми к матрице входных точек на куполе капсулы тянулись сияющие разноцветные провода. Она работала с безупречной, до доли ангстрема, точностью автомата. Я понимал предназначение этих проводов: они подменяли кибернетические имплантаты мозга Яноша, павшие жертвой плавящей чумы. – Когда расчистишь верхнюю часть черепа, нужно будет подсоединить провода, – сказала Катя. – Крайне важно не потерять киберсвязь с Яношем. Я подготовил к работе механическую пилу по кости. – Зачем? Какая от него может быть помощь? – Есть серьезные причины. Если тебе все еще будет интересно, мы обсудим это после операции. Пила зажужжала, вращающийся наконечник злобно сверкнул. Направленное вниз лезвие плавно вгрызалось в бледную кость. Крови вытекло немного, но сам звук болезненно отозвался во мне. Катя искусно прорезала три круговые канавки и отвела пилу назад. Я глубоко вдохнул и опустил пальцы в перчатках на затылок Яноша. Кожа свободно повисла, как половинка шоколадного яйца. С влажным чавканьем отделился участок черепа, обнажив розоватую массу. Отделяя его, я особенно заботился о том, чтобы не нарушить целостность соединений. На какой-то миг я застыл в благоговейном изумлении перед фантастически сложным органом, несомненно самым непостижимым из всего, что мне приходилось видеть. И при этом умудрявшимся выглядеть таким обескураживающе невзрачным. – Супруг мой, мы должны двигаться дальше, – предупредила Катя. – Я разогрела тело Яноша до опасно высокой температуры, хотя скорость метаболизма пока существенно не увеличилась. Нам нельзя терять ни минуты. Я кивнул, чувствуя, как лоб покрывается каплями пота. Глубже, глубже. Катя заменила лезвие и включила микролазеры. Мы оперировали под музыку Сибелиуса. Это была увлекательная и тошнотворная работа. Мне удалось в какой-то степени абстрагироваться, и теперь я воспринимал разделенную мозговую ткань как мертвую, но в каком-то смысле священную плоть. Микроимлантаты извлекались один за другим – слишком маленькие, чтобы различить их детали невооруженным взглядом, колючие кусочки металла. Заметная только под микроскопом коррозия была главным наружным свидетельством кибервируса. Я рассматривал их с отстраненной брезгливостью. Вирус вел себя точно так же, как его биологическая тезка: вцеплялся в оболочку наномеда и посылал разрушительные команды в репродуктивное ядро. Три часа спустя мою спину обожгло болью. Я отодвинулся от капсулы и провел рукавом по холодному лбу. Перед глазами все плыло, отсек полнился сгустками влажной темноты. На мгновение я потерял ориентацию, перепутав лево и право. Головокружение нахлынуло внезапной волной, и я прислонился к стенке капсулы. – Осталось немного, – сказала Катя. – Как себя чувствуешь? – В полном порядке. А ты? – Я… тоже в порядке. Операция проходит успешно. – Катя умолкла, а затем ее голос зазвучал снова, с железной решимостью и деловитой отстраненностью: – Следующий имплантат самый глубокий. Он между затылочной долей и мозжечком. Нужно действовать очень осторожно, чтобы не повредить зрительный центр. Это основной узел передачи энтоптики. – Тогда идем глубже. Механизмы послушно проскользнули в нужную точку. Усыпанный ресничками датчиков зонд проходил через ткань, как шланг кондитерского шприца сквозь желе. Несмотря на холод, моя шея горела – ледяной пот щипал кожу. Прошел еще час, но время больше не имело особого значения. И вдруг я замер, почуяв, что в отсеке есть кто-то еще. Я невольно обернулся. Наблюдатель стоял за моей спиной. Мне сразу стало понятно, что это не человек. Но все же у него был человеческий вид, мое телосложение и моя осанка. Словно некий скульптор отобрал десять тысяч кубиков цвета воронова крыла, таких черных, что видны были лишь их очертания, и сконструировал из них статую. По сути, наблюдатель и был всего лишь массой черных кубиков. Когда я обернулся, он качнулся в мою сторону. Ни один из составлявших его кубиков на самом деле не сдвинулся с места, они просто исчезли и тут же появились вновь управляемой волной, слой за слоем формируясь в разреженном воздухе. Они выпрыгивали из реальности и снова возникали в новом положении. Мне показалось, что в этом движении была некая притягательная оцифрованная красота. Оно напоминало мозаичные узоры, что проносятся по стадиону, заполненному школьниками, которые держат в руках цветные картонки, составляя из них какой-нибудь огромный лозунг или эмблему. Я поднял левую руку и увидел, как тень подняла свою. Мы не были отражениями друг друга. Мы оба были призраками. Мой ужас достиг предела и испарился. Я осознал, что наблюдатель абсолютно лишен личных целей, что его просто неудержимо притягивает ко мне, как сжимающуюся полуденную тень. – Продолжай операцию, – настаивала Катя. Я отметил неуверенность в ее голосе, полностью соответствующую истинной личности моей жены. Она любила разыгрывать меня, моя Катя, но не умела убедительно лгать. – Не повредить зрительный центр, говоришь? – Да, мы должны избежать этого. Я поморщился. Но мне необходимо было убедиться. Я подцепил один из отсоединенных нанозондов. В реальности дроны повторили мои действия, подняв двойник нанозонда… А затем я с безрассудной лихостью воткнул его в голову Яноша, в затылочную долю мозга. Эта реальность расплылась и разлетелась на куски, словно упавший в воду камень привел в беспорядок отражение на кристальной глади озера. Теперь я все понял. Мое зрение медленно очищалось, полосами возвращаясь к нормальному. Катя пыталась исправить повреждения в моем зрительном центре, посылая искаженные сигналы через оптические устройства ввода. Я понял, что больше не управляю хирургическими инструментами. – Это я пациент, а не Янош, – сказал я. – Хирург, которому самому необходима операция. Какая ирония! – Лучше бы ты этого не знал, – сказала Катя и вдруг тоже замерцала, черты ее исказились, а голос на мгновение стал глухим и невнятным: – Скоро я выйду из строя… времени осталось совсем мало. – А наблюдатель? – Симптом, – печально ответила она. – Симптом моей болезни. Ложное отображение твоего тела в симуляции. – Ты сама симуляция! – взревел я. – Я понимаю, что твой образ поврежден… Но ты сама по себе не существуешь в моей голове. Ты программа, управляемая главным мозгом. – Да, мой дорогой. Но плавящая чума добралась и до главного мозга. – Она умолкла на мгновение, а затем ее голос, без всякого предупреждения, стал механически-безжизненным и безразличным. – Большая часть компьютера заражена вирусом. Чтобы сохранить эту симуляцию, пришлось пожертвовать функциями третьего уровня важности. В любом случае главная цель заключается в том, чтобы не дать тебе умереть. Операция должна быть завершена. Чтобы сохранить целостность симуляции, сопровождающий элемент под кодовым именем КАТЯ необходимо удалить из главной памяти. Теперь это действие выполнено. Она застыла, и ее последнее мгновение запечатлелось в моем имплантате, засело в моих глазах, как пятно на сетчатке после ослепления солнцем. А потом остались только я и компьютер, не считая постоянного присутствия наблюдателя. Что мне оставалось, кроме как продолжить операцию? Теперь у меня были причины сделать это. Мне хотелось выбросить из головы застывший призрак Кати. Она и была самым главным повреждением. В итоге я выжил. Для нас прошло много лет. Плавящая чума так повредила наш компьютер, что мы не сумели замедлить ход, когда добрались до Солнечной системы. И решили направиться к 61 Лебедя А, на орбите которой находилась наша колония Окраина Неба. Поэтому наши спящие в растяженном времени оказались дальше от дома, чем они ожидали, как во времени, так и в пространстве. В глубине души мы посчитали это справедливым – мы, пожертвовавшие частью собственной жизни, чтобы обеспечить их путешествие во сне. Но все же они потеряли не так уж много, и думаю, я бы сам не отказался стать одним из них, если бы обладал их возможностями. Что же касается Кати… Симуляцию не удалось восстановить в полной мере. Память корабля, в которой она находилась, пала жертвой плавящей чумы, и большая часть данных была непоправимо испорчена. Когда я попытался восстановить ее, то получил лишь грубую карикатуру, напрочь лишенную прежней непосредственности, такую же безжизненную и беспощадно предсказуемую, как машина Бэббиджа. В порыве угрызений совести я уничтожил имаго. И это даже к лучшему, что я не мог теперь ее видеть, потому что даже эта внешняя оболочка была запрограммирована так, что могла выказывать страх, и она умоляла меня о пощаде, когда догадалась о моих намерениях. Это случилось много лет назад. Я пытаюсь убедить себя, что она не была живой. По крайней мере, кибертехники хотят, чтобы мы в это верили. Последний информационный импульс с Йеллоустона сообщил, что подлинная Катя до сих пор жива, хотя теперь она, конечно же, намного старше той, которую я знал. Она вышла замуж второй раз. Должно быть, времена нашей совместной жизни кажутся ей чем-то древним и хрупким, как семейная реликвия. Но она еще не знает, что я тоже выжил. Я отослал ей сообщение, но сигнал дойдет до Эпсилона Эридана через десять лет. А потом я буду еще дольше ждать ее ответа. Возможно, она захочет ответить при личной встрече. И для нас это будет единственная возможность увидеться, потому что я… Я ни за что больше не полечу. Ни за что не соглашусь спать десятилетиями. Алмазные псы[13] Глава 1 Я встретил Чайлда у Монумента Восьмидесяти. Это был один из тех дней, когда я в полном одиночестве мог бродить от прохода к проходу, не сталкиваясь с другими посетителями; только мои шаги нарушали погребальную тишину и спокойствие. Меня привело туда желание навестить родителей. Их надгробие выглядело скромно: гладкая обсидиановая плита в форме конуса-метронома без всяких украшений, кроме двух овальных портретов – слева и справа. Единственной подвижной частью была черная стрелка, прикрепленная к основанию конуса и ходившая туда-сюда с величавой неспешностью. Механизм, спрятанный внутри метронома, обеспечивал непрерывное движение, отсчет дней, перетекавших в годы. Рано или поздно ход стрелки станет уже невозможно отследить невооруженным глазом. Я следил взглядом за стрелкой, и тут раздался голос: – Снова пришел к мертвецам, Ричард?