Чайханщик пролил себе в туфлю кипяток и, запрыгав На одной ноге, воззрился вверх. На его лице обозначилось неподдельное удивление. Много всяких легенд, былей и небылиц слышал он об этих чинарах, но о том, что они говорят по-человечески, не доводилось слышать. Теперь он будет не только внимать кому-то, уши развесив, но и сам кое-что расскажет. Загрохотав крышкой, он накрыл самовар и, прихрамывая, удалился: то ли сообщить о старых чинарах еще одну новость, то ли врачевать свою ногу. Анвар спрыгнул на супу́ — глиняный помост, потом на землю и побежал домой. — Где ты пропадаешь, озорник? — укорила его мать и угостила легким подзатыльником. — Дедушка сегодня же на джайляу собирается, а я тебя дозваться не могу. Анвар вбежал в дом. Дедушка сидел за дастарханом и ел плов. Анвар опустился с ним рядом и тоже присоединился к трапезе. Он сегодня не обедал: решил дождаться дедушку. Саттар-ота ласково погладил внука по голове. Анвар спросил: — Почему ты сегодня решил отправиться на джайляу, дедушка? Ведь ты всегда на день-два оставался дома… — У меня новый подпасок, сынок. Всего неделю мы вместе пасли отару, и вот пришлось мне его оставить одного. Беспокоюсь, как бы чего не случилось… Правда, парень он смышленый, школу в этом году закончил. Скоро, думаю, на голову ему повяжу алую чалму. — А зачем ему, дедушка, эта чалма? Дед улыбнулся в усы, погладил бороду. — Зачем спрашиваешь?.. В наших местах чабан исстари считается одним из самых уважаемых людей. Потому что люди здесь испокон веку держат скот, тем и живут. В былые времена, когда еще колхозов тут не было, сами платили чабану чем могли: кто лепешку даст, кто крынку молока, кто ветхую свою одежонку, а кто мог только «спасибо» сказать, да богу за него помолиться. Но в чей бы дом чабан не заглянул, везде он был желанным гостем… Однако в те времена немало и всяких бродяг-дервишей шлялось по степным дорогам, они по-хозяйски стучались в дверь любого дома. Как знак того, что они побывали на поклонении праху пророка в Мекке, они носили на голове белую чалму. И чтобы люди не приняли чабана за дервиша, стали чабаны повязывать голову алой чалмой. Идет, бывало, чабан по кишлаку — и сразу видно, что это чабан, а не кто другой. Открывают сельчане двери пошире, зазывают его в гости… Теперь, конечно, все иначе. Чабан нынче пасет колхозные отары. За труд ему трудодни записывают. И нет надобности ходить из дома в дом, чтобы утолить голод. Но древний обычай остался: когда подпасок овладеет всеми премудростями своей профессии и становится настоящим чабаном, ему повязывают алую чалму и дарят посох. И сделать это должен самый знатный чабан… Из второй комнаты вышла Гульнара. Она подошла к деду и подала бумажный сверток. По ее сияющим глазам видно, что она слышала слова деда и рада, что Раджаб скоро получит алую чалму. — Вот, дедушка, передашь ему. Здесь две книжки. Интересные. Ему понравятся. — Что ж, передам! А по правде сказать, читать-то у него там нету времени… — Он просил. Значит, найдет время. Анвар перестал есть и, настороженно поблескивая черными глазенками, поглядывал то на деда, то на Гульнарку. — Ну, что ты приуныл? Я скоро опять приеду, — сказал Саттар-ота, по-своему растолковав огорчение внука. — А тебе подарок привез, вот погляди-ка… Дед вытер жирные руки о край дастархана и извлек из-за пазухи тюбетейку. Расправил ее и надел внуку на голову. Анвар снял, полюбовался новым головным убором. — Красивая, — сказал он. — Одну купил?.. — Купил-то две, — проговорил дед. — Но вот какое дело… И Саттар-ота рассказал историю, приключившуюся с ним в пути. Они несколько минут сидели молча. Мать присела на подстилку, налила им зеленого чаю. Крепкий чай всегда кажется очень вкусным после жирного плова. — А я Энверу сказал, что ты нам обоим привезешь по тюбетейке, — задумчиво сказал Анвар. — Поэтому говорят: не засучивай штанин, пока не увидишь воды, — усмехнулся Саттар-ота и, помолчав, добавил: — Ты уже большой, и я тебе здесь не советчик. Поступай, как совесть велит. А мне пора… Анвар и Гульнара проводили Саттара-ота за околицу. У последнего дома, где жил джувазчи́ — маслобойщик, он распрощался с внуками и энергично зашагал в сторону гор. — Дедушка-а! Передай Раджабу привет от меня! — весело крикнула ему вслед Гульнара. Анвар повернулся на пятке и во весь дух помчался в кишлак. Пересек яблоневый сад и, перемахнув через обвалившийся дувал, выскочил на улочку, где жил Энвер. Спустились серые сумерки. Темнее они не будут. Темнота в эту пору лета вовсе и не наступает. Не успело солнце погаснуть за краем земли, из-за гор уже появилась блеклая луна, похожая на раскатанное для лапши тесто. Деревья притихли, ни один листик не шелохнется. Из двора, где жил Энвер, донесся вкусный запах пережариваемого кунжутного масла. За дувалом взметнулись узкие языки пламени, осветили на мгновенье стены домов по другую сторону улицы, сонные деревья: это, видать, подбросили в печь сноп гузапи́ — сухих стеблей хлопчатника. Калитка оказалась отпертой. Бабушка Энвера пекла в тандыре лепешки. — Здравствуй, Анвар-джан, — приветливо сказала она, когда Анвар поздоровался. — Вовремя пришел, сейчас тебя горячими лепешками угощу. — Спасибо, мы уже ужинали, — сказал Анвар. — А я припозднилась… Мама Энвера уехала в районо на совещание, а я кручусь целый день одна, — сказала старушка, помешивая в тандыре кочергой. — Энвер дома? — Дома. Никак не могу его выпроводить погулять. До обеда огород поливал. А с полудня из дома не выходил. Сперва книжку читал, а сейчас сидит просто так, не разговаривает, словно обидели его. Только что я засветила в комнате лампу, а то бы сидел в темноте. Спрашиваю: «Может, заболел?» — «Нет», — отвечает. «Тогда скажи, говорю, чего не хватает тебе». Насупился, молчит… Пойди к нему. Может, с тобой у него язык развяжется… Энвер сидел на подстилке, обхватив колени и прислонясь к подушке, набитой соломой. Голова его была чуть откинута назад, а сосредоточенный взгляд устремлен в открытое окно, где за темными купами деревьев синело небо, утыканное голубоватыми звездами. Он даже не заметил, что в комнату вошли. — Здорово! — сказал Анвар. Энвер вздрогнул, посмотрел на своего друга так, будто не узнал его. Потом провел по лицу ладонью и, не ответив на приветствие, хлопнул рукой по подушке, указывая место рядом с собой. Анвар сел. Вынул из кармана сложенную тюбетейку, расправил ее, надел другу на голову. — Вот… дедушка привез… — Тихо, — шепотом произнес Энвер, словно и не заметил подарка. Анвар с недоумением оглянулся и спросил: — А что?.. — Спасибо. Только тихо. Я слушаю музыку. Однажды после игры в футбол ребята отдыхали, валяясь в клевере. Энвер сказал: «Если долго-долго смотреть в небо и молчать, то можно услышать, как поют звезды. Они очень красиво поют. Такой музыки еще никто не придумал на земле…» Ребята поверили. Но сколько ни вслушивались, ничего не услышали. — Опять разыгрываешь? — спросил Анвар. Энвер покачал головой. — Ты только послушай… Энвер быстро встал. Открыв дверцы небольшой ниши в стене, достал две бутылки и поставил их на пол. Потом вынул еще и еще. Движения его были резки и торопливы. При желтоватом свете лампы на полу тускло поблескивало уже больше десяти бутылок. Они стояли рядом, как шеренга солдат. Первая бутылка до самого горлышка была наполнена водой. Во второй воды было поменьше. В третьей еще меньше. А последняя и вовсе пустая. В той же нише Энвер взял две палочки, на одну из которых был надет маленький блестящий патрон от нагана. И расположился поудобнее на подстилке. Все это он проделал молча и как-то волнуясь. Затем медленно занес палочки, будто раздумывая, по которой из бутылок ударить. Стукнул по первой, по четвертой, по десятой, опять по первой. Палочки замелькали, извлекая звон различных оттенков. И Анвар с удивлением узнал мелодию, придуманную Энвером. Не удержался и стал напевать эту веселую песенку о мальчике, любящем свой кишлак и горы: Посох чабанский держу я в руке. Как ликует душа на такой высоте! Я отару гоню на джайляу все выше, Пусть горы родные мою песню услышат!.. Энвер засмеялся. Он обрадовался, что его друг узнал мелодию. И тоже запел. Они пропели песенку до конца. Потом Энвер сыграл что-то незнакомое Анвару. Грустная была мелодия. — Это татарская народная песня «Порт-Артур», — сказал Энвер и бросил палочки на пол. — Почему ты никому не говорил, что такое придумал? — упрекнул друга Анвар. — Мог бы в школе на вечере сыграть. Энвер махнул рукой: — Станут опять обзывать «композитором»… — Почему обзывать? Разве это обидное слово? — Не обидное, если ты в самом деле композитор… В прихожей послышались шаркающие шаги. В комнату вошла бабушка Энвера. — Отведайте, дети, моих лепешек, — сказала она и положила на колени внуку румяную лепешку. СТРАДА