— Непонятно, — согласилась я. Сергей Иванович взглянул на часы. — Уже почти десять, Ольга Юрьевна, — сказал он. — Ну и что? — Мы сегодня собирались к Федору Аполлинарьевичу, — смущенно напомнил Кряжимский, — если вы передумали… — Не передумали! — заявила Маринка. — Ананасы нас ждут! — Живопись! — поправила я ее. — Это одно и то же, — с апломбом заявила Маринка, но почти сразу же уточнила: — Почти. — Кстати, на эту тему есть анекдот! — выпалил Ромка. — Как раз и про грузина, и про ананасы! — Потом, — махнула на него рукой Маринка. Я встала и подошла к столу. Собираться и ехать к художнику не хотелось, но деваться было некуда. — Ольга Юрьевна, — Кряжимский подошел ко мне сзади и кашлянул. — Слушаю вас. — Вы не забудьте, пожалуйста, взять вчерашнее письмо из банка. Помните, я вам приносил? Я резко повернулась к Сергею Ивановичу. — Помню, конечно, — ответила я, но совершенно не помнила, где оно может лежать. Я растерянно посмотрела на свой стол, потом обошла его и поочередно выдвинула каждый из трех ящиков. Письма не было. — Маньяк сжег, наверное, — пробормотала я. — У нас же здесь вчера тоже было неспокойно, вы знаете. — Давайте еще раз посмотрим, — попросил Сергей Иванович, — восстановить его, конечно же, можно, но канительное такое дело! Я молча согласилась и с первым, и со вторым. Ромка, оставшийся за столом, в это время быстро договаривал Маринке анекдот: — …и говорит: «Дайте мне мы-ее!» Продавщица: «Что?» Грузин поправляется: «Они-ее!» Продавщица — опять: «Что?» Тогда грузин говорит в третий раз: «Вспомнил! Она-нас!» Маринка рассмеялась, потом состроила серьезную физиономию и сказала: — Фу, какая пошлость! — Повернувшись ко мне, она крикнула: — Ну что вы там возитесь, мы едем за «Она-нас» или нет? Письмо из «Финком-банка» мы не нашли и сошлись во мнении, что наш вчерашний гость его просто сжег, а рубоповцы остатки письма просто-напросто затоптали. Версия была реальной, но Сергея Ивановича это, разумеется, не утешило. Мы собрались и решили ехать все, потому что Виктор нам будет нужен как фотограф — мы же едем к художнику, где придется наверняка делать фотографии. Какой же это репортаж о живописце, если не дать в номер хотя бы одной фотографии его картины? Сергей Иванович, безусловно, должен был ехать как главный переговорщик с мэтром. Или с могиканином, потом узнаю, как правильно. По некоторым намекам Кряжимского я поняла, что у мэтра Траубе характерец тот еще, так что мне предстоит на месте выяснить, похож ли он вообще на мэтра. Без Маринки ехать было немыслимо, а Ромку одного оставлять в редакции — просто неразумно. Вот исходя из таких соображений мы и погрузились полным составом в мою «ладушку», предварительно заперев редакцию и спрятав в сейф все нужные и не совсем нужные бумажки. Федор Аполлинарьевич Траубе жил за городом, вниз по Волге на тридцать километров. Здесь была небольшая разбросанная деревня, и дом художника, вместительный и старый, располагался почти на самом берегу, вдали от всех соседей. Показав нам зеленую металлическую крышу дома, Сергей Иванович пустился в философствования. — Вот так всю жизнь он и прожил на отшибе, — сказал Сергей Иванович, — и наверняка не чувствует себя несчастным. — А вы с ним и о счастье разговаривали? — зевнув, спросила Маринка. Мы с Виктором сидели впереди, Виктор — как всегда, когда ездил с нами, — был за рулем, а Ромка, Маринка и Сергей Иванович — сзади. — По телефону много не наговоришь, — заметил Сергей Иванович, — но надеюсь, что у нас еще будет и время, и возможности. — Как это «по телефону»? — Я удивленно повернулась назад. — Вы что же, незнакомы с вашим корифеем? — Нет, а разве я говорил, что знаком? — Сергей Иванович захотел поправить свои очки, но испугался, что они совсем развалятся, и опустил руку. — У нас очень много, просто очень много общих знакомых, но лично, вот так, лицом к лицу, не довелось. Федор Аполлинарьевич живет отшельником, почти никуда не выезжает… Когда я вместе с одним моим товарищем приезжал сюда, мы захотели познакомиться с Мастером, пожать ему руку, но… — Сергей Иванович вздохнул и покачал головой. — И Мастер послал вас к чертовой матери и обещал выпустить собак? — снова зевнула Маринка. — Гениально! — Ну зачем вы так, Мариночка! — Сергей Иванович укоризненно покосился на нее. — Мы же тогда не договаривались о визите, поэтому он был вправе нас не пустить. Он выслал к нам сына и передал, что очень занят. — Послал, послал, только в закамуфлированной форме, — кивнула Маринка, — идиома называется, я понимаю такие вещи. Сама частенько пользуюсь. Теперь я уже оглянулась на Маринку. — Ты что? Ты что? — сразу же переполошилась она. — Я же фигурально говорю! — Идиоматически? — спросила я. — Ну, в общем! — Маринка подозрительно посмотрела на меня и с притворным вниманием высунула нос в окно. — Гуси, — тихо проговорила она, — живность. Природа… — А это уже пошла поэзия, — заметила я и снова обратилась к Кряжимскому. — Так, значит, у него и сын есть, Сергей Иванович? — спросила я. — Вы что-то говорили про детей, но я забыла. — Женатый сын? — тут же потребовала уточнений Маринка. — Есть у него дети, да. Два сына и дочь, — ответил Кряжимский. — Разумеется, это уже взрослые люди. У Петра своих двое детей, Аркадий не женат, и дочь Варвара тоже не замужем. — И сколько детишкам годочков? — спросила Маринка. — Если этому старому Гогену под семьдесят, то детки, наверное, совсем маленькие. По пятьдесят лет? Поменьше? — Поменьше, — ответил Кряжимский. — Петру, наверное, за сорок, я его однажды видел. Он занимается каким-то бизнесом. А второй, Аркадий, медик, педиатр. — Лучше бы было наоборот, — заметила Маринка. — Бизнесмен — неженатый, а педиатр — да хоть семеро по лавкам. — Что есть, то есть, — сокрушенно вздохнул Кряжимский и поправил скривившиеся на лице очки. — Вид у меня непрезентабельный. Немножко. Виктор подрулил к металлическим воротам, выкрашенным все в тот же зеленый цвет, и остановил «Ладу». Мы выгрузились. Маринка осторожно подошла к воротам и прислушалась. — Вроде собак не слышно, — сказала она, — это утешает. — Они в засаде лежат, — сказала я и увидела кнопку звонка сбоку от воротной калитки. — Звоните, Сергей Иванович, вы же у нас гид. — Путеводитель, — добавил Ромка и хихикнул. Кряжимский кашлянул, надо думать, для смелости, пригладил ладонью волосы и нажал кнопку звонка. Ничего не произошло. Ничего не произошло в том смысле, что я вовсе не ожидала, что должен послышаться звонок, но собачий-то лай в сельском доме должен был прозвучать! А не прозвучал. Мы постояли и уже начали негромко переговариваться на тему, стоит ли или не стоит еще раз звонить, но тут калитка приотворилась, и из нее выглянул высокий худой и взлохмаченный старикан. С первого взгляда было ясно, что перед нами великий живописец. У него в руках не было мольберта, но на голову был натянут черный бархатный берет, уже старый, поистрепавшийся, как и его хозяин. На старикане была надета широкая черная блуза из вельвета. А на ногах — знаменитые и не выходящие из моды боты под красивым названием «прощай молодость!». Для тех, кто не знает, поясню: у нас в Карасеве на большие праздники такую обувь обычно надевали заслуженные доярки. Это теплые ботинки из войлока с длинной «молнией» впереди. Поразительно уродливый фасон! Я-то, по наивности своей, думала, что никогда в жизни больше этой гадости не увижу, да привелось. — Вы к кому, молодые люди? — Старикан прищурился сперва на меня, потом на Маринку, потом снова на меня. Немного подумав, старикан все же вернулся к Маринке, всех прочих проигнорировав напрочь. — Здравствуйте, — сказала я, запнулась и, покопавшись в памяти, выдала то, что там от долгого повторения лежало на ее поверхности: — Я главный редактор газеты «Свидетель» Ольга Юрьевна Бойкова. У нас с вами была договоренность… — я снова запнулась, потому что подумала, что старикан запросто может оказаться не самим Траубе, а его соседом, коллегой, братом, сватом или даже внучатой племянницей. Шучу. — Помню, — коротко бросил старикан и снова уставился на Маринку. Маринка даже заволновалась, но, немного приосанившись, приняла рассеянный вид и, как бы великосветски, произнесла: — Добрый день… сударь. Это она точно от растерянности, обычно она себе таких фокусов не позволяет. — Я буду вас писать! — утвердительно заявил старикан и протянул руку к Маринке. На безымянном пальце у него сверкнул камешек в перстне. — Таких, как вы, в нашей юдоли еще не бывало. Вы кто? — Я… — Маринка замялась и несколько раз осторожно взглянула на меня, — я журналистка. Из газеты «Свидетель». — Четвертая власть? Или пятая? Или пятая колонна, как вас правильно называют? — Старикан откровенно пялился на Маринку, как покупатель в магазине на приглянувшийся ему товар. — Я напишу сельскую мадонну. Это будет парафраз из Венецианова! Вы — среди травы, рядом козленок, рядом корова, позади подруга, — тут только старикан снова обратил внимание на мое существование. — А вы — не стильная! Нет в вас чего-то умиротворяющего. С вас только Жанну д\'Арк писать… Но я этим не занимаюсь…